Это была та самая девушка с улицы Марше, незнакомка с необыкновенными глазами: один был синим, другой – цвета осенней листвы. Потрясающая сила характера. Простая скромная одежда, ладно сидящая на ее высокой фигуре. Что он там ей сказал? Заикался и лепетал что-то, как слабоумный. При виде ее он разом растерял все слова. Пит собрал мысли в кучку и направился к таверне, которую приметил днем. Толкнул дверь, и на него немедленно обрушилась лавина звуков. Он заказал кружку эля и устроился за столом в темном углу, поближе к огню, откуда был хорошо виден вход. Его рука по привычке то и дело норовила скользнуть к кожаной суме, где уже больше не лежал драгоценный груз. Пояс его оттягивал увесистый кошелек с золотом. Пит прихлебывал свой эль и наблюдал за соседями. Они казались обычными честными людьми, смуглокожими и черноволосыми, как и все уроженцы Юга. Какой-то парнишка пришел за своим отцом, который явно сегодня перебрал. Миловидная хозяйка стояла рядом с бочонками, ее пухлые губы были изогнуты в улыбке. В воздухе стоял гул разговоров. Пит поднял свою кружку: – Мадам, s’il vous plait… Пожалуйста, еще эля! После второй кружки он почувствовал, что озноб, проникший до самых костей, начинает понемногу отпускать. Интересно, где живет эта девушка, в Ситэ или в Бастиде? Наверняка в Ситэ, иначе куда она могла направляться одна в такой поздний час? Ну почему он не спросил, как ее зовут? В жизни Пита было немало женщин; к одним он питал какие-то чувства, другие остались лишь воспоминанием о мимолетном удовольствии, однако же всё и всегда – во всяком случае, он на это надеялся – происходило ко взаимному удовлетворению. Но никто раньше не западал так ему в душу. Он покачал головой, поражаясь тому, как быстро потерял голову. Еще мальчишкой он запер свои самые сокровенные чувства под замок. Стоя на коленях у постели умирающей матери, не имея денег, чтобы купить лекарство, которое могло бы спасти ее, Пит поклялся, что никогда больше не позволит себе испытать такую боль. А вот поди ж ты. Как он ни старался, и его настигла coup de foudre[8], о которой пели в старинных балладах трубадуры. Как будто земля ушла у него из-под ног. Пит вскинул свою кружку: – За вас, прекрасная мадемуазель, кто бы вы ни были! Я пью за вас. Глава 14 Туман, казалось, успел пропитать насквозь всю ее одежду, и, хотя Мину не чувствовала холода, тянуть с возвращением домой больше было нельзя. Она на цыпочках вошла в дом, надеясь остаться незамеченной, но едва успела повесить свой плащ на крючок, как в коридор, точно ураган, выскочила ее младшая сестренка. Воспоминания об этом в высшей степени странном дне тут же вылетели у Мину из головы. – Осторожнее, petite[9], – засмеялась Мину, подхватывая Алис на руки, – ты меня сейчас с ног сшибешь. – Ты так припозднилась! – Эмерик высунул голову из кухни. – А, это ты! – Мину взъерошила брату волосы и рассмеялась, когда он сердито отстранился. – Интересно, кто, кроме меня, это мог быть? Отец дремал перед камином. Мину отметила, какой он бледный, и у нее защемило сердце. Совсем тонкая, словно пергаментная, кожа туго обтягивала скулы. – Папа сегодня не выходил из дома? – спросила она негромко. – Днем на солнышке было тепло. – Не знаю, – пожал плечами Эмерик. – Я так проголодался, что съел бы целого быка! – Алис? Папа сегодня никуда не выходил? – Нет, он сидел дома. – А ты, petite? Девочка просияла: – Я выходила. И за весь день почти ни разу не кашлянула! – Это хорошая новость. Мину легонько поцеловала спящего отца в макушку и принялась собирать на стол к ужину. Риксенда оставила томиться на огне горшок с бобами и репой, приправленными тимьяном. Хлеб и козий сыр лежали на столе. – Так, держите-ка, – сказала она, передавая Алис ножи и ложки, а Эмерику стопку тарелок. – Как прошел ваш день? – Эмерику влетело за то, что говорил с Мари! Мы ходили к колодцу, и он к ней приставал. Ее мать приходила жаловаться. Алис спряталась за спину старшей сестры, где до нее не мог дотянуться братец, и оттуда показала ему язык. Мину вздохнула. Несмотря на шесть лет разницы, эти двое были слишком похожи друг на друга и постоянно ссорились. Сегодня у нее не было никаких сил это выносить. Мину выложила в миску сладкое печенье и оттолкнула прочь жадную руку Эмерика. – После ужина. А не то аппетит перебьешь. – Не перебью! Я же сказал тебе, я мог бы съесть целого быка! Мину произнесла молитву, которую всегда читала перед едой их мать, и их горячее «Аминь!» разбудило отца, который присоединился к ним за столом. Ей очень хотелось рассказать ему про Мишеля и про злоключения мадам Нубель, но она решила, что сделает это позже, когда Алис с Эмериком лягут спать. – У нас сегодня был насыщенный день! – сказала она. – Шарль опять твердил про облака. Я играла с младшими Санчесами в ладушки, пока не отбила себе все ладони. И даже продала томик стихов Анны Бейнс![10] – Ну, должен признаться, ты меня удивила. Не думал, что удастся сбыть его с рук, но не купить не мог. Такая прекрасная бумага, такой изящный переплет для такой тонкой книги. Я приобрел его у одного голландского печатника, человека из знатной семьи, которого намного больше интересуют книги, нежели корабли. У него мастерская на Кальверстрат[11]. – А в свою январскую поездку ты тоже заезжал в Амстердам? – спросила Мину. Этот вопрос был задан мимоходом, просто для того, чтобы поддержать веселую застольную беседу, но лицо ее отца мгновенно помрачнело. – Нет, не заезжал. Мину принялась лихорадочно придумывать, что бы такое сказать, чтобы вернуть их разговору былой легкий настрой, но отец уже вновь замкнулся в себе. Выругав себя за невольный промах, она даже обрадовалась, когда Эмерик с Алис затеяли играть в шашки, хотя игра неминуемо должна была закончиться ссорой. Под стук шашек по деревянной доске Мину убрала со стола и, усевшись перед огнем, погрузилась в свои мысли. Время от времени она бросала взгляд на отца. Что же так сильно его угнетало? Что лишило всегдашней жизнерадостности? Потом ей вспомнилось прикосновение незнакомца к ее щеке, и она против воли улыбнулась. – О чем ты думаешь? – спросила ее Алис, которая подошла приласкаться к сестре, хотя глаза у нее уже слипались. – Ни о чем. – Наверное, это твое «ни о чем» очень приятное, потому что у тебя счастливый вид. Мину рассмеялась. – Мы должны быть благодарны за очень многое. Но тебе давным-давно пора спать. И тебе тоже, Эмерик. – Почему я должен идти в кровать в то же самое время, что и Алис? Мне уже тринадцать! Она еще маленькая, а я… – Au lit[12], – строго велела Мину. – Пожелайте папе доброй ночи, вы оба. – Bonne nuit, папа, – послушно сказала Алис, немного покашливая. Бернар положил руку ей на макушку, потом похлопал сына по плечу. – Скоро все станет получше, – сказал он Мину. – Придет весна, и я снова стану самим собой. Подчиняясь безотчетному побуждению, она положила отцу на плечо ладонь, но он вздрогнул и отстранился. – Когда Эмерик с Алис улягутся, – сказала она, – я хотела бы поговорить с тобой, отец. По серьезному вопросу. Он вздохнул: – Я устал, Мину. Это не может подождать до утра? – С твоего позволения, я предпочла бы сегодня. Это важно. – Ну ладно, я буду тут. Погрею свои старые косточки у огня. Мне и самому нужно обсудить с тобой кое-какие дела. Твоя тетка просит дать ей ответ. – Кромптон? – удивился Мишель. – Я не ожидал увидеть тебя здесь. – Потом, приглядевшись сквозь клочья тумана, понял, что обознался. – Простите меня, месье. В этом тумане я принял вас за другого. – Ничего страшного, – отозвался человек, проходя мимо. – Доброй вам ночи. Мишель медленно шагал по улице в сторону Одских ворот. Каждая жилка в его теле болела. Он знал, что ему осталось уже совсем немного. Каждый вдох давался ему с неимоверным трудом, словно железный кулак недуга выдавливал весь воздух из его легких. Сколько еще недель он протянет? Когда придет его час, обретет ли он покой? Простятся ли ему его грехи, войдет ли он в Царство Божие? По правде говоря, он не был в этом уверен. Было уже поздновато идти в Ситэ, хотя, наверное, он, скорее, застанет Жубера дома в такой час – если, конечно, отыщет его жилище в темноте. Дневная прогулка утомила Мишеля, и он проспал дольше, чем намеревался. Может, напрасно он не решился поговорить непосредственно с Мину? Нет, наверное, все же он не ошибся – откуда ему знать, насколько отец посвятил (или не посвятил) ее в ситуацию, а пугать девушку Мишелю не хотелось. Над ним высились башни замка Комталь, полускрытые и бесплотные в тумане. Мишель остановился, дожидаясь, когда перестанут дрожать ноги. Потом двинулся дальше, но не успел пройти и нескольких шагов, как почувствовал чье-то присутствие у себя за спиной. В ночном воздухе до него донеслось чье-то шумное дыхание, и он оглянулся. Два дюжих малых в кожаных жилетах и грубых длинных штанах показались из-за угла улицы Сен-Назер. Лица были прикрыты носовыми платками, повязанными поверх рта, неприметные шерстяные шапки низко надвинуты на лоб. Один из них держал в руках дубинку. Оскальзываясь на влажных булыжниках мостовой, Мишель попытался прибавить ходу и услышал, что те двое тоже ускорили шаг. Преследователи были все ближе и ближе. Впереди уже виднелись огни. Если бы только ему удалось продвинуться еще немного вглубь Ситэ! Первый удар, пришедшийся в левый висок, плашмя повалил его на мостовую. Он ткнулся носом в каменную ступеньку и почувствовал, как треснула кость. Последовал второй удар, на этот раз по затылку. Мишель вскинул руки, пытаясь защититься, но он был бессилен против града пинков, разом обрушившихся на его ребра, спину, руки. Потом каблук размозжил ему лодыжку, и Мишель взвыл от невыносимой боли. Его вздернули с земли и поволокли, зажав между нападавшими, обратно по вымощенному булыжником переулку в направлении Одских ворот.