Констебль Харпер удалился, лихорадочно двигаясь и исторгая целое облако столь же лихорадочных извинений. Алекс села, уставилась на плевки дождя на оконном стекле и набрала номер домашнего телефона. Услышала щелчок – сняли трубку, – а потом глухой рев. Голос уборщицы, едва различимый за ревом, проговорил: – Не вешайте, пожалиста. Сейцас. – Послышался щелчок, рев прекратился, снова раздался ее голос. – Очень извиняюсь, ходил выключать пылесос. Дом мисси Айтауа. – Мимса, это миссис Хайтауэр. – Мисси Айтауа нет дома, звонить в офис. Алекс терпеливо выслушала ее, потом снова повторила сказанное, медленно, разборчиво. – Ало, мисси Айтауа. – Последовала пауза, будто Мимса подыскивала слово в разговорнике. – Как вы поживать? – уверенно, медленно, торжественно сказала она. – Отлично, ты можешь позвать Фабиана? – Миссер Фабиан? Их здесь нет. – Он спит в кровати. – Нет, он не спит. Я только что убирать его комната. Вы говорить, он будет вечер, я убрала комнату для него. Алекс повесила трубку, схватила пальто и вышла в коридор. Сунула голову в кабинет Джули: – Вернусь через час. Джули взволнованно посмотрела на нее: – Все в порядке? – Все прекрасно, – отрезала Алекс. Припарковавшись во втором ряду, она побежала вверх по ступеням ко входу в дом. За дверью адски завывал пылесос и сильно пахло полиролем. Она вошла в гостиную и увидела Мимсу, – кланяясь, как клюющая зерно курица, та пылесосила комнату. Алекс бросилась вверх по лестнице, потом по коридору к спальне Фабиана. Постояла перед дверью, тихонько постучала. Открыла дверь. Кровать была аккуратно застелена. Никаких чемоданов, никакой одежды, разбросанной по полу. В недавно проветренной комнате стоял нежилой свежий запах. Алекс огляделась, посмотрела на странный портрет сына, длинного, как жердь. Он взирал на нее, строго, высокомерно, по-наполеоновски заложив руку за борт пиджака. Глаза были совершенно не его – холодные, жестокие, а вовсе не те дружелюбные, полные жизни, его настоящие глаза. Фабиан подарил ей свой портрет в прошлом году на день рождения, но его подарок выбил ее из колеи. Она пробовала вешать портрет на разные стены и в конечном счете поместила в его же комнате. Теперь при взгляде на него ее зазнобило. Она заглянула в свободную комнату, потом в ванную, но нигде не обнаружила никаких признаков возвращения Фабиана. Прошла в свою спальню и набрала номер мужа. – Можно, я тебе перезвоню? – сказал он. – У меня очень срочные дела. – У меня тоже. – Она сама слышала, что ее голос звучит истеричнее, чем хотелось бы. – Фабиан у тебя? – Нет, – нетерпеливо ответил Дэвид. – Вчера вечером он собирался на день рождения к дочери Арбуассов. Еще не успел вернуться в Англию. – Дэвид, происходит что-то очень странное. – Слушай… я тебе перезвоню через полчаса. Ты у себя в офисе? – Нет, я дома. Алекс услышала гудки – все более нетерпеливые. Повесила трубку и поспешила вниз по лестнице. Мимса, увидев ее, подпрыгнула от неожиданности. – Мисси Айтуа, вы меня испугал. Алекс бросилась на улицу. – Прошу прощения! – крикнула она маленькому тонкогубому человеку в большом «БМВ», и водитель, недовольно посмотрев на нее, покачал головой. Она запрыгнула в свой «мерседес», проехала вперед, потом сдала назад на место, освобожденное «БМВ», после чего вернулась в дом. – Мимса, ты не видела Фабиана? Мимса отрицательно покачала головой. Вся верхняя половина ее сутулого тела затряслась, словно была прикреплена к ногам с помощью шарнира. – Я не видел миссер Фабиан. Они еще не вернулся. Алекс прошла в гостиную, села на диван, посмотрела на стены абрикосового цвета. Подумала вдруг, как хорошо выглядит комната. А потом неожиданно о том, как это необычно – оказаться утром в будни дома. Посмотрела на вазу с красными розами на столе у двери и улыбнулась. Их доставила «Интерфлора» в день ее рождения три дня назад. Открытка от Фабиана все еще оставалась в букете. Красные розы, его любимые цветы. Он всегда дарил ей красные розы. Она закрыла глаза, снова услышала, как завыл пылесос, набирая обороты до максимума. Звук то усиливался, то ослабевал, по мере того как Мимса без устали таскала его туда-сюда по ковру. Сегодня утром сын заходил в ее комнату, она видела его. У нее не было ни малейших сомнений на сей счет. Она услышала, как открылась входная дверь, но решила не обращать внимания: вероятно, молочник, Мимса с ним разберется. – Мисси Айтауа. – Алекс открыла глаза и увидела взволнованную Мимсу. – Тут полицейский. Мимса выпучила глаза, почесала плечо большим пальцем. – Все в порядке, пригласи его сюда. Горничная уставилась на нее, а Алекс одобрительно улыбнулась и кивнула. В дверях вновь появился смущенный констебль Харпер. Фуражку он держал в руке, губы у него подергивались, как у кролика. – Извините, что опять вас беспокою. Алекс откинула прядь волос с лица и показала на стул. Он сел, положил фуражку на колени. – Хороший дом. Алекс кивнула и улыбнулась: – Спасибо. – Похоже, у нас проблема. – Он несколько раз перевернул фуражку. – Не знаю, как это правильно сказать. В маконской больнице молодой человек, который попал… гм… в автокатастрофу, мистер Отто… – Он вытащил записную книжку, заглянул в нее. – Так вот, мистер Отто фон Эссенберг говорит, что трое других в машине были мистер Чарльз Хитфилд, мистер Генри Хитфилд и мистер Фабиан Хайтауэр. Он явно все еще в шоковом состоянии. – Чарльз и Генри Хитфилды? – Да. Она кивнула. – Вы их знаете? – Да, их родители живут в Гонконге. Чарльз учится в Кембридже с Фабианом. Генри – его младший брат. С ними все в порядке? Харпер побледнел, посмотрел в пол и отрицательно покачал головой. – Насколько я понимаю… они погибли. – Он посмотрел на Алекс и снова перевернул фуражку. – Вы сказали, что видели сына сегодня утром. Алекс кивнула как в тумане. – Извините, все это очень трудно. – Он снова отвернулся от нее. – Где именно вы его видели? – Он вошел ко мне в спальню. – И когда это случилось? – Около шести. Я, кажется, посмотрела на часы, не уверена. Он записал ее слова в книжку, рука его подрагивала. – Около шести. – Да. – Здесь? – Да. – Но сейчас его здесь нет. – Нет. Она почувствовала, как на нее накатывает неизбежное, и прикусила губу. – Вы не знаете, куда он ушел? Она отрицательно покачала головой. Говорить становилось все труднее.