– Как вы смеете… – начал он, но кто-то крепко взял его за локоть и оттянул назад. – Ближе к ветру, Рейд! – Это был мистер Дафти. – Не будемте затевать свару. Военные парни все равно сделают по-своему. Не волнуйтесь, пристанище вам найдется. Под палубой есть премилая комнатушка, именно то, что вам требуется. Ну же, пошли, травим помалу. Помешкав, Захарий дал себя увести. – Это несправедливо, мистер Дафти, мне была обещана каюта… – бормотал он, а вслед ему неслись глумливые реплики: – Рогатому козлине свезло убраться подобру-поздорову… – Еще минута – и я б ему заехал в рыло… – Уж кому-кому, а хмырю-то не мешало бы начистить харю… Захарий только скрежетнул зубами. Выйдя в открытое море, “Лань” взяла курс на Сингапур, и Ширин все чаще задумывалась о возможной встрече с незаконным сыном Бахрама. – Расскажите мне о Фредди, вы же его хорошо знали, – попросила она часовщика. – Каким он был в детстве? Задиг потер подбородок. – Паренек он был добрый, доверчивый и немного застенчивый; будь его воля, он бы стал лодочником или рыбаком, как уж заведено в поколениях кантонского лодочного люда. Но Бахрам, полный амбициозных планов, и слышать о том не желал. Он хотел, чтоб его сын себя чувствовал на равных с аристократами любого сорта – европейскими, китайскими, индийскими. Чтоб мог блеснуть знанием поэзии и отменными успехами в благородных видах спорта – фехтовании, боксе, верховой езде. Бахрам нанял учителей по английскому, классическому китайскому и прочим предметам, что было весьма непросто, поскольку в Китае существуют строгие правила – кто, чему и у кого может учиться. Но с помощью своего компрадора он обеспечил сына наставниками, хотя сам Фредди не проявлял особого рвения к учебе. Бахрам, разумеется, действовал из благих побуждений, сказал Задиг, однако ничуть не облегчил жизнь мальчика. Все вокруг, конечно, знали, что Фредди – сын “ачха” (так в Кантоне называют индусов), богатого купца из племени “белоголовых” (то бишь парсов). И оттого ему было трудно вписаться в свою среду, а платные учителя и частые дорогие подарки все только усугубляли. Порой Фредди было очень одиноко, и он даже подумывал сбежать в Индию. Парень мечтал познакомиться со сводными сестрами и их матерью, представлял, как будет жить в богатом бомбейском семействе; его, выросшего на лодке-кухне в плавучем городе, пленяла мысль о жизни в особняке со слугами и кучерами. Однако в этом вопросе Бахрам был несгибаем; он часто потворствовал сыну, но теперь твердо дал понять, что ни в коем разе не возьмет его в Индию. Бахрам ничуть не сомневался, что огласка тайны породит грандиозный скандал, который уничтожит его во всех ипостасях: отца, мужа и предпринимателя. И оттого у Фредди не осталось иного выбора, как сладиться с жизнью в Кантоне, что означало приобщение к таким же полукровкам, рожденным от иноземных моряков и купцов. Потом он подрос и стал жить отдельно от матери, лишь изредка ее навещая. На вопросы, чем он занимается, Фредди отвечал уклончиво, и мать поняла, что он попал в одну из многочисленных банд, промышлявших в Кантоне и округе. В последнюю встречу с часовщиком Чимей призналась, что боится за жизнь сына. Вскоре Фредди исчез. В свой следующий приезд в Кантон Задиг узнал, что примерно в то же время погибла Чимей, став жертвой грабителей. Бахрам был в Бомбее, и Задиг письмом известил его об ее смерти и бесследном исчезновении сына. Долгое время о Фредди не было ни слуху ни духу, и Бахрам с Задигом уже опасались, что его нет в живых, но он возьми и объявись в Сингапуре. Бахрам держал путь, оказавшийся его последним, в Кантон. Задиг направлялся туда же, сделав остановку в Сингапуре. Они случайно встретились, и Бахрам предложил другу дальше следовать на его корабле. Задиг уже поселился на “Анахите”, когда Вико сошел на берег, чтобы купить одежду на толкучем рынке, еженедельно открывавшемся на окраине Сингапура. Вот там-то он вдруг столкнулся с Фредди. С ним был приятель-бенгалец, некий Анил Кумар-мунши, который позже стал секретарем Бахрама. Сет был вне себя от радости, что вновь обрел сына. Он пригласил Фредди и его друга перебраться на шхуну, они провели несколько чудесных дней вместе. Казалось, Фредди изменился – стал мягче и милосерднее к отцу. Однако о себе говорил мало, на расспросы, где он был все это время, отвечал, что путешествовал по Ост-Индии. Ремонт “Анахиты” был закончен, пришла пора покинуть Сингапур. Бахрам просил сына сопроводить его в Кантон, но тот отказался, сказав, что хочет повидать сводную сестру, обитавшую в Малакке. – Это была их последняя встреча? – Да, биби-джи. С тех пор и я не видел Фредди, прошло уже больше полутора лет. – Срок долгий. И вы надеетесь разыскать его в Сингапуре? – Да. Если он там, я непременно его отыщу. Взамен каюты Захарий получил каморку под палубой, некогда занимаемую мастером-парусником; безоконный чуланчик втиснулся между кубриком ласкаров на полубаке и трюмом, отведенным обозникам. Закуток был так тесен, что пространства в нем хватало лишь для одного гамака. Сперва показалось, что взрослый, мальчик и пять ящиков с опием здесь никак не поместятся. Однако выход нашелся: гамак, подвешенный почти вровень с потолком, позволил поставить под ним ящики и сундук Захария, превратившиеся в спальное место для Раджу. Мальчик не роптал и даже был рад подобному ложу: примостившись на ящиках, он прижимался ухом к переборке, отделявшей каморку от трюма. Тонкая перегородка была сооружена из плохо пригнанных досок, которые в качку довольно широко расходились, позволяя наблюдать за происходящим у соседей. Приникнув к щели, Раджу разглядывал барабанщиков и флейтистов, многие из которых были его ровесниками. Наблюдать за жизнью и особенно перебранками этой веселой компании музыкантов было чрезвычайно интересно. Раджу еще не доводилось сталкиваться со столь легким и частым использованием непотребных слов вроде “пидор”, “блядь”, “пиздюк” и прочих. Он даже не предполагал, что одно известное ему коротенькое слово может быть столь многозначным. В ощутимую качку переборка приподнималась над полом, образуя щель, в которую могли скатиться всякие мелкие предметы. Как-то раз вечером Раджу, одиноко коротавший время в каморке, увидел, что к нему прикатилась блестящая серебристая трубочка. Она притормозила возле сундука, где ей грозила опасность быть раздавленной. Мальчик поспешил спасти нежданную гостью, а за перегородкой уже возникла суета. Прислушавшись, Раджу понял, что кто-то отчаянно ищет флейту, которую он держал в руках. Как же известить хозяина, что его драгоценность цела и невредима? В свое время Раджу брал музыкальные уроки и немного был знаком с духовыми инструментами. Приложив флейту к губам, он выдул пару-тройку нот. Результат не заставил себя ждать. У соседей наступила тишина, затем кто-то шепотом спросил: – Флейта? – Да. Сама прикатилась. Пауза и снова шепот: – Встретимся в коридоре, ладно? Раджу вышел в узкий, освещенный единственной мигающей лампой проход, где через минуту появился курносый темноволосый паренек. Ростом он был не выше Раджу, но благодаря форме с бахромчатыми эполетами выглядел старше. Флейтист благодарно принял свой инструмент и подал руку: – Тера наам кья хай яар? Как тебя зовут? – Раджу. Аур тера? – Дики. Сейчас у меня репетиция, – мальчишка кивнул на трюм, – а вот завтра сможем поболтать. На другой день, увидевшись на палубе, они обменялись парой слов, а позже продолжили разговор, перешептываясь сквозь щели в перегородке. Раджу поразился, узнав, что музыканты участвуют в боях наравне с сипаями. Наша задача, поведал Дики, крайне важна: барабанщики задают ритм движения, а флейтисты сигналят о маневрах. Иначе бойцы не знали бы, когда из колонны перестроиться в цепь или встать уступом для атаки. Звук флейты настолько высок, что слышен за шумом боя. Еще удивительнее было известие, что Дики и сам побывал в боях, но относится к этому спокойно: – Случались схватки с разбойниками, только вот эти засранцы при первом же залпе давали деру. Бороды до пупа, а отваги, мля, ни на грош. С тех пор беседы через переборку стали часты, и Раджу довольно быстро освоил вокабулярий нового друга, чьи рассказы буквально завораживали, и жизнь военных музыкантов представлялась невероятно яркой. Просто не верилось, что одногодки Раджу достигли столь потрясающих высот, по сравнению с которыми его собственная жизнь казалась постыдным прозябанием, и оттого было странно, что Дики проявляет острый интерес к ее скучным подробностям: Раджу ходил в школу? У него есть мать? А отец? Семья питалась в харчевне или мать готовила сама? Где он выучил английский? Случалось, Раджу терял осторожность, приоткрываясь больше, чем того хотел. Например, однажды он сыграл мелодию на инструменте приятеля, и тот спросил: – Где это, мля, ты так намастырился? – Брал уроки, мля, игры на блокфлейте. – Нихера себе! – вытаращился Дики. – Какой слуга может себе позволить музыкальные уроки? Пришлось выкручиваться, на ходу сочиняя историю о службе у капельмейстера. Потом захворал один флейтист, и Дики предложил своего друга на замену. Тамбурмажор, косматый коротышка с вечно недовольным лицом, за любовь к брани и похабщине прозванный Срамословцем, согласился прослушать кандидата. Раджу пал духом, узнав об оценке своего исполнения: “Играет будто срёт”. Но Дики посмеялся над его огорчением и объяснил, что он удостоен редкой похвалы: – Имелась в виду плавность звучания. Ты, мля, прям готовый флейтист! Зрелище, открывшееся на внешнем рейде Сингапура, впечатлило Кесри не меньше, чем молодых сипаев: величественный трехпалубный парусник среди шести военных кораблей на якорной стоянке. “Лань” и дюжина других транспортных судов встали чуть в отдалении, их палубы пестрели красными тужурками солдат. Рядом с “Ланью” бросил якорь корабль, перевозивший первую роту бенгальских волонтеров, сипаи горланили, приветствуя друг друга. Кесри разглядел, что уже прибыли батальоны 49-го и королевского ирландского полков, а также камеронианцы; только 37-й мадрасский полк еще был в пути. Потом капитан Ми вызвал хавильдара для ежедневого доклада о настроениях в роте. Наспех покончив с этим делом, он ознакомил Кесри с боевыми кораблями, скороговоркой перечисляя их названия и вооружение: вон “Крейсер” с восемнадцатью пушками, а вон там – “Алджерин”, имеющий десять орудий, рядом с ним два фрегата, “Конвей” и “Аллигатор”, у каждого двадцать восемь пушек. А самый большой парусник – это линкор “Уэлсли”, у него семьдесят четыре орудия как минимум. Кесри, в жизни не видевший таких громадин, решил, что линкор, несомненно, в числе самых мощных судов королевского флота, а то и первый среди них. Однако Ми разъяснил ему: по адмиралтейским меркам, “Уэлсли” – судно среднего размера, оно относится к боевым кораблям третьего класса. То же самое можно сказать и о самой флотилии – для азиатского бассейна она велика, но несравнима со всей британской армадой, подчас насчитывающей больше полусотни военных кораблей. Кесри устыдился своего неведения, но вместе с тем капитанская лекция его ободрила. Стало быть, англичане считают экспедицию относительной мелочью и абсолютно уверены в достижении поставленных целей. Что ж, тем лучше. Подвиги ему неинтересны, хватит с него ран, полученных за годы службы, сейчас главная забота – самому и его солдатам живыми вернуться домой. Потом капитан Ми вместе с субалтернами в баркасе отправился на совещание, проводившееся на “Уэлсли”. Вернулся он не скоро и вновь призвал Кесри в свою каюту. В руководстве экспедиции произошли серьезные изменения, сказал капитан. Адмирал Фредерик Мейтленд, назначенный командующим корпуса, занемог, сию должность занял контр-адмирал Джордж Эллиотт, кузен капитана Чарльза Эллиотта, британского полномочного представителя в Китае. Контр-адмирал присоединится к экспедиции позже, сейчас он на пути из Кейптауна. Обязанности командующего пока исполняет коммодор сэр Гордон Бремер, начальника штаба – полковник Баррелл. Последний уже принял ряд важных решений касательно стоянки в Сингапуре. Одно из них в том, что английским солдатам и сипаям запрещено покидать корабли. Кесри расстроился, он лелеял надежду хоть несколько дней провести на суше. – Но почему, сэр? – Сингапур – колония молодая, и двадцати лет еще не исполнилось, – сказал капитан. – Разбить на острове большой лагерь, в котором хватит места для всех, затруднительно из-за густых лесов. А здесь тигры – давеча на окраине города они сожрали двух человек.