— Что мы будем делать? — поинтересовалась я у Роланда прозрачным голосом, но он, почему-то, показался мне невероятно высоким. Олдридж сверху вниз посмотрел на меня невозмутимым взглядом и в моих ушах колокольным звоном раздался его ответ: «Разберемся». Я снова опустила глаза на огромный снимок в своих руках, а Роланд сосредоточился на докторе, пытающемся донести до него, по-видимому, нечто важное. Неожиданно для себя, я вдруг поняла, что не разбираю ни слов доктора, ни слов Роланда — их слова слились в один монотонный бубнеж. Я отстранилась назад за их спины и, еле передвигая ногами, дошла до окна, за которым нависли густые, свинцовые тучи. «Неоперируемая аневризма… Может разорваться в любой момент и вызвать прямое кровоизлияние в мозг», — вдруг повторно пронеслось у меня в голове и я, словно пытаясь понять смысловую нагрузку этих слов, отвернулась от окна, снова уткнувшись расплывчатым взглядом в снимок. Изображение словно расплывалось у меня перед глазами, постепенно превращаясь в сплошное черно-белое пятно. Неожиданно я пошатнулась, но вовремя и одновременно как-то неуклюже поставила левую ногу чуть впереди себя. — Глория? — послышался голос Роланда, после чего я подняла глаза на стоящего в противоположном конце кабинета Олдриджа и поняла, что падаю ничком вниз, и никто не успеет подхватить меня. Темнота. Звон в ушах. Кто-то пытается меня куда-то подтянуть. Пустота. Глава 41 Роланд Олдридж Мои родители развелись, когда мне было шесть лет. Причиной развода стало страстное увлечение матерью молодым и перспективным сыном известного банкира из США. Итогом развода стал брошенный ребенок — то есть я. Моя мать, недолго заморачиваясь по поводу своего единственного сына — она скоропалительно разорвала отношения с его озлобленным на весь мир отцом, после чего спокойно отправилась за океан с двадцатидвухлетним бойфрендом, совершенно не обращая внимания на то, что этот молокосос был младше нее на пять лет. В итоге, для нее всё закончилось вполне неплохо — она молниеносно окольцевала парня и стала одной из самых богатых женщин в Южной Каролине. Не смотря на отсутствие детей, пара оказалась достаточно прочной — с момента их свадьбы прошло двадцать лет, а они всё еще были вместе. У нас же с отцом была совершенно другая история. Оставаться наедине со мной отец не пожелал и, сразу после развода, запер меня в частном пансионе. Последующие девять лет я провел в самом захолустном пансионе во всем Уэльсе, в котором зачастую приходилось недоедать и недосыпать. К пятнадцати годам я уже был уверен в том, что отец совершенно забыл о моем существовании, так как все каникулы и праздники я проводил исключительно в стенах всеми забытого пансиона. Однако в одном я до сих пор благодарен своим родителям — в том, что я не рос в роскоши. У меня не было красивых тряпок, модных гаджетов и, соответственно, детских капризов. Зато у меня была жесткая дисциплина, отличное образование, всегда наполовину пустой желудок и множество друзей. Не смотря на все трудности своего детства, я до сих пор считаю, что девять лет в забытом всеми, захолустном пансионе, с невероятно талантливым, не смотря на всю свою злобу, преподавательским составом, были самыми счастливыми годами моей жизни. Именно в том периоде своей жизни я осознал всю ценность настоящей дружбы, которая может возникнуть только между мальчишками и длится на протяжении всей жизни, и истинную ценность людей, а не денег. Когда мне исполнилось пятнадцать, мой отец вздумал повторно жениться. На сей раз его избранницей стала двадцатидевятилетняя, малоизвестная актриса румынского происхождения Сильвия Стэнеску. Не смотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте, они обручились уже через три месяца после знакомства. По-видимому, именно на радостях отец вспомнил о моём существовании и проникся жаждой дать своему сыну хорошее образование (большего, судя по его поступкам, как отец он дать мне не мог). Через месяц после свадьбы, он перекинул меня из сомнительного пансиона в элитный пансион Западного Мидленда, но вскоре я стал первым, кто посмел врезать внучатому племяннику какого-то графа Ирландского пэрства, и отцу пришлось подсуетиться, чтобы уладить конфликт. В итоге, уже спустя три месяца после поступления на новое место, я был переведен в Йоркшир, в еще более элитный пансион. Естественно отец позаботился о том, чтобы его чадо выглядело выгодно на фоне сверстников — наследников миллионеров и поп-звезд. У меня появились лучшие гаджеты, фирменные тряпки, большие карманные деньги… Но, не смотря на внезапно свалившиеся на меня материальные блага, последующие три года я скучал по потертому пансиону из моего детства, в котором остались мои лучшие друзья и воспоминания. Я всегда был лидером, из-за чего не смог ужиться в своем первом элитном пансионе. На новом же месте я стал настоящим бунтарем, авторитет которого не подвергался сомнению ни со стороны ровесников, ни со стороны преподавательского состава. Я научился жить в новом мире, нашел тройку отличных друзей, впервые переспал с девчонкой, которая оказалась четвертой или пятой дочерью известной телеведущей… После окончания школы с наилучшими результатами, я без проблем поступил в Кембриджский университет и, наконец, ощутил вкус свободы. К моему восемнадцатилетию отец совершенно забыл вспоминать о моем существовании, заботясь лишь о новорожденном сыне и его матери. Так, с восемнадцати лет я лишился карманных денег (за что до сих пор благодарен нерадивому родителю), что подвигло меня собрать свою первую команду из единомышленников и уже через два года открыть собственную компанию (не буду скрывать — громкая фамилия отца сыграла свою роль в мою пользу). Студенческая жизнь бурлила: я громко отмечал дни рождения однокурсников, переспал со всеми однокурсницами и перешел на девушек постарше (при этом ни разу не пренебрег предохранением), несколько раз дрался, играл в футбол и баскетбол, занимался борьбой, но никогда не забывал о поставленной перед собой цели. Открыв собственную компанию, я быстро приобрел успех, и отец вспомнил о моем существовании, но к тому времени я окончательно забыл о его. У нас так и не удалось наладить мосты перед тем, как немногим более года назад, он с Сильвией погиб в авиакатастрофе — их частный самолет потерпел крушение при взлете у берегов Майами. К тому моменту, благодаря своему упорству, я успел добиться большого успеха: у меня были миллионы на счету, три квартиры в центре Лондона, загородный дом и с десяток дорогих автомобилей. Я был создателем успешной фирмы и основателем недавно созданного мной благотворительного фонда. У меня было всё, кроме семьи, когда я узнал, что отец погиб, оставив мне баснословное состояние и восьмилетнего Мартина, о существовании которого я знал, но с которым я ни разу в жизни не виделся. Я мог бы поступить с мальчишкой так же, как, в своё время, поступил со мной отец — запереть его в одном из пансионов и забыть о его существовании вплоть до его совершеннолетия. Но, почему-то, я не захотел так поступать. Мы с Мартином невероятно быстро нашли общий язык, и первые месяцы всё шло достаточно хорошо — я успевал работать в фирме, контролировать фонд и вести активную светскую жизнь, но с наступлением осени Мартин вдруг начал серьезно болеть. Сначала сильная ангина, затем еще более мощный грипп… В конце концов, после череды болезненных дней, я решил перевезти брата в загородную резиденцию отца, в которой до развода родителей часто отдыхал с семьей. Я не был здесь около двадцати лет, а когда вернулся — мало что смог узнать. Прежнее ощущение, что где-то в мире есть мой настоящий дом, словно растаяло. С приездом сюда, я понял, что настоящего дома у меня нет — есть только смутные воспоминания, раскрашенные детской фантазией. Это подвигло меня сделать ремонт во всем поместье, полностью подковав его под свой вкус. После нашего окончательного переезда, я начал вести дипломатические дела дистанционно, изредка выезжая в Лондон. Мартин же проболел всю зиму, но к весне начал идти на поправку. Я нанял достаточно большой штат прислуги, однако вскоре понял, что без няньки мне не обойтись. Уже спустя месяц работы первая няня сбежала из нашего дома, с остриженными концами волос, и мне пришлось думать о замене. К этому времени на горизонте объявилась Кэрол, с которой я около пяти лет назад единожды переспал лишь потому, что под рукой не оказалось другой женщины. Узнав о том, что я вернулся в отцовскую резиденцию, которая по стечению обстоятельств расположилась на одной улице с домом её отца, Кэрол начала мозолить мне глаза. Как раз в это время у меня появилась неплохая возможность заключить контракт на несколько миллионов долларов, и я решил воспользоваться услугами Кэрол, которая так и норовила запрыгнуть ко мне в постель. Я не собирался влюбляться, так как считал, что с ненужной привязанностью моё внимание рассеется, и дела в компании пойдут хуже. Еще я никогда не обманывал женщин, ясно давая им понять, что не настроен на отношения, которые могут продлиться дольше одной ночи, но Кэрол это явно не волновало. Вспомнив обо мне спустя пять лет, она всячески пыталась стать миссис Олдридж, постоянно шуточно намекая мне о своих намерениях. Я сразу ясно дал ей понять свою позицию, но не отказался от её услуг в подборе новой няньки для Мартина, так как был слишком занят новым контрактом. Однако я просчитался — для того, чтобы дольше зависать в моем доме, блондинка отклоняла все кандидатуры. На третий день, когда основные вопросы в фирме были решены, я, наконец, осознал свою ошибку и отправился её исправлять. Идя в сторону Кэрол, я сразу обратил внимание на девушку в красной блузке. Не замечая меня, она рассматривала свои ботинки, но я уже успел оценить претендентку. — Меня зовут Глория Пейдж, мне двадцать два и я бывшая студентка… — дальше я не слушал. К данному периоду своей жизни я уже четко осознавал, что мне нравятся женщины старше меня. По моим меркам, эта девушка была для меня малолеткой. Неожиданно словив себя на мысли о том, что рассматриваю девушку не в том ракурсе, я, в итоге, решил нанять её и пожилую женщину. Я делал это с четким расчетом на то, что в любой момент, если вдруг что-то пойдет не по плану, я всегда смогу уволить малолетку, подстраховавшись пожилой дамой. И вскоре, из-за этой девушки, абсолютно всё пошло не по плану, но я так и не смог её уволить. Я слишком часто начал думать о том, что происходит в другой части дома, в которой обитала новая няня. Стал встречать её взглядом каждое утро, наблюдая за её приходом из своего кабинета. Начал с любопытством слушать о ней рассказы Мартина, который обожал всячески на нее жаловаться. В итоге, я даже неосознанно начал пытаться избегать встречи с ней, хотя прекрасно понимал, что хочу её видеть. А потом случайно столкнулся с ней в коридоре, когда она пришла в своих дурацких рваных джинсах. Рассматривая её с ног до головы, я мысленно пытался сделать её одежду прозрачной, и у меня это почти даже получилось, но я вовремя остановился, встретившись с девушкой взглядом. Мы перекинулись парой слов, и я отправился в свой кабинет, тщетно пытаясь думать лишь о удачно подписанном с утра контракте. Я понимал, что Глория выбивает меня из колеи, и уже даже собирался её уволить, сославшись на постоянные жалобы со стороны Мартина, которого я ежедневно отчитывал за его непристойное поведение по отношению к этой девушке, как вдруг произошел инцидент с Шейлой Хиггинз. В секунду, когда Глория полетела под колеса красного шевроле, я перестал существовать. Не помню, как я добежал до обездвиженного тела девушки, над которой уже ревели два ребенка, и бегала на лабутенах, словно на шестах, стриптизерша. Пока я нес её к больнице и не был уверен в её целостности, моё сердце отказывалось биться. Услышав от доктора удовлетворительные новости, я с облегчением выдохнул и набрал номер Рика. С Риком мы познакомились еще в Кембридже. Он был из тех «самых верных друзей», которых бывает весьма сложно обрести на протяжении даже очень длинной жизни. Можно сказать, что мне повезло стать его другом. После этого инцидента, я постепенно начал осознавать, что, кажется, впервые в жизни по-настоящему влюбился. Естественно, по обыкновению, первым делом мне хотелось затащить её в постель, но еще сильнее мне хотелось знать, что с ней всё в порядке. Спустя неделю увидев Глорию на ярмарке, в сапогах с изображением какой-то размазанной розовой свиньи, я потерялся в реальности, что осознал лишь после того, как она скрылась из виду, вместе со своими чудо-родственниками. Слова её отца о положении Глории в моем доме заставили меня напрячься и задуматься над тем, не эксплуатирую ли я её на самом деле. Следующий час я объяснял Мартину промахи его поведения с Глорией. Несколько дней спустя, увидев её спящей во внутреннем дворе, я подошел к ней, но она не отреагировала на звук моих шагов. Около пяти минут я смотрел на нее, раздумывая, стоит ли пригласить её в качестве своей спутницы на бал, который я планировал с начала года, чтобы заключить одновременно три выгодных контракта с потенциально выгодными партнерами. К моменту, когда Глория проснулась, я уже окончательно решил её пригласить, но вдруг, вспомнив слова её отца о работодателе-извращенце, решил не трогать эту тему и предложил ей познакомить её племянников с Мартином. Впервые в жизни проявив робость, я вдруг возненавидел эту девушку, буквально превращающую меня в тряпку при каждом своем возникновении на моём горизонте, но моя злоба прошла уже на следующий день, как только я снова увидел её. Она собиралась домой, параллельно что-то весело рассказывая мне о внуке Доротеи, пока я изо всех сил старался не вскипеть от её улыбки. Еще эта дурацкая шляпа, сказочно украшающая её шоколадные волосы… * * * Двойняшки так тонко выбивали свою тетю из колеи, и она так остро переживала каждое сказанное ими слово, что я внезапно смог увидеть Глорию с другой, таинственной для меня стороны. Наблюдая за тем, как она кормит Элис, я впервые в жизни восхитился женщиной, держащей на руках ребенка. Я снова расслабился, мысленно довольствуясь тем, что уговорил Рика пригласить Глорию на бал. Рик давно заметил, как я смотрю на новую няню, поэтому с радостью согласился мне помочь, прозрачно намекнув мне на то, что он «всё» знает. Я полностью оплатил расходы на создание нового образа Глории, заранее выкупив в ювелирном магазине гранатовый набор, но я даже не представлял, что Бен Болдуин превзойдет самого себя. В день бала Рик изрядно задерживался, и я уже начинал переживать, но когда я вернулся в зал после удачно подписанных контрактов и увидел Глорию Пейдж в алом платье, я застыл на фоне дурацкого бронзового пегаса, словно бык, распознавший мулету[31]. Я чувствовал себя настоящим кретином из-за того, что пялился на шикарную девушку, боясь к ней подойти. Комок злости снова подступил к моему горлу. Кажется, я начинал ненавидеть эту девушку за то, что влюбился в нее, словно семнадцатилетний подросток. Я так сильно желал сделать её только своей, сколько и ненавидел за бросаемые ею улыбки, приглашающим её мужчинам. Если бы Глория вдруг согласилась хотя бы на один танец с одним из этих идиотов, бал был бы прекращен сию же секунду. Но она не соглашалась, и уже после второго танца я понял, что она откровенно избегает встречи со мной. Дойти до нее мне удалось лишь к концу вечера, когда она отвлеклась на специально подосланного мной официанта. Я предполагал, что она откажется со мной танцевать — не просто так ведь она бегала от меня по всему залу! — но я знал, что танец состоится, даже если мне придется тащить её в центр зала насильно. Встретившись с ней взглядом, я впервые смог рассмотреть цвет её глаз — они были сизые. Моя собственная няня так сильно пыталась от меня отстраниться во время нашего танца, что я едва не оступился, после чего попросил её прекратить сопротивления. Танцуя с ней, я вдруг задумался над тем, могла ли она приревновать меня к танцующим со мной этим вечером женщинам так же, как я ревновал её к каждому, бросающему на нее взгляд? Перед балом Рик словно мимолетом сказал мне, что Глория всё это время думала, будто Кэрол является моей девушкой. Большего безумия придумать было нельзя, но как только я узнал о умозаключениях Глории, меня буквально замучал вопрос о том, испытывала ли эта девушка хотя бы грамм ревности по отношению ко мне? После танца Глория буквально вывела меня из себя, но я старался не показывать этого ни единым своим жестом. Фраза: «Скорее я соглашусь быть Вашей горничной за дополнительную плату, но точно никогда не стану Вашей любовницей», — буквально заставила меня вскипеть. Еще ни одна девушка в мире не говорила мне подобных слов! В порыве пламя сопротивления, разбушевавшегося внутри меня, мне захотелось схватить нахалку за её тонкое запястье и затащить в ближайшую пустую комнату. В этот момент её спасло только то, что нас окружало слишком много напыщенных индюков, с любопытством глазеющих на нас со всех сторон. Как же сильно я хотел сию же секунду покончить с этим балом, чтобы заняться Глорией! В эту ночь я не спал, думая лишь о наглой девушке, её сизых глазах и о том, что нужно было наплевать на напыщенных индюков. Так и не заставив себя заснуть, я встал с постели в шесть утра и отправился бродить по дому. Наткнувшись на стол с подарками ко дню рождения, которые я обычно даже не рассматривал, я начал искать подарок от Глории. Найти его было не сложно — им оказался единственный неподписанный сверток в красной фольге. Красная блузка, красное платье, красные камни граната, красная фольга, красная нить… Красный — цвет страсти. Самым дорогим для меня подарком на этот день рождения оказалась красная нить, ассоциирующаяся в моем сознании с желанием, которое я рано или поздно смогу утолить. Я надел нить на запястье, с конкретной целью увидеть реакцию Глории. Я внимательно наблюдал за её растерянностью, пытаясь уловить малейшее движение её мимики. Она наверняка смутилась, после чего неожиданно взбодрилась и через минуту уже завязывала на моем запястье семь узлов счастья, каждый из которых я ассоциировал с ней. Последний узел я пожелал наименовать «взаимностью» и она исполнила мое пожелание. Теперь я наверняка знал, что она от меня не убежит — где бы она ни была, я всё равно нагоню её. Пусть даже в конце бала, но она будет моей. Когда Глория, сразу после принятого ей, телефонного звонка, умчалась в неизвестном мне направлении, я весь оставшийся день расхаживал по кабинету, пытаясь сосредоточиться на работе и одновременно понять, что же могло её так сильно напугать. Ведь я был уверен в том, что она ушла испуганной. Когда на следующий день Глория подошла к дому и впервые остановилась у входа в палисадник, чтобы посмотреться в карманное зеркало, я сразу понял, что с ней что-то произошло. Она не знала об этом, но я каждое утро наблюдал за её приходом из своего кабинета и уже наверняка мог распознать, в каком именно настроении она приходит в мой дом. Мне не удалось перехватить её на входе, поэтому пришлось идти за ней в дом Мартина. Когда я увидел её ковыряющейся в каминной зале, с черными пальцами, о маникюре которых она забыла думать, я понял, что всё плохо. Так и не выяснив причину её бледности, я уехал с Мартином в бассейн, хорошенько отчитав его за брошенное в камин лего. Когда во время обеда Мартин случайно затронул тему смерти брата Глории и его жены, о чем, после встречи с двойняшками, я примерно догадывался, но не знал наверняка, я решил, будто Глория побледнела из-за неприятных воспоминаний о брате, но когда речь зашла о Дине и Элис, я всё понял. Полминуты я стоял у двери в ванную и пытался собрать пучок своих нервов в кулак, чтобы выдержать её всхлипы. Самым тяжелым, оказалось, уговорить девушку рассказать мне суть своей проблемы и когда я понял, что смогу решить этот вопрос, я, наконец, снова почувствовал себя у руля. Обменяв свою услугу на «не безрассудное желание», я впервые в жизни был так доволен состоявшейся сделкой, которую предложил даже не я. Ничего безрассудного в поцелуе я не вижу. Когда я услышал, что она хочет в скором времени уволиться, из-за появившейся возможности вернуться в университет, я не скрыл своего негодования. «Меня вообще, за прошедшие два месяца, в этом доме никто не полюбил. Даже Джонатан не заметит моего отсутствия. В конце концов, два месяца — это слишком короткий срок для сильной привязанности», — её слова звенели у меня в ушах. Я снова разозлился на эту девушку, подумав о том, что Мартин не зря называет её тупицей. «Самоуверенная, малолетняя нахалка», — пронеслось у меня в голове, когда Мартин возник перед нами и попросил отвести его в уборную, чем буквально спас накаляющуюся ситуацию. «Слишком молодая, — мелькало у меня в голове, пока я ожидал брата, стоя перед зеркалом в туалете. — Слишком смелая. Слишком красивая. Она вся „слишком“. С такой придется долго возиться». Когда мы вернулись, Глории уже не было в коридоре. Я оставил Мартина наедине с журналами и зашел в кабинет консультирующего нас доктора. Как я и предполагал, она оказалась там. Впервые я видел подобное выражение её лица. Даже из-за ситуации со своими племянниками, Глория не была так подавлена. Я всё понял прежде, чем доктор произнес «неоперируемая аневризма головного мозга». Еще до произнесенного вслух приговора, я мысленно стал перебирать знакомых, способных помочь в сложившейся ситуации, и переводить деньги на их счета, но уже с первой минуты разговора с доктором понял, что ситуация может оказаться безвыходной. Никакие деньги и операции уже могут не помочь. Как только я осознал это, за моей спиной раздался подозрительный шорох. Обернувшись, я понял, что Глория находится в шоке. Не нужно было её брать с собой. — Кажется Вашей сестре плохо, — заметил опешивший доктор. — Глория, всё в порядке? Глория? Она подняла на меня взгляд оглушенного человека, после чего рухнула на пол прежде, чем я успел к ней подбежать. Я резко приподнял её тело и перевернул лицом вверх, после чего увидел кровь на левом виске. Сила удара оказалось достаточно мощной, чтобы разбить голову в кровь. На светлой плитке пола остался небольшой кровавый след, и я откровенно испугался бледности её лица, на которое стекала тонкая струйка алой жидкости. Доктор выбежал на коридор и начал звать на помощь. В кабинет тут же вбежал испуганный Мартин и начал спрашивать, что именно произошло, пока я безрезультатно пытался нащупать пульс Глории. Я совершенно забыл о существовании Мартина, обезумев от страха за девчонку, пульс которой не прощупывался ни на её молочной шее, ни на обескровленном запястье. Уже через два часа я выходил с Мартином из поликлиники, оставив Глорию в палате VIP-класса с сотрясением головного мозга и в очередной раз думая о том, что нельзя было брать её с собой. В отличие от меня, Мартин успокоился сразу после того, как узнал о том, что Глория запуталась в собственных шнурках и упала на месте. Он сказал, что с ней этот случай произошел уже второй раз — в первый раз Глория упала за нашим домом, в результате чего разбила свой мобильный и следующие несколько дней хромала на правую ногу. Вспомнив её хромоту, я лишь утвердительно кивнул головой. Вернувшись домой, я начал заниматься спасением брата. Сосуд в его мозге мог лопнуть в любой момент, о таких ситуациях говорят — промедление подобно смерти. Мартин в буквальном смысле ходил с бомбой замедленного действия в своей маленькой черепной коробке. Доктор сказал, что жизнь мальчика напрямую зависит от роста аневризмы, которая может: а) прекратить разрастаться, б) продолжить рост, в) попросту разорваться в любой момент. Через два часа я уже организовывал билеты в Швейцарию и визы Канаду, собирал необходимые документом и создавал загранпаспорта для Мартина, Глории и Доротеи. Всё должно было быть готово к следующей субботе. Глава 42 Два сотрясения за один месяц — это слишком много для моего посредственного мозга. Когда я очнулась, моя голова была словно чугунный колокол, который при малейшем движении сотрясался в вибрации. В последующие полчаса после моего первого пробуждения, я рывками приходила в сознание, но словно не могла за него зацепиться, снова и снова опускалась в холодный омут, с мыслью о том, что всерьез рискую захлебнуться, ведь я до сих пор так и не научилась плавать. Каждый раз, когда я открывала глаза, надо мной нависало лицо Олдриджа — может быть из-за этого я и отключалась раз за разом? Еще иногда перед глазами возникало озабоченное лицо Мартина. Спустя час, когда я, наконец смогла окончательно прийти в себя, я обнаружила на голове аккуратную марлевую повязку. Не в силах вспомнить, что именно со мной произошло, я принялась тереть уши, чтобы избавиться от помех, отдаленно напоминающих белый шум, но мои попытки были безрезультатны. — Что со мной произошло? — в никуда, шепотом простонала я, упираясь взглядом в слишком белый потолок. — Она упала в обморок после того, как я сообщил диагноз мальчика, — послышался где-то вдалеке голос доктора, явно обращающийся не ко мне, и я вдруг всё вспомнила. Мартина не было в палате, рядом со мной сидел лишь Роланд, внимательно всматривающийся в моё лицо. — Хорошо, что ты ничего не помнишь, — заключил он. — Я вспомнила… Про Мартина я… У меня жутко заболела голова, из-за чего мои слезы отказывались катиться из глаз. — Тише-тише, — попросил Олдридж. — Лежи тихо. Я приеду за тобой завтра. Ты можешь сама позвонить родителям — я оставлю телефон на тумбочке. Роланд ушел прежде, чем я успела отказаться оставаться здесь на ночь и уже спустя минуту после его ухода я никак не могла вспомнить, действительно ли он обращался ко мне на «ты» или у меня ум за разум начал заходить. Первое время у меня так сильно болела голова, что я могла лишь обездвижено лежать и стараться как можно реже моргать болящими глазами. В итоге, меня трижды стошнило, после чего я проспала до вечера. Проснувшись от входящего звонка на мобильный и обнаружив шестнадцать пропущенных вызовов, я перезвонила отцу. — Ну и где ты ходишь в восемь часов вечера? — его голос оказался слишком громким, отчего мне пришлось отодвинуть трубку подальше от своего уха, чтобы окончательно не оглохнуть. Наверняка он звонил только для того, чтобы узнать, можно ли во время ужина съедать мою порцию. — Эммм… Пап, всё в порядке. Просто Мартин, он… Он заболел и я останусь на ночь с ним, чтобы присмотреть за его состоянием. — Гхм… Надеюсь, тебе хоть доплатят? — шепотом поинтересовался отец и, услышав положительный ответ, заговорчески добавил. — За маму не переживай, я всё ей объясню. Поговорив с отцом, я попыталась встать и обнаружила, что имею проблемы с координацией. Меня в последний раз так штормило на втором курсе, когда я перебрала дешевого виски. Впервые же у меня подобным образом заплетались ноги, когда мне было шестнадцать и Мэйсон Уильямс, друг Дэниела и отверженный мной страстный поклонник, заставил меня согласиться опробовать самый жестокий для вестибулярного аппарата, аттракцион в парке развлечений. Успешно добравшись до туалета, я вернулась в палату и нажала на кнопку, расположенную над моей кроватью. Молоденькая медсестра немедленно очутилась возле меня. Измерив мой пульс, который оказался немногим ниже нормы, как, собственно, и моё давление, она принесла мне ужин. Откровенно говоря, мне кусок в горло не лез, но я понимала, что моему телу необходимо восстановиться до завтрашнего утра. Съев всё, что было на подносе, я снова улеглась спать, но на сей раз заснуть удалось лишь через час. Мысль о том, что в этом мире есть ребенок, часы жизни которого уже сочтены, заставляла меня всем телом сотрясаться от дрожи. Накрывшись тонким одеялом, я попыталась не думать о маленьком мальчике, который любит разбрасывать своё лего по всему дому и который в любую секунду может умереть у меня на глазах. К глазам подступили слёзы, и голова снова разболелась. Я попыталась собраться, убеждая саму себя в том, что сегодня плакать никак нельзя. В итоге, я уснула почти будучи полностью уверенной в том, что всё происходящее мне просто снится.