— У нее все еще кошмары? Я жду ответ, но отец замолкает. Молча доедает свое мясо, пока я пытаюсь есть свое. Но теперь все мои мысли ниже стола. Там, где на коленях лежит ее письмо. Ей всего десять. Интересно, она пишет так же старательно, как раскрашивала кукол в раскраске? — Не откроешь? — прожевав, спросил отец. — Мне же тоже интересно. — Я потом. Вдруг расплачусь. — Сомневаюсь, но дело твое. — Как она учится? — Отлично. — Почему ты не хочешь отдать ее в частную школу? — к ней только прикоснись, она в слезы. Очень чувствительная кожа. Как она занимается фигурным — не ясно. — Что ей делать в обычной? Выживать? — Да, — отец стирает с губ жир от мяса и пьет чай. — Ты против? — А я разве могу высказывать свое мнение? — Сможешь, — только и сказал отец, перед тем как попросить счет, оставляя меня всего в сомнениях. А потом проводил до замка и уехал, пообещав вернуться. Карлсон чертов. Еще одна любимая книжка Мирославы, она вечно просила не улетать. Как будто у меня был выбор. Я прячу конверт в пальто и в поисках места долго осматриваюсь по сторонам. Нашел свободный подоконник на третьем этаже. Забрался туда с ногами и достал вожделенный конверт. Он пах бабл-гамом. Розовый, расклеенный единорогами и радугами. Глава 3 Глава 3. Пальцы не слушались, но я все же смог открыть его и достать пару жвачек «Love is». Я тут же зажевал одну, почему-то думая, что как раз в этот момент Мира может делать то же самое. Она дула пузыри, и пару раз мне приходилось снимать тонкую пленку жвачки с ее лица. Кайф. «Ярослав, — начинается письмо, написанное прописными буквами. С идеальным наклоном. Правильного, одинакового размера. Идеально. — Пишет твоя сестра Мира. У меня все хорошо. Я больше не кашляю. И редко хожу в больницу. Теперь я хожу на лед и уже пытаюсь делать тулупы. Митя надо мной смеется. Говорит, я неуклюжая. Я раньше плакала, но сейчас просто толкаю его. У нас скоро очередное выступление. Я просила папу, чтобы ты приехал. Чтобы посмотрел. Но он все время говорит: „Нет“. Надеюсь, когда ты приедешь, мы обязательно покатаемся вместе. Я очень тебя жду. Твоя сестра, Мира». Митя? Какой еще Митя? Страшно представить, сколько она училась писать так каллиграфично. Но я не могу не думать о Мите, с которым у нее выступление. Она не успела начать кататься, а ей уже поставили пару? Серьезно? Мысли, жгущие мозг, отвлекли настолько, что я не заметил опасности. Мой однокашник Ник успел вырвать письмо из пальцев и потряс его перед моим лицом. — Эй, парни! Этот русский баран читает девчачьи письма. Не удивлюсь, что он сам пишет такие же. Я спрыгнул с подоконника, не совсем понимая, с кем он болтает, но вскоре понял, что отвоевывать свое мне придется в драке, потому что оскал белобрысого мальчишки не сулил ничего хорошего. А иначе откуда этот хохот гиен? Я даже не понял, как все случилось. Была толпа парней, и вот они уже летели в разные стороны. В голове в это время шум, а слух воспринимал хруст чужой кости. В моей руке запястье Ника Фогеля. Я сжимал его все крепче, пока другие стояли не дыша. — Носа тебе мало? Выбирай, какую кость ломаем следующей? — Тебя опять посадят в карцер. — Лучше так, чем рядом с таким уродом, как ты. Они боятся меня. Поэтому нападают все вместе. На уровне инстинктов толпа травоядных пытается забить хищника. Я сделал рывок, и по коридору раздался оглушающий вопль, отлетая эхом от каменных стен. Остальные сбежали, а я сложил драгоценный лист в карман, пока Ник валился с ног. Уже уйти хочу, но он так вопит, что я невольно морщусь. Не умирает ли? Оборачиваюсь посмотреть на убогого и замечаю, что вывихнуто плечо. Хорошо же я дернул! Скоро сюда сбежится народ. Меня в очередной раз посадят в карцер. А значит, на входе обыщут. Достанут письмо и снова будут глумиться. С этой мыслью наклоняюсь над Фогелем и надавливаю на плечо, тем самым делая агонию не такой острой. — Хочешь, чтобы боль совсем прекратилась? Я вправлю твое плечо. Но скажешь всем, что здесь ничего не было. То же самое сделают твои прихвостни. — Да пошел ты! Помогите! — А еще я могу вырвать твою руку, — продолжаю то давить, то чуть ослаблять. — С корнем. Так что кровь зальет твое лицо, а фантомные боли будут мучать всю оставшуюся жизнь. Как тебе будет жить без правой руки, а? Как ты будешь баловаться со своим дружком? Помощи у парней попросишь? — Ты… — его глаза с каждым словом становятся больше. Над губой выступает пот. Нравится мне его страх. Нравится чувствовать себя главным. Видеть, как этот слизняк бьется в конвульсиях от бессилия. — Ты не посмеешь! Сил не хватит! — Давай проверим? — я двумя пальцами беру его плечо там, где самое мягкое место, и начинаю нажимать так, что он снова заливается криком, а мне ничего не стоит сдавить чуть сильнее и вырвать кость к чертям. Она здесь очень хрупкая. Сквозь вопли Фогеля я слышу шум шагов по лестнице. Уже идут. — Ладно! Ладно! — орет он, и я рывком вправляю ему руку, слыша характерный хруст вставшей на место кости. Фогель тут же прекращает орать, сжимает и разжимает пальцы. Смотрит на меня и почти шепотом. — Псих. Ты просто псих, Распутин! В этот момент в коридоре появляются Келлер и воспитатель нашей группы Шмидт. Толстые. Запыханные. Смотреть смешно. Но при своей власти они способны на все. Потому что родителям, которые отдают своих детей сюда, плевать, что с ними будет. Мы все трудные дети, будущие отморозки. С нами всегда разговор короткий. И они правы. Если они дадут слабину, их просто уничтожат. — Что здесь происходит⁈ Распутин! Фогель! Глава 4 Глава 4. Мы молчим какое-то время. Если он скажет правду, я не буду его жалеть. Я вырву его руку. — Ну! — Мы поспорили, кто громче крикнет, — придумывает Фогель. — Я выиграл. * * * Нас наказали ночным дежурством на плацу, прямо на морозе, и это было неплохо. Особенно, когда Фогель в итоге захрапел, я смог снова достать письмо и любоваться тем, как блестит бумага, как красиво выведены буквы. Но прелесть всего этого перебивали мысли. Кто такой этот Митя? И какое он имеет право смеяться над Мирой? В голове уже мелькают картинки того, как этот незнакомый мальчик вопит, когда я вырываю его руки. Правда, и Мира орет от страха и больше никогда на меня не смотрит. Так что лучше не мечтать о таком. Не хочется пугать маленькую девочку. С ней я могу быть только рыцарем. Закончив созерцание своего сокровища, я разбудил Фогеля, как раз перед сменой караула. Мы поплелись в свою комнату, которую занимали еще два парня. У одного был сломан нос, а другой хромал. Фогель тут же рухнул в кровать, но спать было поздно. Прозвенел звонок на подъем, и воспитатель Шмидт уже ходил по комнатам и проверял, все ли встали. Мы оделись, умылись и поплелись уже на утреннее построение. — Ты вообще можешь не спать? Как робот? — вдруг спросил Фогель. Впервые заговорил со мной с тех пор, как мы попали сюда. То есть за пять лет. Я настолько удивился, что даже обернулся по сторонам. — Ты со мной разговариваешь?