Мужчина передо мной отодвигается подальше от рыжеволосой женщины, которая ругается в ожидании фалафеля, но это лишнее. Наплевав на очередь, я бегу в уборную. Запершись в кабинке, под флуоресцентными лампами я читаю: Новая девушка моего бывшего парня пишет обо мне книгу. Точнее, роман, в котором мы становимся подругами под ложным предлогом. Но эта часть — реальность, а не вымысел: она заманивала меня книгами и пивом, притворяясь, будто не знает, кто я. Она притворялась, будто она никто, хотя на самом деле она была кем-то очень конкретным. Полагаю, я была легкой мишенью — одинокая, потерянная, несчастная. Она подставила мне под ноги пьедестал, и я ступила на него, усталая и благодарная. Прежде чем вы осудите ее или меня: позвольте я объясню, как все началось. Она стояла через дорогу от моего офиса в бордовом свитере и солнцезащитных очках и смотрела, как я выхожу. Честно говоря, солнцезащитные очки — так себе маскировка. Наверное, она хотела, чтобы ее заметили, хотела, чтобы за ней наблюдали в ответ. В 18:35 я перешла улицу, съела мятную конфету и отмахнулась от просигналившего мне водителя на черном «БМВ». Новая девушка моего бывшего осталась на том же месте, делая вид, будто ищет что-то в своем шопере. Куда, по ее мнению, должна была привести эта разведка? Она встала слишком близко от меня, всего в нескольких дюймах, на платформе станции «Фултон». Я сопротивлялась желанию спросить ее — все еще незнакомку, — что ей от меня нужно. Возможно, я даже была готова дать ей это, но не бесплатно. За несколько месяцев до того, как она заняла наблюдательный пост у моего офиса, я стояла на углу дома моего бывшего парня и смотрела, как он выходит оттуда с другой девушкой. Они держались за руки, и я затаила дыхание, отчаянно надеясь, что меня заметят — или не заметят. Но я так и не увидела ее лица. Сев на поезд на станции «Фултон», я почувствовала, как незнакомка с темно-рыжими волосами уставилась на меня сквозь эти нелепые солнцезащитные очки. Я позволила нам переглянуться ровно два раза, но, конечно, все, что я видела, — мое собственное отражение в ее очках. Когда я вышла на «Лафайетт-авеню» в Бруклине, она последовала за мной. Я прошла по улице, свернула налево, направо, затем ввела код и вошла в свой дом в индустриальном стиле. Незнакомка больше не могла следовать за мной, но я хотела, чтобы она продолжала, я отчаянно хотела, чтобы за мной наблюдали — только еще не знала, как все будет. О вас когда-нибудь писали? Вы когда-нибудь встречали персонажа, ужасно похожего на вас? Клянусь вам, это глубоко сюрреалистический и развоплощающий опыт, одновременно приятный и тревожный, особенно когда факты и вымыслы, мнение и наблюдение смешиваются воедино. Я начала сомневаться в том, что знала о себе, в том, что казалось мне правдой. Я часто принимаю вымысел за реальность, но сейчас эта граница кажется особенно зыбкой. Но все же: представьте себя объектом такого пристального внимания, такой огромной реконструкции — как можно ненавидеть человека, который заставляет вас чувствовать себя настолько особенным? Я не могу. Новая девушка моего бывшего парня во многом была права в своем романе, но во многом она ошиблась. «Розмари» — это выдумка: чарующая, не спорю, но мнимая и хлипкая. Она никогда не сможет по-настоящему завладеть мной. Я принадлежу себе. Я не могу дышать. Не дыша, продолжаю читать и едва не роняю телефон в унитаз. Конец эссе приводит нас прямо сюда, к этому моменту: Если она прочтет это, надеюсь, она придумает для нас лучший финал. К горлу подкатывает желчь, я наклоняюсь. Тошнота сменяется рвотой, мои колени стучат об пол, и кто-то в соседней кабинке неуверенно спрашивает: «У вас все в порядке?» «Очевидно же, что нет, тупица», — хочется крикнуть мне. Я стою на коленях на липком, отвратительном полу туалета в ресторане и блюю в унитаз, усеянный лобковыми волосами (не моими). Но мне удается что-то прохрипеть в ответ. Чтобы меня оставили в покое, не трогали. Я жду, пока другой посетитель спустит воду и уйдет прочь, прежде чем выйти, чтобы вымыть руки и лицо. В отражении моя кожа кажется бледной; под глазами вырисовывается сетка лопнувших сосудов. Я набираю в рот воды, полощу горло и сплевываю. Трижды. Она взяла мои слова и сделала их своими. Протагонист, которого поглотил антагонист — или наоборот? Это значит, я потеряла всякий контроль. Как давно она знала, кто я на самом деле? Ей нужно было время, чтобы написать это, отправить и опубликовать. Может, она написала эссе за одну долгую лихорадочную ночь и отправила его утром, передав в руки знакомому главному редактору, чтобы избежать самотека? Учитывая ее связи, ей легко было ускорить публикацию. Я вспоминаю удаленное мной сообщение: «…произошло нечто тревожное, и мне не по себе…» Это тогда она начала соединять все точки? Прокручиваю воспоминания в поисках моментов, когда она могла остаться наедине с моей записной книжкой, когда жадность, паранойя или любопытство заставили ее прочитать всё, а затем забрать ее. Ты же знаешь, что твоя записная книжка здесь? Кто-то из посетителей нашел ее на полу… Ну разумеется. Как глупо, как неосторожно я поступила. Осталось ли в нашей истории что-то невысказанное? Розмари написала еще несколько эссе о нас или этот очерк в «Вог» — ее единственная месть, если, конечно, это действительно месть? В моей голове возникает образ: мы вдвоем сидим бок о бок, пишем нашу совместную историю с двух точек зрения. Это так абсурдно, заманчиво и невозможно, что я смеюсь вслух. Истеричный звук отскакивает от кафеля в туалете. Может быть, я действительно всегда хотела видеть ее своей сообщницей, своего рода сестрой. У нас есть общий опыт любви к Калебу, его любви к нам, попыток записать все это. Мы могли бы составить список всего, что нас объединяет. Вхожу в аккаунт «Книги и кофе» в поисках подсказок. За последние двадцать четыре часа я получила несколько запросов на подписку, но не спешила принимать их, чтобы распалить (как я надеялась) у них аппетит. Большинство запросов, которые получает мой анонимный аккаунт, обычно приходят от ботов в нижнем белье, других скучных книжных блогов или малоизвестных рок-групп, отчаянно нуждающихся в признании и готовых на все за ответную подписку. Сегодняшние кандидаты выглядят как смесь этих трех типов, но мой взгляд приковывает профиль «Литературные признания 13». Приняв запрос, перехожу в профиль, отмечая, что у аккаунта ноль подписчиков. Здесь всего несколько фотографий, но, когда я понимаю, что именно на них изображено, у меня стучат зубы. На каждом снимке — записи из блокнота, знакомые каракули, испещренные красной ручкой. Мои чернила выцвели, словно их пропустили через ксерокс, и где-то вырезаны отрывки, слова переиначены, предложения перестроены. Некоторые фразы обведены и подчеркнуты: «Сент-Эндрюс», «следую», «угрюмое болото», «математика», «частный», «Калеб», «хочу», «пишу», «Розмари», а на полях пляшут многочисленные восклицательные знаки. Подпись к одной фотографии: «Ты не особенно интересное чудовище». Или: «Ты пишешь книгу в поисках выхода, но это не сработает». И еще: «Сюжет — не главное, но твой закончился в книжном магазине. Я зашла спросить о некоторых тревожных совпадениях. Хотела увидеть тебя, хотела, чтобы ты посмотрела на меня. Но, должно быть, это был твой обеденный перерыв или выходной. Конечно. Я бродила по магазину и наткнулась на твой блокнот — сиреневый, сатиновый, с монограммой. Такой заметный. Что я имею в виду: я искала улики, намеренно и целенаправленное, и нашла их». Твоя коллега отвлеклась. Она не заметила, как я стащила блокнот из шкафчика в кладовой, не заметила, как я стояла в пустом проходе и читала — первый раз, когда я действительно, по-настоящему, благодарна своей паранойе. Я долгое время закрывала глаза на удаленное сообщение, провокационные тексты, на то, что имя в поисковике не давало никаких результатов. Я даже убедила себя, что тревожные параллели между твоими текстами и моей реальностью — симптом чрезмерно активного воображения или своего рода нарциссизма с моей стороны — и, скажу тебе честно, такие мысли о самой себе очень некомфортны, но каким-то образом ты заставила меня сомневаться. А потом, конечно, был тот концерт, где ты была небрежной и откровенной, и я больше не могла закрывать глаза. Это было намеренно? Ты устала от осторожности? И наконец: в другой жизни мы могли бы быть друзьями. Перестаю читать, перестаю смотреть и выхожу из аккаунта. Телефон обжигает ладонь, и я кладу его в карман. Жар спадает, но вес телефона все еще придавливает меня к грязному полу туалета. Одной мысли о том, как Розмари листала мою записную книжку и читала мои наброски, достаточно, чтобы вызвать новый приступ рвоты. Не зная, есть ли у меня еще шанс защитить себя, я в отчаянии открываю ее профиль в «Инстаграме». Но все, что я вижу — это фотография ее профиля и три слова: «Пользователь не найден». На белом поле, где раньше были ее снимки: «Пока нет публикаций». Ищу ее «Твиттер», затем «Фейсбук». Ничего. Она превратилась в призрак. Вместо того чтобы снова вернуться в очередь за фалафелем, я выхожу из ресторана, перехожу улицу, покупаю в винной лавке сомнительного вида сэндвич, кладу его в сумку и спешу через квартал обратно к квартире Калеба. Может, он наконец вернулся, может, я смогу предупредить его, может, я смогу все объяснить. Его внезапное молчание может быть просто совпадением, его телефон может быть выключен, или… Поднимаюсь обратно по лестнице, пластиковый пакет с сэндвичем и мальбеком бьется о мое бедро, и снова звоню в дверь. Наконец я слышу щелчок замка. «Слава богу, — говорит мое тело, расслабляясь. — Слава богу». Дверь приоткрывается, в щель выглядывает сосед Калеба с большими наушниками на шее. Я разочарованно, но не без облегчения — он лучше, чем ничего, чем никто, — открываю рот. — А, это ты. — Он выглядит раздраженным. — Привет, Надин. — Наоми! Меня зовут Наоми. — Мы виделись всего один раз, но в самом деле? Какого черта. — Точно. Извини. Ты ищешь… — Калеба, да, — задыхаясь, тараторю я. — Ты не знаешь, где он? — Пару часов назад он вроде как собирался к тебе, взял выходной на работе. — Слава богу, — стону я вслух, едва не плача. Спустившись по лестнице, вызываю такси, чтобы вернуться в центр. Это обойдется мне в пятьдесят долларов, но мне так много нужно ему сказать. Это не может ждать. Достаю свой сэндвич. — В машине не есть, — предупреждает водитель. — Спасибо. Я сдвигаюсь на сиденье, стараясь сесть так, чтобы он меня не видел, и жую. Такси выезжает на Вест-Сайд-Хайвей, и мимо проносятся кварталы, на которые у меня ушли часы ходьбы — супермаркеты «Хол Фудс», маленькие магазинчики, винные бары, парикмахерские, снова супермаркеты, — и тут я понимаю, что забыла бутылку мальбека в черном пластиковом пакете на полу у квартиры Калеба. Я начинаю смеяться. Когда он обнаружит ее, то тоже рассмеется. На экране телефона нет ни сообщений, ни пропущенных звонков ни от Розмари, ни от Калеба. Если Розмари верит, что Калеб все это время знал о моей книге и о нашей зарождающейся дружбе, что он позволил и одобрил наши отношения ради моего творчества, она больше никогда не захочет разговаривать ни с одним из нас. Я абсолютно уверена в этом. Я выглядываю в окно. Справа от нас река; я интуитивно знаю это, пусть даже не вижу ее во мраке. В детстве я всегда легко и быстро засыпала в темноте заднего сиденья, но теперь мое тело переполнено электричеством. Ты пишешь книгу в поисках выхода… Сюжет — не главное…