– Вот так всегда. Кому на мосту шпалы обнюхивать, а кому экономисток танцевать. Сосновский, потягивая маленькими глотками крепкий кофе из граненого стакана, пропустил ехидную шуточку мимо ушей. Шелестов заметил ситуацию и подумал, что сейчас многим станет не до шуток. Он рассказал о найденных у Любы консервах производства Белгородского мясокомбината. Оперативники насторожились. – По моей просьбе Маринин сделал запрос, ответ из Наркомата пищевой промышленности и из Управления тыла РККА пришел вчера вечером. Партии продукции комбината 36778, 3680 и 3682 в июне 1941 года отправлялись в службу тыла Западного Особого военного округа. – Значит, кто-то из тех, кто встретил войну на границе, мог привезти сюда пару банок тушенки, – пожал плечами Сосновский. – Это или из обслуживающего персонала военного городка, или из клуба. – Правильно мыслишь, Миша, – кивнул Шелестов, – но все гораздо интереснее. Отправлялись, но не отправились. Именно партия 3682 была отправлена в Барановичи и легла на военные склады. По частям не успели распределить ни одной банки. Барановичский окружной склад достался немцам в первые же дни войны. Возможно, что и в таких условиях тушенка могла попасть в руки наших солдат или местного населения, кто-то мог уехать на восток с этими банками, но в первые дни войны именно на Барановичском направлении события разворачивались так, что склады в большинстве своем достались немцам целенькими. – В любом случае это серьезная зацепка, – согласился Коган. – Михаил, поздравляю! – Серьезная, – подтвердил Шелестов. – По моей просьбе Маринин установил за Сазоновой наблюдение. И сразу появилась новость: за Сазоновой ухаживает какой-то человек, носит ей продукты. И она его подарки принимает. Сосновский молчал, только поигрывал желваками, но никто больше не шутил. Дело было слишком серьезным. Тем более если женщина делает авансы двоим, принимает подарки от двоих, то тут не все так просто. – Есть подробное описание этого человека. Оперативники сделают несколько фотографий с разных ракурсов, чтобы можно было провести опознание. Самым неприятным сюрпризом для нас является то, что этого человека оперативники наружного наблюдения никак не могу установить. Он уходит из-под наблюдения просто и умело. Вести его более плотно мы не хотим. Боимся, что спугнем. – Он уходит от наблюдателей или просто действует профессионально, страхуется? – поинтересовался Буторин. – Это большая разница и очень важная для нас. – Да, Виктор, согласен. Мы анализировали с Марининым этот факт и пришли к мнению, что это просто перестраховка. Но так себя вести советский гражданин не может. Это вражеский агент. И он умышленно входит в контакт с Сазоновой. – Но Сазонова – это авиационный завод, – напомнил Сосновский. – Если только группа не нацелена на несколько объектов сразу. – В городе могут автономно работать несколько групп диверсантов, – возразил Шелестов. – Группа может быть большой и иметь две и даже три задачи под единым руководством. В таком случае не исключено, что в городе есть абверовская резидентура. – А может, все-таки он просто влюбленный и женатый, вот и страхуется? – неожиданно подал идею Сосновский. – Мало ли женатых и любвеобильных на белом свете. У них порой оснований скрываться больше, чем у агента абвера. Гулять с Любой по улице Сосновский не собирался. Ходить к ней на свидание было бы прекрасным способом избежать постели. А визиты к женщине домой – это неизбежно приведет к тому, что с ней придется переспать. Нет, она, конечно, миловидная женщина, возможно, нежная и страстная. И вообще после европейских женщин у Михаила не было больше никаких. Но все же контраст был огромным. «Нет, я просто себя уговариваю, – подумал Сосновский. – При чем тут внешность, манеры, гардероб, походка и умение вести беседу? Мне просто стыдно переспать с ней в интересах дела и уйти, извинившись. Или не извинившись. Некрасиво как-то. Была бы Люба заведомо врагом, тогда все было бы иначе, спать с ней пришлось бы в целях оперативной разработки. Но Люба Сазонова, скорее всего, никакой не враг. Она сейчас для меня как наживка, на которую я пытаюсь поймать большую рыбу.  Надо решить для себя, определить собственную линию поведения с Любой. Советоваться с Шелестовым – значит поднять самого себя на смех. Может, соврать, что я импотент, что у меня было ранение и я теперь ничего не могу с женщинами? Только целоваться, вздыхать и дарить цветы. Цирк! Просто цирк!» Стоп, что это? Михаил поймал себя на том, что машинально начинает проверяться, идя по улице. Да, ему не понравился человек в сером плаще, потому что он заметил его за своей спиной уже дважды. На втором подряд перекрестке. Профессиональные навыки сработали четко, даже на уровне подсознания. Сосновский сначала насторожился и только потом понял, что стало причиной беспокойства. Кому и зачем надо за ним следить? Этот вопрос возник следом за первым. «Я же «представитель Главка» на авиационном заводе. С этой стороны мне ничто угрожать не может, за мной следить некому и не для чего. А вот отношения с Любой могут кого-то заинтересовать. Скорее всего, это или тот ревнивый ухажер, либо неизвестный, который носит ей подарки и продукты. Но человек у нас на подозрении. Подозревает ли он меня в связи с НКВД? Ну что же, в данной ситуации может быть только одно решение – установить, кто за мной следит. Поиграем!» Сосновский прибавил шаг к конечной остановке трамвая. Удачно, трамвай вот-вот тронется. Легко вскочив на подножку, Михаил вошел в вагон. Кондуктор оказался рядом. Сосновский купил билет и отвернулся к окну. Предполагаемый преследователь тоже вскочил на подножку. Он остался на задней площадке, уставившись в окно. «Все правильно, он не должен поворачиваться ко мне лицом, не должен встречаться со мной взглядом. Я не должен запомнить его лицо. Профессионально. А если я сейчас сойду? Что сделает он?» Ответ на этот вопрос последовал мгновенно. Сосновский уловил движение – неизвестный поднял небольшое дамское зеркальце, чтобы увидеть, где находится его объект. «Вот теперь сомнений нет: этот человек за мной следит. Но я дома, у себя в тыловом городе. Я могу сейчас подозвать любого постового милиционера или вон орудовца[7] с перекрестка и задержать шпиона. Не боится он этого? Уверен, что я так не сделаю? А почему?» Крытый рынок гудел, как пчелиный улей. Между торговых рядов сновали люди с сумками, мешками и авоськами. Здесь пахло сразу всем: и рыбой, и мясом, и овощами, и фруктами. Проскользнув между двумя дородными тетками, Сосновский оказался зажатым со всех сторон людской толпой. Он снял шляпу, ловко стянул пиджак и, держа его в руках, двинулся вместе с потоком покупателей к красовавшемуся в центре рынка фонтану. Несколько раз он оглядывался, ища глазами серый плащ и светловолосую голову. Преследователь исчез. «А не перестарался ли я, – подумал Михаил. – Нет, чего мне бояться? Потерял меня сегодня, так снова сядет мне на хвост завтра у завода». Потолкавшись в рядах, Сосновский вышел из крытого рынка через боковые двери в центре зала. Было жарковато. Обмахиваясь шляпой и не надевая пиджака, он пошел по аллее среди прохожих. Увидев продавщицу цветов, Михаил залюбовался ее товаром. Пышные яркие георгины навели на мысль о Любе: «Интересно, а какие цветы нравятся ей? Прийти в следующий раз с ее любимыми цветами, она расслабится, и тогда можно поговорить с ней откровенно. О том человеке. Нет, нельзя. Шелестов запретит однозначно и будет прав. Мы слишком плохо знаем Сазонову, чтобы доверять ей вот так, на сто процентов. Да и Люба может мне просто не ответить на мои вопросы, решив, что я ее расспрашиваю из ревности. Буду настаивать – она обидится, замкнется». – Красивые цветы, правда? – прозвучал рядом мужской голос. Сосновский повернул голову и увидел того самого мужчину в сером плаще. Теперь он разглядел его: узкое лицо, светлые короткие волосы спадают чубом на высокий лоб, кожа на лице нездоровая, с землистым оттенком, и очень внимательные глаза, как у художника, глаза, способные видеть глубоко. И никакого акцента. – Да, скоро осень, природа спешит поделиться красками, – отозвался Михаил. – Хризантемы – лучшие из цветов. – Возможно, – Сосновский пожал плечами. – Но это георгины. Михаил собирался двинуться дальше по улице, прекратив непонятный и бесцельный разговор, но тут незнакомец снова заговорил: – Помнится, на углу Вильгельмштрассе и Беренштрассе стояла женщина в красном берете и тоже продавала цветы. Прекрасные осенние цветы. Сосновский вспомнил. В здании на углу этих улиц располагалось Министерство иностранных дел Германии. И женщина с цветами там стояла почти каждое утро. И что последует за этим намеком? Неужели этот человек узнал Михаила? Провокация? Почему он так хорошо говорит по-русски? Что ж, пусть он сам делает следующий шаг. Нельзя показывать своей заинтересованности. Сосновский никак не отреагировал на слова незнакомца. Он приподнял шляпу, делая прощальный жест, и собрался было уйти, но мужчина настойчиво продолжил: – Ее звали Клара. Она умерла от туберкулеза полгода назад. Я как сейчас помню ее голос. – И незнакомец произнес по-немецки с очень похожими интонациями: – Купите у меня цветы, господа! Осенние цветы помогут вам пережить осень и дождаться весны. Это была ее фраза. Ее действительно звали Кларой, многие знали эту женщину, с ней почти все здоровались. Кажется, у нее во время испытательного полета погиб сын. Он был военным летчиком. Этот человек бывал в Берлине, бывал на Вильгельмштрассе, 76, он лично видел, а может, даже знал Клару. Кивнув незнакомцу, Михаил двинулся по аллее. Пусть думает, что обознался. Если он узнал его, то как он объяснит, что дипломат из советского посольства разгуливает где-то на Волге по провинциальному городку, вместо того чтобы работать в своем ведомстве в такой сложный для страны период? – Мне надо с вами поговорить. – Мужчина догнал Сосновского и пошел рядом. – Умоляю вас, только не здесь, не на виду у всего города. Это очень важно. Не для вас лично, а для вашей страны, для меня. – Вы меня с кем-то путаете, гражданин, – лениво отозвался Михаил. – Я и языков-то иностранных не знаю. Чего вы там говорили? – Если бы здесь был господин Карташев, – немного раздраженно заявил мужчина, – я бы подошел к нему. И он бы повел себя более профессионально. Умоляю вас. Василием Игнатьевичем Карташевым в Берлине был начальник Сосновского. Они часто приезжали в германский МИД, вместе ездили по стране, бывали на официальных встречах и банкетах. Похоже, этот человек знал многое. Или ему рассказали, чтобы выглядело убедительно. Все, пора идти на контакт, хватит тянуть резину. – Не знаю, чего уж вы там себе напридумывали, с кем меня спутали. Но ладно. Через два часа встречаемся с вами в Радищевском музее. Там открылась замечательная выставка. Не знаю, что вы от меня хотите, но посетить эту выставку мне бы очень хотелось. – Хорошо, я приду. – Мужчина прибавил шагу, обогнал Сосновского и вскоре скрылся за поворотом аллеи. Выставка действительно открылась совсем недавно. И действительно была интересной. Она называлась «Отечественная война советского народа против гитлеровских империалистов». На ней были представлены не только документы, трофеи, плакаты, фотографии, но и живопись, и скульптура. В музее демонстрировались работы саратовских художников и произведения мастеров, оказавшихся в эвакуации в Саратове. Здесь были выставлены работы скульпторов Златовратского и Кондратьева, живописные полотна Гончарова, Рублева. А еще изумительные и очень талантливые работы недавней выпускницы Киевского художественного института Татьяны Яблонской. Но Сосновский не намеревался устраивать шпионскую встречу в музее и не собирался бродить по залам музея, кривя рот и говоря шепотом в сторону своего собеседника. Для таких случаев Михаил снял три маленькие квартиры, одна из которых была всего в квартале от Радищевского музея. Это были его конспиративные квартиры. Там он уже встречался и с Шелестовым, и с Марининым, когда требовалась полная конспирация. Ему вообще нежелательно было, чтобы кто-то заподозрил «представителя Главка» из Москвы в связях с НКВД. Конспиративную квартиру потом можно будет и бросить как засвеченную. Нетрудно снять другую. Они встретились на выставке. Сосновский сразу увидел возле скульптурных работ того самого незнакомца. Пройдя мимо него, Михаил еще немного покрутился по залам, проверяя, нет ли в зале еще кого, кому интересна его личность. Самые элементарные методы проверки показали, что слежки нет. Да и профессионализм его нового знакомого подтверждал, что этот человек не видит за собой наблюдения. Сосновский отправился к выходу. Углубившись во дворы, он специально прошел самым длинным путем, а потом остановился у низкой двери, ведущей в подвальное помещение. Вскоре в пустом дворе появился и незнакомец. Через минуту Михаил плотно задернул шторы на единственном окне: – Так что вы хотите? Я вас слушаю. – Хорошо. – Гость пододвинул стул и уселся напротив Михаила спиной к двери. Это был шаг, демонстрирующий доверие к хозяину квартиры. Настоящий разведчик в незнакомой ситуации, чувствуя опасность, никогда не сядет так, чтобы не контролировать дверь, окно и запасной выход. Михаил оценил поступок и молча стал ждать дальнейшего развития событий. – Меня зовут Герхард Пройсс, – заговорил мужчина. – Я немецкий антифашист. До войны имел отношение к Министерству иностранных дел, но – как мелкая фигура. Когда стало ясно, что к власти придут коричневые, мы начали борьбу, и я быстро угодил в тюрьму, а потом в лагерь, как неблагонадежный. Товарищи помогли мне бежать, и я несколько лет жил и работал в Советском Союзе. Но я коммунист, и мне не хотелось жить сыто и спокойно здесь, когда на моей родине властвует нацизм. Перед самой войной я по поддельным документам вернулся в Германию. Из-за хорошего знания русского языка меня завербовали в абвер. Я работал в школе по подготовке разведчиков и диверсантов и поставлял своим товарищам информацию о школе и подготовленных агентах. Я не знал, куда и с каким заданием их забрасывают, но я готовил описания внешности, иногда узнавал имена и фамилии из фальшивых документов. Я передавал это товарищам, но не знаю, насколько они смогли успешно воспользоваться моей помощью. Теперь меня как заслуживающего доверия забросили к вам в составе секретной группы. – И вы решили сдаться? Почему же вы не обратились к нашим органам контрразведки? В крайнем случае в милицию или в НКВД. Вы ведь знаете страну, знаете, как найти представителей этих органов. – Я знал, как связаться с вашей контрразведкой, но не знал, как мне правильнее поступить. Думал, что приду и скажу все, что сказал вам. И тогда меня запрут в камеру и будут очень долго проверять. Мой командир поймет, что я провалился, и изменит место дислокации группы и документы. Группу будет сложно найти, потому что ею руководит опытный разведчик и диверсант. Я еще не знал, как мне поступить, еще не принял решения. Но тут увидел вас, совершенно случайно, и узнал. Мы сталкивались с вами несколько раз. Однажды даже разговаривали, всего несколько фраз. Я решил, что смогу убедить вас поверить мне. – Что замышляет ваш командир? Какова цель вашей группы? – Этого я не знаю. Думаю, что никто в группе не знает. Я подозреваю, что целей несколько. Координировать выполнение каждого задания будет мой шеф. Мое задание – найти кандидата для вербовки среди специалистов любого крупного оборонного завода. Глава 8 Горизонтальные штреки Буторин нашел быстро. Сначала он увидел два уходящих в склон крутого берега Волги. Потом разглядел еще три в стороне. Действительно, при ближайшем рассмотрении было понятно, что из этих горизонтальных каналов долгое время вытекала вода. Следы водотока, характерный «конус выноса» с рыхлой землей и различным органическим мусором. Оглянувшись по сторонам, Буторин вошел в прохладный канал, облицованный бетонными плитами. Плита внизу, две по бокам и третья накрывает сверху. Специальные пазы в отлитых из бетона конструктивных элементах позволяли им сохранять устойчивое положение и не падать под давлением грунта. Идти было легко, потому что высота штрека была больше полутора метров. Включив специально прихваченный командирский фонарик, Буторин стал осматривать стены и полы штрека. Местами в тоннеле образовалась слизь, и он несколько раз чуть не упал. Метров через тридцать обнаружилось небольшое ответвление – квадратная ниша площадью около двух квадратных метров. Сверху через бетон была пропущена железная труба. Теперь понятно, что она идет с поверхности от водозаборника. Обнаружив еще несколько таких ниш со спускавшимися сверху трубами ливневок, Буторин вернулся к входу. Выключив фонарик, он не стал выходить и долго осматривался по сторонам. Глаза привыкали к солнечному свету. Интересно, но из штреков хорошо был виден мост. Это естественно, ведь эти подземные гидротехнические сооружения были предназначены для защиты моста от оползней на берегу. Убедившись, что на берегу никого нет, Буторин вышел из штрека и направился к следующему. Так он обследовал три тоннеля, постепенно приближаясь к мосту. Ничего странного и интересного обнаружить не удалось, но несколько раз он замечал внутри на рыхлых наносах, на черной слизи, скопившейся кое-где на плитах, что-то похожее на человеческий след. Тут они сохраняться долго не должны, ведь после каждого дождя проходит поток воды, который смывает все следы. После посещения каждого тоннеля Буторин подолгу стоял у входа, чтобы глаза привыкли к дневному свету. А еще это позволяло ему немного согреться. В тоннелях было холодно и сыро. Согревшись, Буторин вышел из тоннеля, осмотрелся и двинулся к следующему. И снова сырость и холод. Отойдя подальше от входа, он включил фонарик и стал осматривать бетон под ногами и стены. Все то же самое, все это он видел и в других тоннелях. Вот и первая камера с водотоком с поверхности. Буторин замер на месте. Камера не была пуста. Кроме трубы, опускавшейся в центре, на бетонном полу лежали профильные полосы железа, скрепленные между собой. Что-то очень хорошо знакомое. Присев на корточки, Виктор стал осматривать странную конструкцию. И тут до него дошло, что это до конца не собранные или, наоборот, разобранные направляющие рельсы для пуска реактивных снарядов. Такие установлены на машинах реактивных минометов, прозванных «катюшами». Он представил, как этот короб можно расположить на земле, вот и подпорки. А сюда укладываются снаряды. Нужен электрический запал. И тогда… Что это? Просто хлам, который кто-то затащил в тоннель? Дети играли? Или… Нахмурившись от скверных предчувствий, Буторин поднялся, отряхнул руки и двинулся назад. Светлый проем входа маячил впереди. Выключив фонарик, Виктор прибавил шаг, торопясь поскорее попасть на солнце. Подумать и обязательно доложить Шелестову. И показать Маринину! У самого входа он пошел медленнее, стал прислушиваться. Остановился, чтобы осмотреться по сторонам, убедиться, что поблизости никого, никто не видит его «экскурсий». Вдруг снаружи что-то хрустнуло. Буторин замер, рука потянулась за спину, где за ремнем был пистолет. Человек, шагнувший в тоннель, остановился, увидев направленное ему в лицо оружие. Виктор всего секунду рассматривал незнакомца. Крепкое властное лицо, возраст – явно старше пятидесяти лет, выправка военная, на плече полупустой солдатский вещмешок. Буторин не успел приказать положить мешок на землю и поднять руки, как сбоку ему резко бросили в лицо что-то большое и тяжелое. В воздухе мелькнули лямки второго вещмешка. Буторин отпрянул назад, так и не нажав на спусковой крючок. Он не хотел стрелять на поражение в неизвестных людей, не будучи уверенным, что это враги.