– Спокойно, земляк. – Алексей быстрым движением схватил пытавшегося пройти мимо Сосновского за лацкан пиджака и рванул на себя. – Говорить будем здесь. А то до завода ты, может, и не дойдешь, если окажешься непонятливым. Михаил ударил мужчину по руке и сделал вид, что пытается вырываться. Он еле сдержался, чтобы одним движением не сломать наглецу руку. Алексей нехорошо улыбнулся, с таким видом, с каким живодеры смотрят на бьющуюся в силках птицу или на попавшуюся в капкан зверушку. Он шагнул в сторону, волоча за собой Сосновского, как безвольную куклу. Михаил старательно изображал, как он дергается и не может вырваться. Сильным толчком Алексей прижал Сосновского спиной к стене и ухватился за воротник его рубашки. – Слушай меня, инженер, мотай на ус, а то я твои кишки на кулак намотаю. Еще раз подойдешь к Любе ближе, чем на пушечный выстрел, ты – покойник. Два раза повторять не буду. – Как вы смеете, – перешел на фальцет Сосновский, скользя дрожащими пальцами по руке Алексея. – Она свободная женщина, она вправе сама выбирать свой идеал. Вы… Сосновский ждал этого. Более того, он старательно провоцировал своего противника на удар. Сейчас было важно увернуться так, чтобы Алексею это не показалось отработанным приемом. Михаил дернул назад головой, стукнулся о стенку, кулак его противника скользнул по скуле. Не сильно, даже не ободрав кожу. Это был не столько удар, сколько жест унижения и запугивания. «Это все не то, мне нужно понять, насколько он подготовлен, – думал Сосновский. – Многие умеют драться, но совсем у немногих есть школа». И тогда Михаил резко ударил снизу по рукам своего противника, срывая его пальцы со своей одежды. А чтобы это не насторожило Алексея, он тут же нелепо, почти по-женски, ударил его по лицу ладонью. И так, чтобы как будто случайно большой палец раскрытой ладони задел глаз противника. Михаил отшатнулся в сторону, чтобы не быть прижатым к стене. Он почувствовал кураж, его просто распирало от вдохновения. Не увлечься бы и не покалечить. Он старательно делал испуганные глаза и пятился от Алексея. А тот, выругавшись матерными словами, но как-то не очень уверенно, держал ладонь у своего глаза, другим свирепо сверля «инженера». «Ну, сейчас он проявится, – весело подумал Михаил. – Я его довел до белого каления, теперь он кинется на меня». – Ах ты сука! – выпятив челюсть, прошипел Алексей и пошел на своего противника. – Ты что, не понял? Тебе жить надоело? Да я тебе сейчас такую жизнь устрою, ты у меня до пенсии не доживешь, ты у меня всю жизнь на аптеку работать будешь! «Ну, давай, – мысленно подтолкнул Алексея Сосновский. – Мне бы только не показать, что я умею, а то он сразу заподозрит, что я не лыком шит. Физика, куда без нее». И тут кулак Алексея взвился вверх, но это не стало для Сосновского неожиданностью – обычный обманный прием. А второй кулак моментально врезался Михаилу в живот. Он успел чуть отступить, напрячь мышцы, чтобы ему не сломали ребра. Удар был чувствительным, хотя Михаил старательно раскрыл рот, хватая воздух. «Сейчас я тебе покажу, поганец», – подумал он. И когда Алексей снова нанес ему удар, теперь уже в голову, Сосновский подставил обе руки, погасив инерцию удара. Его правая рука соскользнула и резко ударила противника по уху. Это был болезненный удар. Не такой, как в нос, ломающий хрящи и вызывающий обильное кровотечение, но все же попрыгать и повыть от боли придется. – Ах ты… – взревел от боли Алексей. В его голосе послышались незнакомые интонации. Как будто он хотел выругаться и с его губ едва не сорвалось иностранное ругательство. – Перестаньте! Алексей! – взвизгнула появившаяся откуда ни возьмись Люба. Она как вихрь вклинилась между противниками и закрыла спиной Михаила. – Не смей! Что за гнусность! – Я его убью, – терял контроль ухажер, полыхая глазами и источая ненависть. – Вы мерзавец! – визгливо крикнул Сосновский, наслаждаясь ситуацией. – Подонок! Алексей ринулся на него, пытаясь дотянуться до соперника через Любу, но женщина вцепилась что есть сил в его руки, пытаясь удержать. Сосновский услышал свисток милиционера, топот ног и не смог удержаться от удовольствия сказать свое «последнее слово» в этой драке. Он с наслаждением пнул носком ботинка Алексея в голень ноги. Вскрикнув, тот согнулся пополам и, хватаясь за ногу, оказался в цепких руках милиционеров. – Держите его, держите! – закричал Михаил на всю улицу. – Это бандит, он меня ограбить хотел. Вы проверьте, у него и оружие, наверное, есть! Я из Москвы, у меня связи в милиции, задержите его! В отделении милиции Сосновского и Алексея посадили в разные камеры, пока участковый снимал показания с Любы, как единственной свидетельницы безобразного скандала с дракой под окнами спящих людей. Происшедшее тянуло больше, чем на мелкое хулиганство. Михаил смирно сидел на деревянной лавке и ждал. Способа связаться с Шелестовым у него не было. Единственное, на что можно было надеяться, это беспокойство Максима. Они должны были встретиться два часа назад, но Сосновский не явился. Бравый участковый с седыми усами и шрамом на подбородке грозно пообещал задержанному Сосновскому, что сообщит о происшествии ему на работу. Пусть коллектив разбирается, устраивает товарищеский суд. Это давало надежду, что хотя бы участковый не считает его зачинщиком. Значит, Люба его выгораживает и все валит на своего бывшего ухажера. А если она и Алексея выгораживает? Вот придет сейчас участковый и скажет: «Идите отсюда все. Миритесь, выпейте вместе водочки и обнимитесь». Ага, а этот Алексей ему нож под ребро сунет. Но участковый больше не пришел. Примерно через час в коридоре появился Шелестов. Хмурый, в грязных ботинках, со сдвинутым на сторону галстуком. Он молча показал дежурному на замок, и тот отпер решетку камеры. – Выходите, Сосновский, – строго велел дежурный. – Идите наверх с товарищем дознавателем. – А мои личные вещи? – продолжил играть Михаил. – Личные вещи побудут у нас. Вам их вернут, когда освободят. – А когда освободят? – не унимался Сосновский. – Ох и натворили же вы там! – вместо ответа констатировал дежурный и ушел в свою комнату за стеклом. Михаил вздохнул, поддернул сползавшие без ремня брюки и поплелся впереди Шелестова к лестнице, ведущей на второй этаж. Кроме брючного ремня его лишили и шнурков. «Что за правила, – не понимал Сосновский. – Чем шнурки-то провинились? Я на них повеситься, что ли, смогу?» Они молча проследовали коридором, по которому сновали милиционеры в форме и оперативники в гражданском. Шелестов отпер какой-то кабинет и кивнул Михаилу, чтобы тот входил. – Ну и что это был за цирк? – сухо спросил Максим, усаживаясь за стол и откидываясь на спинку стула. – Это не цирк, – горячо возразил Сосновский, – это гениальный экспромт! Ну, сам посуди, Максим Андреевич, мы его ищем по всему городу, изучаем связи и возможные места появления, и никакой надежды установить его личность. А тут он приходит сам и бьет мне морду из-за бабы. Железная легенда! Лучше и не придумаешь! Он здесь по вполне нормальному обвинению, у нас его паспорт, мы можем трясти его как хотим. Все легально. Остается только надеяться, что его станут искать свои. Иначе придется нам их искать, если он начнет давать показания. – Ты уверен, что это не проверка с их стороны? Сначала антифашист, потом этот пижон в тельняшке. – Не думаю, – нахмурился Сосновский и потер скулу. Кожу саднило от прикосновения, значит, Алексей ему все-таки зацепил по физиономии. Завтра будет некрасиво. – Понимаешь, он был очень искренним. Он не проверял меня, он меня даже не боялся. Это была попытка избавиться от неудобного ухажера Любы. То есть они намерены ее и дальше разрабатывать и использовать в своих целях. – Если до сих пор не использовали, то где гарантия, что она им нужна? – Все не так, Максим. Я же с Любой не просто прохлаждаюсь. Я провел косвенный допрос в эти дни. Алексей появился еще в июле, не больше месяца назад. И сразу начал ее обрабатывать, продукты носить и все такое. Почему? Люба рассказала, что в городе как раз в конце лета были серьезные перебои с продуктами. И Алексей появился очень кстати. А еще он завуалированно расспрашивал ее о заводе и о ее работе. Я так понял, он проверял ее как источник информации: к чему она имеет доступ, какого рода сведениями располагает, может ли добыть интересующие их документы. – Если в середине июля, значит, та группа, командиру которой должен перейти в подчинение Храпов, прибыла сюда всего недели за две до группы Храпова. Что ж, это версия. Значит, они еще не успели осмотреться, наметить объекты вербовки, определить подходы. Любу они еще не вербовали, пока только прощупывали. – Фу, как пошло ты о женщине, – заметил Сосновский, сдерживая смех. – Миша, я порой от тебя очень устаю, – вздохнул Шелестов. – Давай рассуждать дальше…  – Погоди-ка, – заволновался Сосновский, – а почему мы не уходим отсюда? Что нам, поговорить больше негде? Ты чего, Максим? – Нет, ты еще посидишь здесь, – назидательно улыбнулся Шелестов. – Играть, так до конца. Будем этого ухажера разрабатывать по всем правилам. Ты у нас пока побудешь потерпевшим. Надо зафиксировать его слова и желание избавиться от тебя, как от конкурента, и подтвердить свой интерес к Любе. А потом сделаем второй ход. – Какой? – Пока ты там развлекался, Храпов начал давать показания. Он опознал по фотографии Алексея. Ухажер Любы Сазоновой и связной от второй группы, к которому ходил Храпов, – один и тот же человек. – Мы вышли на вторую группу? – тихо спросил Сосновский. – Неожиданно! Значит, и мост, и завод. Но ведь так не бывает, Максим, ты же понимаешь, что группу готовят для одного задания, а тут… Создают резидентуру? Тогда при чем здесь диверсионные акты? Это из разных котелков бульон. Что за месиво, Максим Андреевич? А Знахарь никуда не пошел. Он послонялся по центру, поглазел на витрины магазинов, потом посидел в парке «Липки», вытянув ноги и нежась на августовском солнце. Оперативники из наружного наблюдения, которые вели Знахаря от самого ресторана, заподозрили, что объект почувствовал слежку. Или просто осторожничает после непонятного контакта. Старший группы приказал усилить внимание. Объект может произвести короткий контакт, который нельзя пропустить: передача записки в толпе, незаметно оброненный спичечный коробок возле лавки, где сидят бабушки, или что-то в этом роде… Но Знахарь не стремился к людным местам, не озирался по сторонам. Он не спеша прогуливался по улицам. И, что было весьма любопытно, Знахарь не встретил ни одного знакомого, ни с одним человеком не поздоровался. Что это могло означать? Что он не местный? Что он изменил внешность и его никто не узнает? Наконец группе наблюдения повезло. После нескольких удачных снимков Знахаря, которые сделали из стоявших у обочины дороги оперативных машин, контакт наконец состоялся. Объект повернул в сторону базара, прошел квартал и свернул на пустынную улочку. И тут же с ним поздоровалась какая-то женщина. Знахарь не ответил и выглядел несколько раздосадованным. Он сразу же прибавил шаг в сторону центра. Женщину взяли под наблюдение: установили адрес, на который она пришла как к себе домой. Там она открыла ключом дверь частного дома и скрылась внутри. Храпов даже не стал садиться. Маринин и Шелестов переглянулись. Что-то происходит с бывшим штабс-капитаном. Он стоял перед оперативниками, от нетерпения чуть постукивая носком сапога о пол. – Слушаем вас, Аркадий Андреевич, – сказал Маринин. – Вы что-то хотели нам сообщить? – Не просто сообщить, я хотел сказать, что принял обдуманное решение, и это не минутная слабость и не эмоциональный подъем. Прошу мне верить. Я много думал, многое пережил и полностью осознал собственные заблуждения. Если хотите, то у меня произошла переоценка ценностей. Я прошу дать мне возможность бороться с фашизмом вместе с русским народом. Когда сочтете меня бесполезным для борьбы, можете передать меня в руки правосудия и судить народным судом. Я приму любое наказание как заслуженное и справедливое. Но сейчас дайте мне возможность хоть как-то искупить свою вину перед Родиной. – Мысль не новая, – задумчиво ответил Маринин. – Любое раскаяние почему-то просит сострадания. Хорошо, мы вам дадим шанс искупить то, что еще можно искупить, а решать будет все равно суд. – Разумеется, – кивнул бывший штабс-капитан. – Я только прошу поторопиться. Через два часа я должен быть на контрольной встрече. Не знаю, придет ли связной, может, на меня просто посмотрят издалека, но я там должен быть. – Где? – быстро спросил Шелестов, глянув на часы. – Набережная, район Бабушкиного Взвоза. Вы мою группу всю взяли? На свободе никого? – Хорошо. – Маринин поднялся из-за стола, расправляя гимнастерку под ремнем. – Вы пойдете туда и будете действовать, как условлено. Если подведете или постараетесь сбежать, вас просто застрелят. Хуже уже не будет. Вы, конечно, сорвете часть операции, но у нас есть и другие каналы. Мы можем и без вас обойтись. Просто с вашей помощью было бы меньше жертв. Вы готовы? – Готов, – твердо ответил Храпов. – Я затем и попросил об этом разговоре, что теперь готов на все. Можете мне верить. – Я не верю в такие совпадения, – покачал Шелестов головой. – Посуди сам: в глубинке, где-то на Волге, случайно, заметь, случайно, встречаются два разведчика, дорожки которых пересекались когда-то в Берлине. – А я тебе возражу, – спокойно улыбнулся Сосновский, вставляя шнурки в ботинки. – Во-первых, ты сам заметил, что не просто два человека, а именно два разведчика. Почему они встречаются случайно именно в Саратове? Да потому, что здесь важный стратегический объект. И командование одного разведчика понимает, что враг хочет этот объект уничтожить, а командование другого разведчика как раз должно не допустить подрыва моста. И все это в районе развивающихся событий на юге страны, куда рвутся немцы. Платов же говорил, что в нашей войне это сейчас самый важный момент. Под Ленинградом они выдохлись, под Москвой их измотали и фактически перемололи. Теперь все важные события будут развиваться на юге. И вот тут встречаются два разведчика. Подай мне, пожалуйста, ремень! Шелестов бросил Сосновскому его брючной ремень и принялся расхаживать по пустому кабинету. Постояв в задумчивости у окна, он произнес, не поворачивая головы: – Ладно, я допускаю случайность. Тем более что никто не знал о нашей поездке сюда. Но если это случайность, то насколько серьезен план у этого твоего Пройсса? Ведь он на бегу все решает, оценивает реакцию своего командира. Ты уверен, что он не ошибается, что твое внедрение пройдет нормально? – Во-первых, – Сосновский застегнул ремень и снова почувствовал себя уверенно, встал и расправил плечи, – я не иду туда делать какие-то заманчивые предложения. Герхард Пройсс подает меня как человека, который пошел на вербовку. Как меня использовать, будет придумывать его старший группы. И не факт, что выполнение его плана в моих силах. Может, он меня сразу не оценит как агента и пошлет куда подальше. – Или уберет. – Да ну тебя! Максим, ни один профессиональный разведчик не станет встречаться с потенциальным агентом, которого ему подсовывает его подчиненный, пока не придумает, как и где этого агента можно использовать. Он придет на встречу с готовым предложением. – Хорошо бы тебя отправить с другими документами. Подать как человека, бежавшего от НКВД, живущего по подложному паспорту далеко от Москвы. Но Пройсс тебя, видимо, уже подал как специалиста из Москвы, который находится в командировке на авиационном заводе. – Разумеется. – Миша, а как они тебя могут использовать? Для диверсии? Или как разведчика, чтобы ты им секретную документацию добывал? – Пройсс и сам не в курсе главного задания своей группы. Но то, что это не разведгруппа, это точно. Их готовили как диверсантов. Для крупной и серьезной диверсии. – Тогда ты им не нужен! – Но идти на контакт необходимо, иначе они догадаются, что они «под колпаком», – убежденно заявил Сосновский. – Нам еще повезло, что Пройсс со мной встретился и доложил об этом своему шефу до того, как мы взяли их человека, этого Алексея. Кстати, установили его личность? – Нет пока, но думаю, что скоро установим. Одно ясно – он родом из Прибалтики. – Я почувствовал это по его еле заметному акценту, – согласился Михаил. – Ну, я пошел. Возьмите под наблюдение Сазонову. Если командир группы станет искать своего исчезнувшего человека, он пойдет по его контактам. А Сазонова была его контактом. Когда женщину посадили на стул посредине кабинета, она выглядела уже не такой агрессивной. Такое ощущение, что внутри она вся сжалась в комок. Коган смотрел на нее и сравнивал. Вот она шла по улице в старенькой кофточке в потертых, но крепких ботинках с полной авоськой зелени и овощей с базара. Косынка сбилась, и она то и дело поправляла волосы под ней. И на лбу испарина, потому что авоська тяжелая. Потом она увидела Знахаря и поздоровалась. Когану доложили наблюдатели, что хорошо видели лицо этой женщины. Она как будто удивилась и чего-то ждала. Но Знахарь быстро прошел мимо. Женщина замедлила шаг, потом быстро пошла домой. А из милиции сообщили, что когда ее брали, то она кричала, обзывалась, кляла всех на чем свет стоит и говорила, что никто ей не помогает поднимать двоих малолетних детей и нечего лезть в ее жизнь.