Когда певица замечает их, она требует, чтобы мы все последовали их примеру. — Обнимите того, кто стоит рядом с вами! Заводите новых друзей! В зале раздаются смешки, недоуменные и обеспокоенные, но никто не двигается с места; некоторые даже выглядят искренне напуганными ее указаниями. Но затем внезапно поднимается волна: два человека со сцены обнимаются, затем еще двое, а затем все обнимаются одновременно, как будто мы выиграли войну или выборы, и я представляю, что даже самый циничный человек в зале должен быть тронут. Я смотрю на Калеба, который, вместо того чтобы посмотреть на меня, недоверчиво оглядывает всех остальных, и у меня в животе и горле завязывается узел. Мне нужно, чтобы он прикоснулся ко мне, и побыстрее, потому что, если он этого не сделает, я могу раствориться или рассыпаться на что-то неприкасаемое. — Эй. — Я дергаю его за руку, скорее игриво, чем настойчиво. — Обними меня. И он обнимает. Когда люди размыкают объятия, превращаясь обратно в зрителей, певица объявляет, что прыгнет в толпу, а затем откидывается назад в море рук. Люди хихикают, шепчутся и затыкают друг друга, пока она движется, как жертва, возвышаясь над толпой; я надеюсь, она пройдет весь путь до задней части зала, где стоим мы с Калебом, но она жестом просит вернуть ее на сцену, и все руки послушно меняют курс, и я понимаю, что до нас ее не донесут. Когда ее ноги снова касаются сцены, она кричит под триумфальный рев толпы о группе, которая выступит после небольшого перерыва, а затем уходит со сцены. Калеб наклоняется ко мне: — Это было так странно! Мы платим за то, чтобы увидеть, как она поет, а не за то, чтобы она страдала всякой фигней. — А мне понравилось. Она пыталась наладить контакт и немного встряхнуть нас. Поморщившись, Калеб поворачивается лицом к сцене: — К счастью, она только открывала концерт. Здесь наше мнение серьезно расходится. Поджав губы, я тоже отворачиваюсь лицом к сцене. Мы стоим, будто застывшие солдаты, ожидая указаний, пока Калеб не протягивает мне руку — в знак напоминания или мольбы. Я сжимаю ее до тех пор, пока мое сердце не начинает биться в его ладони, пока мои пальцы не сводит судорогой и они не начинают потеть, пока не замечаю лицо Розмари в профиль под кружащимися огнями сцены. Игра света и тени сменяет друг друга. Каждая мышца в моем теле одновременно сжимается. Я понимаю, что прикусила язык, только когда во рту появляется металлический привкус крови. Сглотнув, отпускаю руку Калеба, как будто прикосновение обжигает, и разворачиваюсь так быстро, что едва не защемляю шею. — Принесу нам пива, — бросаю через плечо, а сердце колотится. Бей или беги? Похоже, я выбрала последнее — защищать, а не разрушать в угоду своему сиюминутному счастью, уклоняясь от потенциальной драмы повествования. (Но что это говорит о моей приверженности сюжету?) Спеша в сторону туалета — а не бара, — я вижу, как Розмари замечает Калеба. На ее лице нет и следа удивления, что приводит меня в замешательство. Мне отчаянно хочется посмотреть, как разворачивается их встреча, но я не могу рисковать, оставаясь рядом. Когда Розмари движется к нему, ее губы поджимаются. В уборной я закрываюсь в кабинке, делаю неглубокие вдохи и прижимаю палец к языку, чтобы замедлить кровотечение. Я не ожидала такого поворота сюжета сегодня вечером, но это может стать идеальной кульминацией для моей книги, если я допущу это. Должны ли мы с Розмари обливать друг друга оскорблениями? Должна ли толпа предпочесть наше выступление концерту на сцене? Должна ли я получить пощечину? Должен ли кто-то заплакать? Снова и снова я оказываюсь то в ловушке, то на свободе под влиянием своих собственных необъяснимых импульсов. Я так устала. Опускаю сиденье унитаза и сажусь на него, потому что я трусиха и лицемерка и, в конце концов, есть вещи, которые я не могу или не хочу делать ради писательства. Проходит несколько минут. Дверь открывается и закрывается, голоса смешиваются со звуком работающего крана. Музыка вибрирует в стенах, в полу, в подошвах моих ног. Девушки перекрикиваются между кабинками. — Ты шутишь! — Не шучу! — раздается в ответ среди приступов хихиканья. Я спускаю воду — пустая трата чистой воды, к черту, к черту, к черту — и иду к раковинам. Фигура в черном джинсовом платье подносит помаду к губам и наклоняется к зеркалу. Рот медленно окрашивается в красный. Подхожу к раковине и поворачиваю оба крана, холодный и горячий, чтобы добиться идеальной температуры. Когда фигура в платье выпрямляется, мы смотрим друг на друга в зеркале. И я отпускаю шутку. — Нам действительно пора прекратить встречаться таким образом, Розмари. Она долго смотрит на меня не моргая, будто пытаясь понять, как отреагировать. — Ого, — выдавливает она наконец, — кто бы мог подумать! — Вытащив бумажное полотенце из диспенсера, Розмари убирает комок туши под веками. — Я действительно люблю эту группу. Люблю так сильно, что купила себе билет и пришла одна. И представь себе: Калеб, конечно же, тоже здесь, наверху. Как и его таинственная девушка! Таинственная девушка. — Ну надо же, Калеб здесь?! Вы разговаривали друг с другом? Сейчас это кажется очевидным. Розмари наверняка знала о любви Калеба к этой группе, этому жанру, этому месту, и поэтому она пришла сюда, чтобы выследить его. — Пыталась. Буквально несколько мгновений. Но мы не слышали друг друга из-за музыки, и… я не знаю. Мне просто грустно. — Она убирает тюбик красной помады обратно в черный клатч. — Я послала ему сообщение пару месяцев назад, дружеское и ненавязчивое, но он так и не ответил. И Калеб только что поклялся, что ничего не получал, но это невозможно, разве что его новая девушка удалила сообщение или нечто в этом роде, но это полное безумие. Он просто не смог бы встречаться с кем-то таким. Очевидно, я должна смириться, что он не хочет, чтобы я присутствовала в его жизни. Никоим образом. Кажется, я утратила дар речи. — Хочешь помочь мне разыскать таинственную подружку? — спрашивает Розмари, демонстрируя свои зубы и разглядывая меня, кажется, немного дольше, чем это необходимо. — Кажется, она покупает им выпивку в баре. Она знает она знает она знает — мелькает в моем мозгу, и слова рвутся потоком с моих губ. — Ты издеваешься надо мной, да? Давай покончим с этим, и я все объясню… — О чем ты? Покончить с чем? — Ее глаза расширяются. — О, я поняла. Теперь ты надо мной издеваешься. — Она со смехом добавляет: — Так мы идем в бар? Мне серьезно нужно немного виски. Я чувствую замешательство и облегчение и смеюсь в попытке пойти на попятную. Громко. — Извини, я немного под кайфом. — Я лихорадочно соображаю. — Мы с Лакланом курили до того, как приехали сюда — плохая идея, — из-за этого у меня паранойя по любому поводу… — Я вижу. — Фу, мне нехорошо. — Лицо горит, я бросаюсь в ближайшую кабинку — что я наделала, — просовывая палец в горло и издавая достаточно громкий звук, чтобы оправдать свое внезапное бегство. Я быстро пишу Калебу. Меня вдруг начало тошнить. Не знаю, с чего, но мне нужно домой. Можем встретиться через две минуты на улице? Прости. — Наоми, тебе нужна помощь? — раздается голос Розмари, а затем стук в дверь кабинки. — Нет, — задыхаюсь я и снова вызываю приступ рвоты. — Просто нужно выпустить все наружу. Тебе необязательно оставаться со мной! Она и не собирается. — Ладно, хорошо, надеюсь, тебе станет лучше. Встретимся в баре. — Я слышу, как дверь открывается и закрывается. Я жду еще тридцать секунд, прежде чем выйти из кабинки. Затем начинаю бежать. Я бегу так быстро, что сбиваю у кого-то сумочку с плеча и проливаю чье-то пиво. Калеб на улице, курит сигарету, когда я выхожу. В последнее время он курит только в стрессовых ситуациях. — Ты в порядке? — беспокоится он, когда я подхожу. Покачав головой, спешу вниз по улице. Он без лишних вопросов примеряется к моему шагу. Я благодарна ему за это. — Меня стошнило, — говорю три квартала спустя. — Может, я что-то не то съела? Я чувствую себя немного лучше. Там было так душно и жарко, а на свежем воздухе так здорово. Давай пройдем по мосту, мне лучше на улице. — Мы меняем маршрут. — А что с тобой? Ты в порядке? Ты куришь, а это значит… — Я видел Розмари, — объясняет Калеб нетерпеливо. — Она была там, подошла ко мне, пока тебя не было, и начала кричать, нет, плакать, что она ожидала, что я хотя бы… — Он прерывается, затем искоса смотрит на меня. — Клянусь, я не знал, что она там будет! — Правда? — Я верю ему, но добавляю нотки подозрительности в свой голос, надеясь продемонстрировать некую моральную позицию, прежде чем нам обоим станет ясно, что у меня ее нет. — Конечно, мы вообще не разговаривали! И, ну, это неловко, но… она сказала, будто недавно написала мне сообщение, а я не получал ничего. Я бы все равно не ответил, но это так странно, что я не видел письма, и так как я знаю, что у тебя есть мой пароль… — Я заблокировала ее, — говорю не задумываясь. Мы уже на Вильямсбургском мосту. — Мне жаль, это было неправильно, но это напугало меня. Я была зла, что она никак не оставит нас в покое. Она, наверное, все еще любит тебя, поэтому и пришла сегодня! Нас минуют велосипедисты, несколько других ночных гуляк и грохочущий поезд. Две крошечные фигурки — нас, наверное, отчасти видно сквозь щели в красно-стальном барьере за милю отсюда. — Ничего хорошего из этого не вышло бы, ты должен это понимать. Калеб делает последнюю затяжку, а затем бросает сигарету с моста в воду. — Господи, Наоми, тебе действительно пора перестать копаться в моем телефоне. Блокировать ее — значит контролировать и обманывать, ты ведь понимаешь это? Что случилось с попыткой доверять друг другу? — Мне очень жаль, — повторяю я. — Клянусь, этого больше не повторится. Я увидела ее имя в твоем телефоне и запаниковала. Воспоминания были слишком свежи. О предательстве. — Помни об этом, Калеб. — Можешь сменить пароль прямо сейчас, если тебе от этого станет легче… — Нет, не в этом дело. — Он качает головой. — Ирония в том, что вчера я сделал тебе дополнительный ключ. — Ключ? — недоуменно повторяю я. Он достает из заднего кармана сложенный конверт: — Для тебя, от моей квартиры. Я подумал, пора бы уже. Калеб протягивает его мне. Пальцем нащупываю внутри бугорок в форме ключа.