– Делайте, что угодно, Толедо, но чтобы о нем речи не было до нашего отъезда. Потом через Рангун пришли новости с Джарвиса. Мне дали прочесть сообщение. Я бросилась к Морису. Он в это время изо всех сил колошматил мешок с песком, который притащил в палатку. Он был в трусах цвета хаки, и с него градом лил пот. Я сказала ему: – Ваших двух подружек отыскали в Тихом океане. Их везут в Сан-Франциско. Он был доволен, но слишком запыхался и не мог говорить. Он взял полотенце, промокнул лицо и торс. Я добавила: – Мисс Эсмеральда утверждает, что ты прожил на этом затерянном острове почти три года. Безмолвие. – Ты мне еще говорил, что та, вторая, чилийка. В телеграмме говорится – японка. – Чилийка, японка, какая разница? Я пальцами оттянула глаза в сторону, чтобы показать разницу. – Послушай, – сказал он мне. – Это потрясающая девушка. Я не хотел, чтобы у нее были неприятности с соотечественниками. Он сел и стал снимать повязки на руках, он их наматывал, когда колотил по мешку. – К тому же, – сказал он, – у нее глаза вовсе не раскосые. Уверяю тебя, она удивительно похожа на чилийку. – И ты там спал с обеими? Он посмотрел на меня, понял, что любое слово для меня лучше, чем молчание, и ответил, продолжая разматывать свои повязки: – Знаешь, поймать их было совсем не просто. Той же ночью, когда мы лежали на узкой кровати, мне в голову пришел другой вопрос: – Если ты все время после кораблекрушения жил на этом острове, из какой же армии ты дезертировал? – Как ты думаешь, зачем я прятался на «Пандоре»? – Чтобы заниматься гадостями с мисс Шу-Шу. – Нет, – сказал он. – Я сбежал из военной крепости. Это значит, что я еще считался солдатом. Тогда он рассказал мне, что его пожизненно осудили за преступление, которое он не совершал. Когда он объяснил, какое именно, я поняла, что он и вправду не мог его совершить. Я просмотрела устав Военно-морских сил США, но не нашла ничего похожего на случай Мориса. Когда представилась возможность, я спросила у одного летчика из «Дельмонико»[26], сбитого над Арканом, как у нас поступают с заключенным-военным, совершившим побег во время войны. Летчика звали Джим или Джек Форсайт, из Вирджинии. Он сказал: – Пристрелят, только и всего. А если решат сэкономить на пулях, пошлют на передовую и оставят там до конца. Всяко пристрелят. – Вы уверены? – Как то, что я сын своей матери. – А если его поймают, когда война кончится? – Тоже пристрелят. И пули экономить уже не нужно. К счастью для моего морального духа, с тех пор, как Морис получил от меня по полной программе, он уже не пытался меня разжалобить по поводу своей несправедливо ранней кончины. – У меня есть время, пока обо мне вспомнят, – сказал он мне. – К тому же и так полно мертвецов, все уже устали. Он пользовался короткими передышками после дождя и гулял по безлюдному пляжу. За решеткой лагеря лежали затопленные рисовые поля, а совсем далеко проглядывала зелень деревьев. Ни единой деревни, насколько хватало глаз, ни единой пагоды, ничего, напоминавшего о том, что мы в Бирме. Он смотрел на все это и говорил мне: – Вода всюду одинаковая. Знаешь, мы, наверное, происходим от странных существ, живших сперва в воде? Я Рак по знаку гороскопу. Это знак воды, единственный из всех, которым управляет Луна. А ты? – Рыбы. – Ты мне нравишься, – сказал он. На самом деле он предпочитал Тельцов. Его жена была Телец, его друзья. Я об этом раньше не думала. Мы гуляли по пляжу. Иногда купались. К сожалению, рукава реки приносили много обломков и мусора. Я меньше загорела, чем он, а зад у меня был совсем белый и мне было неловко. Об этом тоже я раньше никогда не думала. И наконец, наступила знаменитая ночь Чу-Янг. Это всегда начало сентября. И все, о чем я рассказываю, произошло очень быстро. На закате солнца я принесла Морису ужин, как обычно. Пока он ел, сидя за столом из дерева, который сюда принесли по моей просьбе, я целовала его в шею, потом засунула руку в его трусы цвета хаки, всячески его провоцируя. Колотя по этому мешку, он накачал себе мускулы на плечах и спине, и настроен был добродушно. Он говорил мне: – Толедо, прекрати, ну что с тобой! – но по-настоящему разозлить его мне не удалось. Неожиданно вдалеке зазвонил колокол на кухне. Морис резко перестал жевать, с каким-то испугом прислушиваясь, глаза мутные, как при пробуждении ото сна. – Что это? Я впервые видела его таким, но и вправду колокол этот звонил очень редко. Им раньше пользовались англичане, которые занимали этот лагерь до нас. Я сказала: – Ничего особенного. Это сигнал. Означает, что Чу-Янг прибыл из Рангуна играть в карты. – Кто? – Чу-Янг. У него кличка Китай-Наши-Деньги-Отбирай. Никто никогда не сумел его обыграть. Морис поднялся, глядя на дверь. Он глубоко дышал, наверное, чтобы отогнать охватившее его волнение. Он спросил меня: – А играет он по-крупному? Я про это ничего не знала, меня совсем не интересовали эти партии, где наших солдат обдирали как липку. Я перехватила его взгляд, направленный на матрас, где он прятал свои жемчужины. Я прошептала: – Нет! Только не это! Теперь я опишу вам, как выглядел «Карлайл» шесть часов спустя. Сигаретный дым застилал свет от ламп. На улице шел дождь, было только слышно, как барабанят капли. Выключили вентиляторы, чтобы не мешать игрокам. Зрители, не проронив ни слова, окружили столы в центральном проходе. Пришли две сиделки, свободные от дежурства, три медсестры, выздоравливающие американцы и англичане, и полтора десятка потных расхристанных личностей сидели, кто на стульях, кто на кроватях, поближе к столу. По одну сторону восседал Чу-Янг в форме китайского генерала, бритый череп, глаза – две темные щелки, застывшее невозмутимое лицо. Рядом стояла его неизменная спутница, она всегда появлялась, когда требовалось отбирать у нас деньги, Шери-Чен, молодая, надменная и очень красивая китаянка в шелковом платье с огромным декольте. Она стояла неподвижно, не дрогнув ни единой накладной ресницей, шевелилась только, когда подносила к губам длинный китайский мундштук. По другую сторону стола сидел Морис в бежевых брюках и гавайской рубашке, одолженных у матроса с «Плазы», и аккуратно бросал жемчужины в чашу крошечных золотых весов, чтобы уравновесить ставку противника. В начале партии у Чу-Янга вообще не было жемчужин. Он ставил одиннадцать долларов против одной. Теперь у него их было много, и с каждой игрой их количество росло. Это была странная игра: перед ними лежала колода карт, и каждый по очереди брал верхнюю: тот, кому доставалась старшая карта, выигрывал. Все осложнялось, если они вытаскивали одинаковые по старшинству. Тогда Морис победоносно восклицал: «На штурм!», а Чу-Янг молчал. Он никогда не выказывал эмоций. Затем каждый снова снимал карту, причем очень медленно, чтобы позлить противника и показать собственную хитрость, Чу-Янг открывал свою и забирал жемчуг, даже не интересуясь, что выпало Морису. В три часа ночи Чу-Янг проиграл не больше шести партий. За ним ходила слава, что больше семи он вообще никогда не проигрывает, сколько бы не длилась игра. Когда карты заканчивались, колоду складывали заново, поэтому можно было не останавливаться. Я вполне логично рассудила, что эта игра будет длиться до тех пор, пока не закончатся жемчужины. Между двумя ставками Морис вытирал пот со лба тыльной стороной руки, отхлебывал глоток рисовой водки, делал затяжку и заглядывал в старый носок – проверял, сколько жемчужин осталось. На рассвете уже не осталось ни одной. Он положил на весы три последние, Чу-Янг уравновесил чашечки и вытащил валета. Морис выложил семерку. В палатке раздался гул разочарования. Он усилился, когда китаец поставил свой жемчуг против старого носка, и тоже выиграл. За это время многие ушли спать. Те, кто продержался до конца, тоже собирались последовать их примеру. Это были двое британцев и трое американцев, на плече одного из которых, сержанта Уилкинсона, дремала моя напарница Вирджиния. Я стояла возле Мориса. Он был переполнен алкоголем, табаком и усталостью, не сводил глаз с изящных рук Чу-Янга, которые перекладывали жемчуг в носок. Внезапно он расправил плечи, в глазах проступили слезы гордости, и он крикнул: – Подождите! Я не сказал, что игра закончена. У меня еще осталось наследство бабушки! Я обняла его и сказала в отчаянии: – Нет, Морис! Умоляю тебя! Не делай этого! Он оттолкнул меня. С вызовом и злостью смотрел на Чу-Янга. Глаза Чу-Янга были, как две непроницаемые щелочки. Тогда Шери-Чен наклонилась и прошептала несколько слов на ухо спутнику. Две щелочки стали еще уже, но Чу-Янг, откинувшись на спинку стула, спросил по-французски: – Глубокоуважаемый союзник произнес слово наследство, я не ошибся? Даже не понимая смысла сказанного, те, кто собирался уходить, вернулись и окружили стол. Морис налил себе бокал и выпил его залпом. Зажег сигарету. И выпустил кольцо дыма. Он сказал с каким-то просветленным лицом: – Когда я маленьким жил в Марселе, моя бабушка всегда одевалась только в черное, даже летом, потому что собиралась носить траур по дедушке до конца жизни… Для моих соотечественников и двух британцев я перевела: – Он был ребенком. Его бабушка была вдовой. – И к тому же она бедствовала, – рассказывал этот молодой человек, оказавшийся так далеко от дома. – И чтобы немного заработать, она ходила по домам по всему кварталу ля-Бель-де-Мэ. Мужественно карабкалась вверх по лестницам, уцепившись за перила, в свободной руке держала кошелку и черный зонт, с которым никогда не расставалась. Нажимала на звонок. Она едва могла перевести дух и унять сердцебиение, как дверь открывалась и на пороге появлялся мужчина в майке, за его спиной стояла женщина в пеньюаре. И мужчина, которого бабушка оторвала от газеты, говорил ей: