И вот она сидит здесь – напряженная и, кажется, даже испуганная. И все время косится на дверь, даже пару раз обернулась на нее. И тут Коган понял, что она не за себя боится. Бабе с таким характером все нипочем. Боится она только за детей. О них она думает и за них переживает, потому что не знает, выйдет ли из этих стен. А кстати, с кем ее дети? – Почему меня сюда привезли, начальник? – Она смотрела на Бориса, и взгляд ее был очень напряженный. – А почему нет? Что вас удивляет, Алла Геннадьевна? – Ладно, – вздохнула женщина, – сами скажете, раз привезли не в милицию, а в НКВД. Только я не шпионка. – НКВД занимается не только шпионами, – заметил Коган. – Иногда сюда привозят людей, с которыми надо поговорить о вещах секретных, не для чужих ушей. О вещах важных, которыми не занимается милиция. С какой целью мы привезли вас? Вы удивитесь, Алла Геннадьевна, но это зависит от вас. Либо вы наша помощница и советский человек, либо вы такая же, как тот, о ком мы с вами хотим поговорить. – Это что же, я за чужие делишки отвечать должна? Я, гражданин начальник, только перед своими детишками в ответе. Они моя совесть и мой гражданский долг. И не надо мне шить чужих дел! – Меня зовут Борис Михайлович. Вы знаете много специфических словечек. Я догадываюсь, что вы их не в книжке вычитали, а почерпнули из той среды, в которой они в обиходе. И не надо на меня сердиться. Лично я ни в чем перед вами не виноват. Вы вот сказали, что отвечаете за своих детей. А знаете, за скольких человек отвечаю я по роду своей деятельности? Скольких человек мне приходится спасать от врагов и диверсантов? А солдат на фронте? Знаете, сколько человек он спасает, убивая немца, подрывая дот, сжигая вражеский танк? – А вы-то что не на фронте, а в тылу жируете? – огрызнулась Горбунова. – За последние три дня меня пытались убить дважды, – улыбнулся Коган. – И это не на фронте и не немецкие солдаты. Жировать мне некогда. Да и не обедал я еще сегодня. Давайте к делу, гражданка Горбунова. Вас задержали сотрудники уголовного розыска. Вы обвиняетесь в хранении и сбыте краденых вещей. О том, что они краденые, вы знали, и доказать это не составит труда. Как не составит труда доказать и ваш уголовно наказуемый промысел. Вас должны были бы привезти в милицию, допросить, предъявить обвинение, изъять вещи и золотые украшения, а потом передать дело в суд. Детей ваших, в случае вашего осуждения, я думаю, лет на восемь-десять, отдадут в интернат. Но есть и другой вариант развития событий. Нам нужна ваша помощь. Поможете нам – мы поможем вам. Кстати, где ваши девочки сейчас? – У соседки. Когда меня увозили, Мария взяла их на время к себе. Коган не случайно перешел к разговору о детях. Он хотел напомнить Горбуновой, что она в ответе за них и думать ей придется серьезно, когда она станет решать, помогать или не помогать следствию. – Хорошо. Я сейчас вам расскажу о детях, Алла Геннадьевна. Есть на краю Саратова поселок, в котором живут рыбаки. Бедно живут, а мальчишки из этих семей стараются помогать родителям прокормить семью. Мальчишки из кожи вон лезут, чтобы заработать лишнюю копейку на хлеб. Война, всем тяжело, всей стране, понимаете! И знаете, что они придумали? Они во время бомбежек запоминают, куда упали неразорвавшиеся бомбы. Не так много самолетов долетает до Волги. Мальчишки находят эти бомбы, инвалид-фронтовик, который совсем спился, помогает им доставать из бомб взрывчатку. И они ее продают. Нашелся человек, который надоумил их на это. Представился геологом, сказал: породу разрыхлять нечем, вся взрывчатка идет на фронт, а кирками много не добудешь. Вот и пошла торговля. Горбунова недоуменно смотрела на следователя. В ее глазах он уловил сочувствие и страх за детей. Не надо быть военным человеком, чтобы понять, что неразорвавшаяся бомба может взорваться в любой момент. И что тогда останется от мальчишек? – Вы понимаете, что никакие они были не геологи. Это люди, которые собирают взрывчатку для диверсий. Геологам, если надо, страна найдет и взрывчатку, и все необходимое для работы. Расскажите, что вы знаете о Знахаре! – Леня Знахарь? – Казалось, женщина не удивилась. – Вот, значит, вас кто интересует. По нему, видать, не только уголовка скучает, но и НКВД. – Да. Именно этот Леня Знахарь и был посредником по закупке у мальчишек взрывчатки. Чем он еще знаменит? – Барыга он! – зло бросила Горбунова. – Торгует всем, что можно продать. Ничем не брезгует. Вы вот меня попрекаете, что я храню краденое. А я ведь никого и не спрашивала, откуда у вас блузки да кофточки, откуда юбки и чулки. Нет у меня времени на базар ходить, ко мне на дом ходят и покупают, что другие приносят. А я потом деньги отдаю, а меня благодарят. У меня девчонки болеют все время, слабенькие они. Что я? Я так, мелочь, пыль под ногами. Я слышала, как Знахарь торговался. На что спрос есть, то он и достает, тем и приторговывает. У него все кругом прихвачено. Не было соли в магазинах, так он солью торговал. Спички пропали, он тут как тут. Даже керосин доставал, если кому надо! – Часто он к вам приходил? – Нет, редко. Да и то, если у него важный покупатель. Пошептаться чтобы, без свидетелей. У меня ведь одной во всем доме вход отдельный. Кто пришел, кто ушел – никто из соседей не видит. Он и денег мне одалживал, когда туго было. Но чаще я за ним бегала, просила мою долю отдать, потому что детей кормить нечем. Я же на инвалидности, мне тяжести поднимать нельзя, много ходить нельзя. Мне много чего нельзя, а я делаю. Вон, в сельпо местном полы мою по вечерам. Вот и все мои заработки. – Скажите, а почему его Знахарем называют? – Да вроде он фельдшером когда-то работал, да проворовался. То ли спирт, то ли лекарства какие-то продавал налево. За то и отсидел. О нем вообще мало кто чего знает. – А где он живет, вы знаете? Или где часто бывает? – Да откуда ж? – пожала плечами женщина. – Он, может, и не саратовский вовсе. То приедет, то исчезнет. Скажите, начальник… Борис Михайлович! А что со мной теперь будет? Рассказать я вам все рассказала. Только ведь больше ничего не знаю. Я – сошка мелкая, кто со мной откровенничать-то будет. Да и ходят ко мне не уголовники, не шпана какая, а так, мелкие перекупщики. – Ничего с вами не будет, Алла Геннадьевна! Живите спокойно. Первое время, пока все уляжется, пока мы не накрыли это осиное гнездо, будем приглядывать за вами, чтобы чего не вышло, а то озлобится кто на вас за то, что здесь были. Хотя милиция все должна была сделать тихо, чтобы шуму не было, не узнал никто, что вас забирали. – Да кому ж до меня дело-то есть! – махнула она рукой. – А Мария, так она соседка моя с детства, как родная. Она никому ничего не скажет. – Ну и хорошо. А о ваших девочках я поговорю с главным врачом детского госпиталя… То, что он попал в поле зрения органов посерьезнее, чем милиция, Леня Знахарь понял сразу. Оказавшись в свое время под следствием и отсидев несколько лет в колонии, он хорошо представлял себе, как работает милиция и как работает НКВД. Его сомнительные дела, договоренности и проекты всегда строились на доверии и рекомендациях. Никогда Леня не вступал в сделки с незнакомыми людьми, если их не рекомендовал кто-то из старых, проверенных его партнеров. И когда к нему в ресторане пришел незнакомый человек и стал говорить о хорошо знакомых вещах, Леонид насторожился. Он всегда покупал и продавал то, что имеет спрос. Когда нашлись люди, которым оказалась нужна взрывчатка, Леонид не стал вдаваться в подробности. Не его это дело, что они будут с этой взрывчаткой делать. Рыбу ли глушить, породу ли в карьере рвать. А может, они готовятся к весеннему паводку и будут взрывать лед на реке, чтобы по весне не снесло мосты и не затопило огороды. Он просто распространил через доверенных людей слух, что купит взрывчатку. А потом к нему вечером на улице один из знакомых подвел пацана. Высокий, худощавый, с выгоревшими на солнце волосами и облезлым носом, тот смотрел по-взрослому серьезно и только шмыгал от волнения носом. – Почем возьмете? – Паренек протянул небольшой брусок, завернутый в обычную оберточную бумагу. На следующий день Леонида обрадовал специалист, подтвердив, что это самый настоящий тротил. Так он купил и перепродал первую партию взрывчатки – 25 килограммов. Откуда она у пятнадцатилетнего мальца с облупившимся носом, Леонид не стал выяснять. Тому нужны были деньги, и он не торговался, обещая через неделю достать еще. Назвался Серегой, сказал, что можно звать просто Серый. И вот теперь приходит некто с внимательными выпуклыми глазами и приметным носом и говорит, что пацаны подорвались и теперь он сам будет поставлять взрывчатку. Что у него есть еще бригады, кроме Серого. Это было неправильно, так в среде Лени Знахаря дела не делались. Мог прийти прежний посредник, могли прийти дружки Сереги и сказать о несчастье и предложить продолжить дело. Но когда совсем незнакомый человек приходит и доказывает, что владеет ситуацией, это уже подозрительно. Возможно, все не так опасно, но Леонид не любил попусту рисковать. Воспоминания о лагерях у него остались самые неприятные. И попадать туда снова у него не было никакого желания. Лучше разок упустить хороший куш, чем еще десять лет выкинуть из жизни. Послонявшись по улицам и пытаясь понять, следят за ним или нет, Леонид к ночи принял решение, что ему на время надо исчезнуть и издалека попробовать навести справки о судьбе Сереги. Идти в гостиницу было нельзя. Там оставались данные его паспорта. В другую заселяться было нельзя по той же причине. Переждать у кого-то из знакомых? А кто теперь для него неопасен? Проведя ночь недалеко от города в стоге сена, Леонид наутро, почистившись и выбрав остатки соломы из волос, занялся наведением справок. Полдня он потратил на поиски и уже к полудню знал, что на берегу Волги, возле Трещихи, взорвалась бомба, у которой с запозданием сработал взрыватель. И вроде даже кто-то из местных погиб во время взрыва. Точно сказать свидетели не могли, потому что милиция сразу же оцепила весь берег. Этот факт сразу насторожил Леонида. Он привык мыслить критически. Если с мальчишками случилось несчастье, то почему пришел не тот человек, кто недавно знакомил их с Серегой. Вместо него явился незнакомец и заявил, что теперь он будет поставлять взрывчатку и что готовится партия в сто килограммов. И еще – что у него это дело поставлено на поток. Слишком заманчиво, чтобы не обратить внимания, слишком опасно, потому что очень привлекательно. И все неправильно, все не так, как привык вести дела Леонид. Подумав, он решил исчезнуть из города. Что он потеряет? Ну, пропадут кое-какие деньги, вложенные в прибыльные сделки. Это поправимо. Свобода дороже. Он знал, что если попадет в поле зрения органов, то от него не отцепятся. Тем более дело попахивало не только милицией. И, приняв такое решение, Леонид сбежал, соблюдая все меры предосторожности. Купив через своего надежного знакомого на вокзале билет до Уральска, Знахарь за сутки до отправления поезда, договорившись с лодочником, переправился на другой берег Волги в Пристанном и на попутке доехал до Александровки, где поезд делал короткую остановку, уже миновав Энгельс. Когда Коган узнал, что наружное наблюдение потеряло Знахаря и тот, скорее всего, скрылся, он стал думать, в какую сторону отправится этот человек и каким способом. Не станет же он прятаться в соседней деревне? Если Знахарь решил бежать, то он уедет далеко. Этот делец не любит рисковать, свои дела он всегда вел осторожно. Поэтому долгое время и не попадал в поле зрения милиции. На запад он не поедет. Чем ближе к фронту, тем больше проверок и внимательнее милиция. Куйбышев или дальше на север? Слишком предсказуемое направление, да и поезда идут почти по одним и тем же веткам. Выследить человека, наладить проверку поездов, гласную и негласную, довольно легко. Нет, Леня Знахарь поедет на восток. Ему бы только перебраться на ту сторону Волги, и он потеряется на огромных просторах Урала и Сибири. Коган стал отдавать распоряжения через Маринина. Бригадирам поездов сообщать незамедлительно в линейный отдел милиции обо всех случаях, когда место, на которое куплен билет, оказалось на момент отправления поезда незанятым. Линейному отделу милиции сообщать об этом в Управление НКВД старшему лейтенанту Маринину. – Как он переправится на ту сторону? На пароме? Между Саратовом и Энгельсом? – Коган отрицательно покачал указательным пальцем из стороны в сторону. – Ни за что! Он переправится подальше от Саратова. Передайте всем участковым, чтобы проверили, перевозил ли кто из местных лодочников человека через Волгу. Установить основные направления поездов, в которые Знахарь мог купить билеты. Срочно передать приметы Знахаря поездным бригадам… Коган решил не ждать развития событий. Он прибыл в линейный отдел милиции на вокзале, где его по звонку Маринина ждали в дежурной части, и улегся на топчан, прикрыв глаза. Задремал Борис сразу. Сказывалось напряжение последних дней. Сквозь дрему он слышал, как то и дело звонил телефон дежурного, как тот принимал и передавал сообщения, что-то заносил в журнал, вызывал оперативный состав, связывался с коммунальными службами из-за какой-то аварии. А потом кто-то толкнул Когана в плечо: – Борис Михайлович, Борис Михайлович. Поезд отправляется на Уральск. Место осталось свободное в третьем вагоне. Коган мгновенно отогнал дрему и вскочил с кушетки. Помощник дежурного открыл дверь, и они поспешили на перрон, с которого вот-вот должен был отправиться пассажирский состав. Передав начальнику поезда распоряжение принять специального пассажира, дежурный разрешил отправлять поезд. Застучали колеса, заскрипели колесные буксы. Проползла мимо товарная станция, понеслись убогие домишки и огороды. Потом появился элеватор, грузовой порт. Поезд шел вдоль Волги. И вот – железные фермы моста. «Вот я и еду по тебе, – подумал Коган. – Думали мы о тебе, защищали тебя, искали врагов, а теперь пришлось самому по тебе проехаться. Ничего, считай это гарантией, что не дадим мы тебя взорвать. Будешь служить верой и правдой еще много лет. Сколько тебе там инженерами отпущено…» Не прошло и часа, как поезд потащился по энгельсской стороне. Он то набирал скорость, то притормаживал на стрелках, пропуская встречные составы. Дважды прошли воинские эшелоны. Коган сидел на нижней полке второго купе, прислонившись плечом к перегородке. Мужчина с густыми усами был, видимо, архитектором. Читал он какой-то толстый специализированный журнал. Женщина с худенькой девочкой уже полчаса рылась в чемодане в поисках какой-то вещи, которую никак нельзя было забывать дома. Кажется, они ехали на какой-то музыкальный конкурс. У всех свои дела. Несмотря на войну, жизнь идет, люди ездят по стране. По вагону прошел проводник: – Стоянка одна минута. Стоянка одна минута. Граждане пассажиры, рекомендую не покидать вагон. Стоянка только одна минута. Наконец поезд окончательно остановился. Хлопнули двери тамбура, с железным стуком открылась пассажирская площадка. По коридору стали приближаться шаги. Коган опустил голову, чтобы входящему в купе не было видно его лица. Дверь плавно отъехала, в купе вошел мужчина. – Здравствуйте, – раздался знакомый Когану голос. – Прошу прощения, это второе купе? Тут все занято? Граждане, у меня билет на восьмое место… Знахарь уставился на человека, который не так давно подходил к нему в ресторане и предлагал купить взрывчатку. Это было неожиданно и нелепо. Как так, почему? Где он мог ошибиться, чтобы его выследили уже тогда, когда Знахарь считал себя в безопасности? Ноги сразу стали ватными, противно намокло под мышками. – Что вы говорите! – Коган поднялся на ноги. – И у меня билет на восьмое место. Непорядок, гражданин, пойдемте выясним у проводника. Стиснув локоть Леонида, Коган вывел его в коридор. Воспользовавшись тем, что там не было пассажиров, он быстро ощупал карманы Знахаря в поисках оружия, вытащил из внутреннего кармана пиджака его паспорт: – Идемте к проводнику. Думаю, что вы уже приехали, гражданин Леонид Оскарович Бруно.  Глава 10 Сосновский прошел по улице, свернул на перекрестке направо. Потом снова перекресток, теперь уже налево. На этом маршруте он должен был встретиться с руководителем группы. Как и где произойдет встреча, Михаил не знал. Не знал этого и Пройсс, сообщивший о предстоящей встрече. Неожиданно открылась дверь стоявшего у обочины автобуса, забрызганного грязью по самые стекла. Появившийся на подножке Пройсс махнул рукой и оглянулся по сторонам. «Ну, вот и свиделись», – с удовольствием подумал Сосновский, заходя в автобус. Водителя он видел только в профиль. Кепка, пиджак, обычное русское лицо. Настолько обычное, что после опознать этого человека Михаил бы не смог. А вот в салоне автобуса сидела личность куда более примечательная. Мужчина лет сорока с прямым, как палка, носом, с высоким лбом и седыми висками. Благородная седина и холодный взгляд серых глаз. Он сидел, положив ногу на ногу, руки его свободно лежали на коленях. «Руки как у музыканта, – подумалось Сосновскому. – Тонкие нервные пальцы. Эстет по натуре, утонченная личность? Нет, скорее это тип холодного убийцы, склонного к садизму». – Садитесь, Михаил, – приказал немец. – Меня можете называть Вильгельмом. Сосновский сел боком на сиденье и выжидающе посмотрел сначала на Пройсса, потом на Вильгельма. Немец по-русски говорил чисто, но интонации и легкий, почти неуловимый акцент все же выдавали в нем иностранца. Заметить этот акцент мог только человек, хорошо знавший немецкий язык, живший какое-то время среди немцев. – Герхард сказал, что вы согласились помогать нам в борьбе с большевиками, – снова заговорил немец. – Это ваше твердое и окончательное решение? – Я бы показался вам наивным глупцом, Вильгельм, – чуть улыбнулся одними уголками губ Сосновский. – Но это вы сражаетесь за идею и жертвуете собой во славу своей страны. А я хожу по грешной земле, и чтобы потом мне на этой земле жить и наслаждаться этой жизнью, мне нужны определенные гарантии. – Я могу вам дать гарантии, – кивнул Вильгельм. – Но вы даже не поинтересовались, каким образом я хочу вас использовать? – Вы умный человек, другого бы сюда не послали, – чуть пожал плечами Сосновский. – Вы прекрасно знаете, где и как можно использовать меня с моим опытом и нынешними связями, с моим нынешним положением. А интересуют меня деньги сейчас и мое обеспеченное положение после вашей победы. Желательно не на территории СССР. Я предпочел бы обосноваться где-нибудь во Франции или в Бельгии.