– Мы стояли у Вампоа, когда Иннес-саиб приказал загрузить две шлюпки какими-то ящиками и на другой день доставить к его фактории в Кантоне. О содержимом ящиков нас не уведомили, но мы догадывались, что в них опий, и отказались исполнить приказ. Однако мистер Иннес угрозами заставил нас подчиниться. Наутро мы загрузили шлюпки и погребли к чужеземному анклаву. Возле дома Иннеса таможенники устроили обыск: вскрыли ящики, обнаружили опий. Нас тотчас арестовали и отвели к судье, приговор – тюремное заключение. – Парень возвысил голос: – Мы не совершили никакого преступления, закон не нарушили, вся вина на мистере Иннесе, однако пострадали именно мы. Вопиющая несправедливость! Пока Комптон делал перевод на китайский, я посмотрел на молодого ласкара и поймал его пристальный взгляд – он даже чуть сощурился, словно пытаясь что-то разглядеть сквозь сумерки. Затем лицо его как-то изменилось, и у меня возникло неприятное ощущение, что я узнан. Я отвернулся, сердце мое зачастило, мысли путались. Через секунду я вновь посмотрел на ласкара, и меня самого вдруг оглушило узнаванием: передо мной был не кто иной, как Джоду, с которым мы вместе бежали с “Ибиса”, а потом распрощались на острове Большой Никобар. Вот уж не думал, что перегляд двух людей может возыметь такой эффект – меня будто пронзило молнией. Мы оба поспешно отвернулись, прекрасно понимая, что за нами наблюдает множество глаз. Комптон уже переводил ответ собрания, я его выслушал и вновь обратился к Джоду: – Меня просили передать, что совет готов сделать вам предложение. Недавно власти провинции Гуандун приобрели корабль европейской постройки. Требуются опытные моряки, знакомые с устройством такого судна. Если вы согласны войти в команду сроком на один год, ваш приговор будет отменен и по окончании службы вы получите свободу. Для вас это приемлемо? Джоду подал знак, что ему нужно переговорить с товарищами. Через пару минут он вернулся на свое место. – Скажите мандаринам, что их предложение сулит большие опасности и тяжелую работу. Мы согласимся, если нам будут платить жалованье, полагающееся в плавании, – десять рупий в месяц, что равняется двум испанским долларам. На мой взгляд, он был не в том положении, чтобы выдвигать требования, и потому я негромко переспросил: – Так и сказать? Джоду ответил энергичным кивком, и я честно перевел его слова, хотя не ждал ничего хорошего: зная повадки китайских чиновников, я был уверен, что последует категорический отказ. Казалось, опасения мои сейчас подтвердятся, но после вмешательства Чжун Лоу-сы в жаркое обсуждение дело приняло иной оборот. По просьбе старца я перевел: – Китайские власти готовы исполнить вашу просьбу, но только на определенных условиях. Вы получите жалованье целиком в конце службы, а до той поры вас обеспечат провиантом и небольшими суммами на бытовые расходы. В случае удовлетворительного исполнения обязанностей по завершении контракта вам выплатят премию в размере месячного жалованья. Мало того, за всякий потопленный вражеский корабль вас ждет премия в размере двухмесячного жалованья, а при захвате в плен неприятельского судна вы получите свою долю трофеев. Имейте в виду, вы несете коллективную ответственность: при попытке дезертировать и всяком ином вероломстве контракт будет аннулирован, все выплаты отменены, а вас предадут суду за измену, что карается смертью. Если вы принимаете эти условия, с вами заключат соглашение. Ласкары слушали внимательно и после короткого совещания объявили свое решение. – Передайте, что у нас тоже есть условия, – сказал Джоду. – Мы мусульмане, а потому наш провиант должен быть халяльным[57] и поставляться торговцами из народности Хуэй[58], как это делается в нашей тюрьме для заключенных исламской веры. На стоянках вблизи Гуанчжоу каждую последнюю пятницу месяца нас должны отпускать в город помолиться в мечети Хуайшэн[59]. Скажите, что мы уже испытали на себе подозрительность китайцев к чужакам, а потому нам требуется надлежащая защита, дабы мы несли службу спокойно и наилучшим образом. – Он помолчал. – И последнее: если эти требования будут выполнены, нет нужды беспокоиться о нашей верности. Мы люди слова и никогда не обманем руку, давшую нам соль. Выслушав мой перевод, чиновники встали и перешли в соседнюю комнату, дабы посовещаться без лишних ушей. Я надеялся, что удастся перемолвиться с Джоду, но ласкаров сразу увели. Комптон подметил наше с Джоду знакомство и поинтересовался его истоком. Некогда мы плыли на одном корабле, сказал я, добавив, что хотел бы, если возможно, поговорить с этим ласкаром. Комптон счел мое желание резонным, но попросил выяснить, насколько мой знакомец и его товарищи честны и надежны. Он обещал устроить нашу встречу у меня на квартире. Домой я вернулся в сумбуре – казалось, наш с Джоду перегляд изменил его и мою жизнь. Удивительно мощная штука – узнавание! Уже несколько ночей подряд Ширин, всполошенная диким волнением, от которого сбоило сердце, резко, как от толчка, просыпалась в предрассветный час. Казалось неправдоподобным, что все вероятные препоны, громоздившиеся в ее мыслях, вдруг исчезли и она, Ширин, может беспрепятственно отправиться в Китай, – она, мать и бабушка, всю жизнь проведшая в одном доме и не выезжавшая дальше Сурата! Кто бы мог подумать, что недвижимая стена, в которую она безуспешно билась, внезапно подастся, заставив потерять равновесие и чуть не шлепнуться? Когда вера Ширин в успех затеи начинала слабеть, на помощь ей приходила Роза, переключавшая ее внимание на бытовые вопросы вроде сборов в дорогу. Сколько у вас сундуков, спрашивала она, поместятся ли в них все ваши вещи? Ширин вспомнила о старых сундуках и баулах Бахрама, убранных в кладовку. К несчастью, они никуда не годились: дерево источили термиты, кожу съела плесень. Правда, два сундука в общем-то уцелели, и Ширин решила, что их вполне хватит, но Роза только рассмеялась: – Нет, биби-джи, вам нужно еще три сундука как минимум и два портпледа для постельных принадлежностей. Мы с вами отправимся на китайский базар и там все закажем. Ширин велела заложить коляску, и через весь город они поехали в лавки кожемяк на китайском базаре. Сделали заказ, и тут вдруг Роза предложила: – Раз уж коляска в нашем распоряжении, давайте-ка съездим к портному да Гама, чья мастерская неподалеку от Эспланады. В дорогу Ширин собиралась купить белые шали и сари, но и думать не думала о портном, который шил пальто и накидки для европейцев. – Зачем он нам? – удивилась она, и Роза объяснила, что на побережье Южного Китая случаются студеные зимы, а потому нужны не только шали и шарфы, но еще накидки, шляпы и платья. – Платья?! – Ширин ладонью прихлопнула рот. После известия о смерти Бахрама она строго придерживалась правил вдовства, которые предписывали, помимо прочего, носить только белые сари. Надеть платье – значит нарушить вековую традицию. – Уж не думаешь ли ты, что я обряжусь в платье? – спросила ошеломленная Ширин. – А что такого? – озорно улыбнулась Роза. – На корабле в нем удобнее, чем в сари. – Но что подумают люди? Что скажут мои родные? – Так ведь их там не будет, биби-джи. – Нет, ни за что! Меня, пожалуй, поднимут на смех. Роза погладила ее по руке. – Никто не станет над вами смеяться, биби-джи. Вы стройная и высокая, платье вам очень пойдет. – Правда? Представив себя в платье, Ширин поняла, что путешествие повлечет не только смену места, но во имя достижения конечной цели потребует от нее изменить свою личность. После того как череда портних, кожевниц, вышивальщиц и шляпниц зачастила в ее апартаменты, она стала улавливать наметки своего нового облика, заставлявшего отводить глаза от зеркала. В комнату, где проходили примерки, не допускался никто, кроме Розы, новые наряды скрывались даже от дочерей и помещались в шкаф, когда те с детьми приходили в гости. Ширин так преуспела в хитрости, что сохраняла свою тайну до последней недели перед отъездом. Но однажды утром дочери с детьми пришли помочь ей упаковаться, и одна внучка случайно открыла шкаф, в котором были спрятаны обновки. Спальню огласил восторженный вопль, словно комната вдруг превратилась в пещеру Аладдина: не веря своим глазам, все замерли перед гардеробом с рядами шляп, ботинок и накидок. Теперь Ширин уже не могла отказать в показе новинок и, сдавшись уговорам, облачилась в полный дамский комплект: платье, накидка, шляпа. Она вызывающе прошлась по комнате, ожидая услышать смех, но распахнутые глаза зрителей светились изумлением, смешанным с завистью. – О, мама́! – воскликнула Шерназ, никогда так не обращавшаяся к матери. – Что еще за “мама́”? – удивилась Ширин. – С каких это пор ты меня так называешь? – Я так сказала? – заморгала Шерназ. – Да. – Потому, наверное, что ты не похожа на нашу прежнюю мамочку. – А на кого я похожа? – Не знаю… Ты совсем другая и… такая молодая… Шерназ вдруг расплакалась, и тогда все остальные ее в том поддержали. На два последних дня перед отплытием дочери и внучки переселились к Ширин. Вместо предполагаемой помощи в сборах гости только добавили хлопот, которым путешественница была рада, поскольку они отвлекали от мыслей о поездке. Вечером накануне отъезда братья устроили домашний джашан[60], дабы снискать благословение путешествию и пожелать сестре легкой дороги. Ширин слегка нервничала, но все прошло очень хорошо. Все видные городские семейства парсов, включая Ридимони и Дадисет, прислали своих представителей, и даже госпожа Джиджибой заглянула ненадолго. Самое главное, среди гостей были члены панчаята, и Ширин почувствовала громадное облегчение, ибо все-таки еще опасалась, что высший орган общины объявит ее изгоем, а теперь вроде как получено добро на путешествие. Утром Ширин вместе с дочерями, внучками и зятьями приехала в порт, где уже собралась изрядная толпа: куча родственников провожала Розу, нанятый Вико оркестр играл бодрые марши. Капитан “Лани”, рослый моряк с опаленным солнцем лицом и бакенбардами-котлетами, был уведомлен о Ширин и, встретив ее с букетом в руках, лично препроводил в каюту по правому борту, состоявшую из нескольких помещений: маленькой спальни, комнаты чуть больше, служившей гостиной и столовой, и каморки с койкой для Розы. – Надеюсь, вы довольны, мадам? Ширин даже не рассчитывала на подобную роскошь. – Чудесно! – сказала она. После ухода капитана родные помогли Ширин обустроиться, все они были в полном восторге от каюты, и только сама путешественница не могла избавиться от ощущения, что как будто что-то упустила. И лишь когда пришло время провожающим сойти на берег, она вспомнила – торан! Ширин кинулась к сундуку и достала вышитую бисером занавеску, какую парсы вешают на входную дверь. Дочери и внучки помогли приладить ее к косяку, потом все гурьбой вышли в коридор полюбоваться своей работой. – Экдум гхер джаву че, совсем как дома, правда? – вздохнула Шерназ. – Да, – сказала Ширин. – Как дома. Приобщение Захария к опийной торговле началось на калькуттской Стрэнд-роуд, соседствовавшей с самым оживленным участком реки Хугли. Ноб Киссин-бабу обратил его внимание на шесть парусников, бросивших якорь неподалеку. Эта флотилия, пояснил гомуста, только что прибыла из Бихара, доставив первый в нынешнем году груз с опийных фабрик Ост-Индской компании в Патне и Гхазипуре. Нынче урожай мака побил все рекорды, и производство опия на территориях компании увеличивается невиданными темпами, несмотря на беспорядки в Китае. – Опий, наводняющий рынок, уподобился потопу в сезон дождей. Некоторое время они наблюдали за разгрузкой. Сампаны, шлюпки и шаланды, окружившие парусники, напоминали щенят, присосавшихся к матери. Под зорким присмотром вооруженных охранников бригады кули перегружали ящики в лодки и везли к краснокирпичным складам, стоявшим вдоль реки. В каждом ящике, сказал Ноб Киссин, два маунда опия, то есть примерно сто шестьдесят фунтов. В среднем один ящик обходится компании в сто тридцать – сто пятьдесят рупий, но крестьянину достанется, если повезет, лишь треть этой суммы, и после расчета с уймой посредников – стряпчими, агентами, писцами – он вполне может оказаться в убытке. А вот компания, продав опий на аукционе, за каждый ящик получит в восемь-десять раз больше – где-то около тысячи-полутора рупий, что равняется пяти-семи сотням испанских долларов. Затем ящики отправятся на восток – в Китай или другие места, но еще до того, как молоток аукциониста определит им цену, они пройдут через иной, неофициальный рынок – тот самый необычный базар, где состоится посвящение Захария в опийную торговлю. Проулком гомуста вывел своего спутника на площадь Водоема, от которой до Стрэнда рукой подать. В центре площади, сердце деловой Калькутты, был устроен прямоугольный водоем с питьевой водой, в который смотрелась громада здания, изрешеченного колоннами и арками и увенчанного искусными коваными тиарами – штаб-квартира Ост-Индской компании. По другую сторону водоема высилось большое здание без всяких излишеств, имевшее надежный вид солидного банка. Вот здесь, сказал Ноб Киссин-бабу, проводятся опийные аукционы, ближайший состоится завтра утром. Однако сейчас здание было безлюдно, возле запертых массивных дверей стоял охранник. Базар, упомянутый гомустой, приютился на сырой грязной улочке позади опийной биржи. Под ногами наших путников чавкала навозная слякоть, пока они торили дорогу сквозь заслоны из неспешно бредущих коров и шастающих лоточников. Сам рынок был мал и представлял собою освещенные лампами прилавки, где на подстилках сидели по-турецки продавцы в тюрбанах, раскрыв на коленях конторские книги.