Короткая встреча с мистером Бернэмом на опийном аукционе подстегнула желание Захария скорее покончить с калькуттскими делами. Долг по судебным издержкам был погашен, лицензию помощника ему вернули. Работа на баджре тоже близилась к завершению: доски на палубе и в иных местах перестелены, носовая часть и надстройки отремонтированы, каюты вычищены и отполированы; осталось доделать резные боковины носа, да еще кое-какие мелочи. Пара дней усердной работы подвели черту под ремонтом, и Захарий, не теряя времени, запиской уведомил Берра-саиба, что судно готово к осмотру. На другое утро мистер Бернэм добрый час инспектировал баджру и в конце концов хлопнул Захария по спине: – Отменная работа, Рейд! Молодчина! Покрасневшему от похвалы Захарию ужасно хотелось услышать предложение, упомянутое на аукционе, но ему пришлось унять свое нетерпение, ибо мистер Бернэм не спешил перейти к делу. Усевшись в массивное кресло, он огладил роскошную бороду и задумчиво произнес: – Душа моя возрадовалась от известия, что в вас, Рейд, пробудился дух предпринимательства. Наступает новая эра, век свободной торговли, и его героями станут люди вроде нас с вами, сами себя сотворившие свободные негоцианты. Сейчас самое время отважному белому юноше искать счастья на Востоке. Надеюсь, вы знаете, что вскорости снарядят военную экспедицию в Китай? – Да, сэр. – Хорошо. Я думаю, ждать осталось недолго, и войска, собранные в нашем городе, откроют крупнейший мировой рынок. Когда это произойдет, маньчжурская тирания, последнее препятствие на пути вселенского устава свободы, будет сметена. Кончина ее ознаменует рождение эпохи, в которой Божий замысел предстанет во всей красе. Кому судьбой предначертано процветать, добьются успеха, и наградой им станет владение мировыми богатствами. Вам несказанно повезло с редчайшей возможностью нашего времени: сейчас или никогда узнать, принадлежите ли вы к числу избранных. – Вот как, сэр? – Захарий немного растерялся. – Боюсь, я не вполне понимаю. – Я говорю, Рейд, об экспедиции в Китай. Данное мероприятие, разъяснил мистер Бернэм, преподносит возможности небывалых масштабов. Оно не только одарит громадной прибылью, открыв миру китайские рынки, но создаст новый образчик ведения войны, когда бизнес полноправно участвует во всем – от выработки военной стратегии до переговоров с парламентом, информирования общественности и материально-технического обеспечения. Нынешний конфликт не имеет ничего общего с былыми разорительными войнами, сейчас в полной мере будут учтены жестокие уроки прошлого, а все внимание сосредоточено на минимизации финансовых и человеческих потерь со стороны Великобритании. Нынче опора на частного предпринимателя имеет место в неслыханной степени, и уже одно это открывает бесчисленные пути к барышам, начиная от предоставления транспорта и заканчивая поставкой провианта войскам. Мало того, экспедиция, продвигаясь вдоль восточного побережья, обеспечит доступ к пока еще не освоенным рынкам на севере Китая. Под прикрытием королевского флота британские торговые суда смогут, не швартуясь к берегу, сбывать свой товар в густонаселенных районах, где недавние перебои с опием наверняка породили огромный спрос. Каждый ящик принесет состояние. – Не стоит заблуждаться, Рейд: пусть экспедиция невелика размером, но она разожжет революцию. Попомните мои слова: этот поход изменит карту континента! Грядущие перемены будут так велики, предрек мистер Бернэм, что даже центр коммерции сместится на Восток. Одна из главных целей экспедиции – заставить китайцев уступить остров неподалеку от побережья, где будет создан порт, воплощение всех идеалов свободной торговли. Старинный друг и коллега Бернэма мистер Хью Гамильтон Линдси, бывший председатель кантонской Торговой палаты, выступал в пользу этой идеи, имея в виду превосходное расположение острова Гонконг. Благодаря содействию мистера Джардина правительство наконец-то решилось последовать мудрому совету Линдси. Как бы то ни было, в Китае появится новый порт, свободный от гнета империи маньчжурских деспотов. Тираны больше не смогут вешать ярлык “контрабандист” на честных торговцев опием вроде мистера Бернэма, новый бастион свободы будет с удвоенной энергией слать плоды рук человеческих и слово Божие самому многочисленному народу на планете. Вне всякого сомнения, продолжал мистер Бернэм, новый порт быстро перехватит основной торговый поток, сейчас направляющийся в Кантон. Вот почему отдельные магнаты, такие как Ланселот Дент и Джеймс Мэтисон, уже предпринимают определенные шаги, дабы заполучить пальму первенства на захваченном острове. Вот почему и он, мистер Бернэм, решил перенести свои операции на китайское побережье. – Воистину блаженны те, кого Господь избрал к участию в подобных исторических моментах! Вспомните Колумба, Кортеса и Клайва![67] Есть ли большая услада для юноши, нежели стремление приумножить свои богатства, расширяя Господни владения? – Нету, сэр! – Однако не всякому дано распознать наметившиеся пути благоприятной возможности. Робких и осторожных наверняка отпугнет неопределенность исхода войны, этим рабам привычки суждено прозябать на обочине, и только избранные смельчаки захватят приз. Что касаемо его самого, сказал мистер Бернэм, он ни капли не сомневается в зарождении новой коммерческой империи, подданными которой станут те, кому хватило дальновидности и отваги поймать момент. Убежденность его в этом настолько крепка, что он намерен без промедления отправить в Китай “Ибис” с большим грузом опия; судно поведет капитан Чиллингворт, должность суперкарго исправит Ноб Киссин-бабу. Чуть позже, уладив все дела в Индии, сам он отправится в Китай на “Анахите”, которая вдобавок к большому ассортименту товаров тоже повезет опий. Но это еще не все. Свое судно “Лань” он предоставил экспедиционному корпусу. Сейчас корабль в Бомбее – грузится опием “мальва” и забирает немногих пассажиров. При заходе в Калькутту “Лань” возьмет на борт военных и снаряжение, а затем под командованием мистера Дафти присоединится к флотилии корпуса. И лишь теперь мистер Бернэм подошел к своему предложению: – Мне нужен порядочный и надежный человек на должность суперкарго “Лани”. Он будет отвечать за сохранность груза “мальвы”. Если в пути поступят дельные предложения, он вправе осуществить продажу по собственному усмотрению. Как всем суперкарго, оговоренное число ящиков ему разрешено продать для себя. Условия проживания отменные, вдобавок к заработку от продаж, который, вероятно, окажется весьма существенным, будет положено жалованье. И последнее, но немаловажное: если человек этот проявит себя хорошо, он может быть уверен в моей поддержке его продвижения по карьерной лестнице. – Мистер Бернэм сделал паузу и, огладив сияющую бороду, пристально посмотрел на Захария. – Не секрет, что вы, Рейд, давно уже пользуетесь моим расположением. Чем-то вы напоминаете меня в молодости, когда я впервые оказался на Востоке. Увидев вас на опийном аукционе, я подумал, что вы, пожалуй, вот-вот найдете свое истинное призвание. Вы, конечно, знаете, что Ноб Киссин-бабу очень высокого мнения о вас. Он считает, вы идеально подходите для работы, о которой я только что сказал. Конечно, бабу жуткая нехристь, однако в людях разбирается. Он говорит, вам нужны деньги для полной оплаты двадцати ящиков опия? – Да, сэр. – Что ж, я готов ссудить вас авансом в счет жалованья. – Мистер Бернэм опять помолчал, дав собеседнику время прийти в себя. – Остается узнать: вы согласны, Рейд? Захарий слушал хозяина с тем же напряженным вниманием, с каким некогда внимал его жене, и предложение новой работы удивительным образом возымело тот же эффект. Захарий возбужденно поерзал, затем подтянулся и, прижав руку к сердцу, сказал: – Всей душой, мистер Бернэм. Даю слово, вы не пожалеете. День отбытия в Китай неуклонно приближался. Выучка волонтеров заметно повысилась, результат совместных занятий с англичанами превзошел все ожидания, и несколько проверок, одну из которых проводил штабной офицер, завершились лишь мелкими замечаниями. И пока никто, слава богу, не дезертировал, чего Кесри все-таки опасался, ибо, несмотря на кажущееся благополучие, впереди было главное испытание – праздник Холи. По традиции, бенгальские пехотинцы отмечали его с большим размахом. Кесри знал, что бойцы второй роты непременно наведаются в Квартал сипаев и хорошенько повеселятся: бханг рекой, море красок, пальба в воздух, безудержные танцы и баядерки нарасхват. И уж если кто замыслил побег, он, конечно, воспользуется праздничным безумством. Кесри поделился своей тревогой с капитаном Ми, и они пришли к выводу, что запрет праздника только создаст проблемы, уж лучше отпускать солдат небольшими группами и к каждой приставить унтер-офицера. Вдобавок надо издать приказ: на закате всем вернуться в казарму для вечернего построения и пересчета бойцов по головам. А для большего спокойствия обо всем следует уведомить оперативный отдел форта. В прежние годы Кесри и сам от души праздновал Холи, однако нынче ему было совсем не до гулянки. В Квартал сипаев он отправился вместе со своей группой солдат и, стараясь не спускать с них глаз, наскоро выпил лишь одну кружку бханга. Но разве за всеми уследишь, когда вокруг тьма-тьмущая народу? На вечерней перекличке, о которой возвестил колокол, обнаружилась нехватка шестерых бойцов. Расследование выявило, что четверо из них, перебрав бханга и ганджи, просто утратили способность к передвижению, но двое сгинули бесследно. Извещенный об этом оперативный отдел тотчас выставил посты на дорогах и перепутьях. Кесри сомневался, что двум юнцам, не достигшим и двадцати лет, достанет ума осуществить задуманное. Так и вышло: беглецов взяли на паромном причале. На совещании у капитана Ми было решено, что дезертиров предадут военно-полевому суду и обвинитель, в острастку другим, потребует высшей меры наказания – смертной казни. Однако не менее важно было выяснить причину дезертирства и наличие сообщников в батальоне. Капитан Ми распорядился, чтобы Кесри допросил беглецов. Показания арестованных, допрошенных раздельно, почти во всем совпали. Недовольства их, главное из которых касалось размера жалованья, были знакомы. Известие, что в походе денежное содержание индийских военных будет меньше, чем у англичан, вызвало взрыв негодования, Кесри и сам этому был отнюдь не рад. Неравенство выплат уже давно задевало сипаев. Довод военного министерства – англичанам платят больше, поскольку им приходится служить на чужбине, – мало кого убеждал. И сейчас лицемерность его стала явной: Китай – чужбина для тех и других, так почему же белые получают больше индусов? Однако ропотом все и закончилось – никто не желал напрашиваться на трибунал. Вторым номером в списке недовольств дезертиров было устаревшее оружие. Отказ в выдаче новых мушкетов они посчитали унижением их солдатского достоинства. Сей факт вскормил еще одно подозрение: прошел слух, будто суда для транспортировки индийских частей – тоже старье и вряд ли выдержат шторм. Кроме того, ходили пересуды о том, что в случае нехватки провианта все продукты отдадут белым солдатам, а индусам предоставят выбор: жрать картошку и прочую дрянь или подохнуть от голода и болезней. Обо всем этом Кесри знал, но дезертиры упомянули еще кое-что, ставшее для него полной неожиданностью, – в батальоне циркулировали разговоры о дурных предзнаменованиях и знаках, якобы астролог предрек корпусу гибель, а пурохит объявил бенгальских волонтеров проклятыми. Кесри обеспокоился: никто не доложил ему об этих толках, что лишь доказывало, как сильно они подействовали на сипаев. Будь в роте этакий Пагла-баба, он бы держал хавильдара в курсе всех солдатских разговоров, а также сумел найти иное толкование знакам, чтобы ободрить бойцов. Вот потому-то в регулярных частях всегда имелся свой отшельник – незаменимая фигура в подобных ситуациях. Однако бенгальские волонтеры – не кадровое подразделение, но пестрое сборище на один поход, и никакой гуру или садху не успеет прижиться в их среде. На вопрос о зачинщиках, соучастниках и заговорщиках беглецы не ответили. Они молчали, когда их спрашивали, кто их подстрекал к побегу и вообще вел разговоры о дезертирстве. Жестокое избиение не дало результата, и упорное молчание арестантов лишь подтвердило, что подобные разговоры имели место. Один дезертир оказался дальним родственником Кесри со стороны жены, он был родом из деревни неподалеку от Наянпура. По завершении допроса в кровь избитый парень напомнил об их родстве, повалился наземь и, обхватив колени Кесри, взмолился о пощаде. Окажись я в его шкуре, подумал Кесри, и я бы, наверное, решил сбежать. Только действовал бы по-умному, а не так безмозгло. Мысль эта распалила в нем злость, и он отбросил руки парня. – Дарпок аур муракх ке ка рахам? Разве трусы и дураки заслуживают милосердия? Знай, ты сам во всем виноват. Разумеется, дезертиров приговорили к расстрелу. Капитан Ми решил, что приговор приведут в исполнение солдаты его роты, и поручил Кесри отобрать стрелков. Наведя справки, тот намеренно назначил приятелей осужденных в расстрельный взвод и взялся лично командовать казнью. Гадко, но иначе нельзя. 18 марта 1840 Хонам Пока Джоду не появился на моем пороге, я даже не предполагал, что наша встреча так сильно меня растрогает. В общем-то, мы не были друзьями, нас ничто не сближало – ни семья, ни вера, ни даже возраст, поскольку он много моложе меня. Нас свел побег с “Ибиса”, но и тогда вместе мы провели всего пару дней, борясь за выживание на острове Большой Никобар, к которому вынесло наш баркас. Затем пути наши разошлись: мы с А-Фаттом отправились в Сингапур, а Джоду, Калуа и серанг Али наняли лодку до порта Мергуи, что на бирманском побережье Тенассерим. Но вот когда он вошел в мое жилище, в нас обоих будто рухнула какая-то преграда, и мы разрыдались, точно братья, воссоединившиеся после долгой разлуки. Общая тайна нашего побега стала связующим звеном между нами тогдашними и нами нынешними, между прошлым и настоящим. А такие узы намного крепче родственных и дружеских связей. Я догадывался, что Джоду страшно голоден, и попросил Аша-диди наготовить всякой еды побольше: рис, фасоль, китайскую горькую тыкву, карри из рыбьей головы. Митху напекла лепешек. Я удостоверился, что все блюда халяльны, чем заслужил благодарность Джоду. Усевшись по-турецки на полу, он ел руками, закидывая пищу в рот, словно в топку. Время от времени Джоду делал короткие передышки, и я пользовался этими паузами, чтобы узнать, как он оказался в Кантоне. В Мергуи, поведал Джоду, серанг Али решил, что их троице пора разделиться, и посоветовал товарищам двинуть на восток. И вот Калуа записался матросом на корабль, с грузом опия направлявшийся в Ост-Индию, а Джоду поступил в команду английского брига, владельцем которого был не кто иной, как Джеймс Иннес, чьи махинации причинили горе многим, в первую очередь сету Бахраму. Джоду не знал, где сейчас боцман Али – прощаясь, тот обмолвился о порте Куангбинь в Южно-Китайском море. Конечно, товарища моего интересовало, что за это время произошло со мной. Я рассказал, как в Сингапуре А-Фатт встретился со своим отцом, сетом Бахрамом, который взял меня к себе секретарем. Джоду поразился, узнав, что во все время опийного кризиса я был в Кантоне; удивительное дело: наши пути могли пересечься еще год назад, в тот день, когда его вели в тюрьму. Все тарелки он очистил мгновенно – оголодавший тигр не справился бы скорее, однако, насытившись, ничуть не осоловел, а, напротив, буквально пыхал энергией. Я постеснялся спросить, каково ему было в тюрьме, но рассказ его сам полился потоком. Темница расположена в округе Наньхай провинции Гуандун. Джоду меня удивил, сказав, что тамошние условия несравнимо лучше, нежели в кантонской каталажке, где ласкаров держали в клетке, точно диких зверей. Любопытные зеваки в них тыкали палками и кричали “Белые дьяволы!”. – Это был джаханнам, нарак, ад, пекло, – покачал головой Джоду. Стало полегче, когда арестантам вынесли приговор и отправили в Наньхай. По крайней мере, здесь их не выставляли напоказ и лучше кормили: на прежнем месте они получали только соленый рис и рисовый отвар, а теперь иногда перепадали овощи. Как-то раз им даже выдали по кусочку мяса, но Джоду заподозрил в нем свинину и отказался от пайки. “В чем дело?” – спросили тюремщики, и ласкары объяснили, что вера запрещает им нечистое мясо. И вот тогда вдруг выяснилось, что они отнюдь не единственные мусульмане в застенке. Единоверцев оказалось немало, и почти все – китайцы! Многие происходили из здешней обширной общины Хуэй, но были и мусульмане из прочих мест – турки, узбеки, малайцы, арабы. В свою среду они приняли ласкаров, как братьев. Из-за большого числа мусульман тюремное начальство ввело особые правила, и пищу им готовили отдельно. И никто их не задирал, убедившись, насколько они сплочены. Джоду расхаживал по комнате, изредка поглядывая на меня, и рассказ его лился неудержимой лавой: – Знаешь, Нил, лишь тогда я понял, какое великое счастье родиться мусульманином. Ты найдешь братьев повсюду, даже в китайской тюрьме. Всех мусульман связывают неразрывные узы. – Продолжай, рассказывай подробно, – попросил я. – Наверное, сама судьба так распорядилась, чтобы я оказался в тюрьме. Сейчас объясню. Один узник-мусульманин, человек авторитетный, иногда подкупал надзирателей, чтобы в Ураза-байрам и другие праздники к нам пускали имамов из местных мечетей. Возможно, ты не знаешь, что Гуанчжоу славится знаменитой мечетью и усыпальницей шейха Абу Ваккаса[68], дяди Пророка, да благословит его Аллах и приветствует. – Джоду смолк и показал на верхушку далекой башни за городской стеной: – Видишь тот минарет? Это мечеть Хуайшэн, которую построил Абу Ваккас. Говорят, она одна из самых старых в мире. Паломники из дальних мест, таких как Каир и Медина, приезжают поклониться мечети и усыпальнице. Иногда в тюрьму приходил имам мечети Хуайшэн и руководил нашей молитвой. Однажды во время Рамазана он привел с собою паломника – шейха из Адена, что в аравийском Хадрамауте. Звали его Муса Аль-Кинди. Позже мы узнали, что этот низенький, непримечательной внешности купец объездил весь свет: Аравию, Африку, Персию, а в Индостане бывал в Бомбее, Мадрасе, Дели и два года прожил в Калькутте. Но тогда я этого не ведал, и потому вообрази мое изумление, когда он заговорил со мной на бенгали, да еще известил, что в тюрьму пришел ради меня! “Как так? – опешил я. – Мы не знакомы и никогда не встречались”. И тогда шейх сказал, что видел меня во сне: ему явился молодой бенгалец-ласкар, мусульманин, еще не постигший истин Священной книги. “Что за дела? – возмутился я. – Ты хочешь меня оскорбить?” В ответ шейх усмехнулся: разве он сказал неправду? “Ты ничего обо мне не знаешь и не смеешь так со мной говорить!” – взбеленился я. Он опять улыбнулся и пообещал, что вскоре я пойму смысл его слов. Прошло несколько дней, и я повздорил с одним надзирателем, обвинившим меня в воровстве. Тюремщик хотел меня ударить, но я увернулся, и он, грохнувшись наземь, сильно расшибся. Дело приняло серьезный оборот: меня обвинили в нападении на должностное лицо и перевели в камеру смертников. Тебя тоже казнят, посулили тюремщики, и я им поверил. А как было не поверить? – Джоду перестал расхаживать и коснулся моей шеи. – Ты знаешь, как здесь казнят осужденных? Их привязывают к стулу и душат удавкой. Я это видел десятки раз и ждал, что так же поступят со мной. Представь мое состояние и мой ужас. Но потом произошло нечто странное. На другой день после Бакри-Ида[69] один охранник-мусульманин отвел меня в сторонку и сказал, что накануне ходил поклониться усыпальнице Абу Ваккаса. Там он встретил шейха Мусу, который передал мне подарок – свой амулет. – Джоду закатал рукав и показал медный браслет над сгибом правой руки. – Я его надел, и той же ночью мне приснилось, будто на Юм Аль-Кияма, Судном дне, я держу ответ за свою жизнь. И я вдруг понял: боюсь-то я не смерти, а того, что будет потом, когда я предстану перед ликом Судии. Меня охватила дрожь, и я, скорчившись на циновке, впервые в жизни почувствовал истинный страх Божий. Я осознал, что хоть исполняю мусульманские обряды, но душа моя черна и весь я погряз в позоре и дурных поступках. Я вырос в доме греха, где моя мать была содержанкой неверующего Ламбера, где Полетт и я носились по округе, точно дикари, не помышляющие о вере и даже не скрывающие свой срам. Джоду говорил бесстрастно, словно на время покинул свое тело и наблюдал за собой со стороны. – В каком-то смысле я и впрямь был диким зверем. Мною руководила похоть, я думал только о прелюбодействе и соблазнении женщин, я сам накликал то, что случилось на “Ибисе”. Глаза мои открылись, и как только я все про себя понял, страх смерти испарился, я даже жаждал ее, ибо осознал, что любое вынесенное мне наказание будет вполне заслуженным. – Он заговорил тише: – Вот тогда-то я проникся учением Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, и стал истинным мусульманином. Я больше не боялся смерти, я был к ней готов. Но что удивительно, через день-другой после моего обращения – иначе это не назовешь – меня перевели из камеры смертников обратно к товарищам-ласкарам. Джоду глубоко вздохнул, теперь он был абсолютно спокоен, словно вместе с потоком слов выпустил из себя лихорадочный жар. Я чувствовал, что откровения эти продиктованы желанием не только поделиться своими переживаниями, но еще и убедить в важности произошедших с ним перемен, оценить которые в полной мере мог лишь тот, кто знал его раньше. – Ты упомянул Полетт, – тихо сказал я. – А ведь она тоже в этих краях. Собеседник мой так разволновался, что даже побледнел. – Путли? Здесь? Не может быть!