Оказалось, эта часть города хорошо знакома Розе – поблизости были церковь Сан-Лоренцо, куда она часто ходила на службы, и миссия Мизерикордия, прежнее место ее работы. Совсем рядом обитали и семьи выходцев из Гоа. В их общине Розу прекрасно знали, а потому встретили радушно, не обделив теплом и Ширин, не ожидавшую так скоро и комфортно обустроиться в Макао. К вечернему чаю обычно заглядывал Задиг, который остановился у купца-армянина, жившего неподалеку. Иногда они с Ширин отправлялись на прогулку, извилистыми улочками вышагивая к Прайя-Гранде – широкой бухте, обрамленной роскошными особняками. По дороге Задиг делился последними новостями. Направляясь к острову Чусан, английская эскадра зашла в порты Амой и Нинбо. На стоянках предпринимались попытки передать императору меморандум лорда Палмерстона, в котором были изложены британские недовольства и требования, но задача оказалась невыполнимой – никто не желал принять послание. Портовые чиновники наотрез отказывали английским эмиссарам и порой проявляли враждебность. В гавани Чусана эскадру встретила небольшая флотилия боевых джонок. Парламентеры старались убедить защитников острова сдаться без боя, но все напрасно. Будь что будет, заявили китайские капитаны, но они окажут сопротивление, и тогда английские корабли, встав в боевой порядок, открыли огонь. Ровно за девять минут они уничтожили китайскую флотилию и все береговые укрепления. Войска экспедиционного корпуса беспрепятственно высадились на остров и на следующий день захватили его столицу Тинхаэ. Над городом взвился британский флаг, английский полковник стал комендантом острова. Все это было в точном соответствии с планом коммодора Бремера и капитана Эллиотта. Под влиянием последних событий дневниковые записи Нила, датированные серединой июля 1840 года, стали отрывочны и были наспех сделаны, как всегда, на бенгали, но порой и на английском. Как раз в то время в Гуанчжоу узнали о захвате Чусана и падении Тинхаэ. И тогда же пришло известие, что многочисленные торговые корабли, сопровождающие британскую эскадру, напропалую торгуют опием вдоль всего побережья. Такое развитие событий стало тяжелым ударом для комиссара Линя, все еще лелеявшего надежду путем переговоров достичь соглашения, которое приведет к восстановлению торговых отношений. Но теперь, после проявленной британцами агрессии, он понял, что поголовное изгнание оккупантов – единственный способ пресечь опийную торговлю. И тогда повсюду были разосланы указы, сулящие награду за взятие в плен враждебных чужаков. В категорию эту попали не все иноземцы – португальцы, американцы и ряд других составили исключение. Указы были нацелены на британских подданных, а также купцов-парсов, сипаев и прочих индийских военных. Только в Макао еще было изрядно британцев, и уж где-где, а там-то указы, как ожидалось, принесут плоды. И точно, вскоре в Гуанчжоу поспешил нарочный с сообщением: задержаны англичанин и двое его слуг-индусов, они переправлены на материк и пребывают под надзором местных властей. Гонца тотчас отправили обратно с приказом комиссара Линя: арестованных немедля доставить в Гуанчжоу, проявляя к ним максимальную учтивость. В последующие дни город был взбудоражен слухами: мол, плененный англичанин – высокопоставленная персона, чуть ли не сам коммодор Бремер, который к тому времени превратился почти в мифическую фигуру, наделенную всевозможными демоническими признаками: фантастически громадным ростом, горящими глазами, огромной копной рыжих волос и прочим. Ко всеобщему огорчению, доставленный англичанин оказался низкорослым субтильным юнцом, склонным принимать нелепые позы: то сплетал ноги, словно боясь не дотерпеть до горшка, то возводил глаза к небу, точно крестьянин, взывающий о дожде. На допросе выяснилось, что зовут его Джордж Стэнтон, ему двадцать три года, он евангельский христианин, прервавший свое обучение в Кембридже, дабы спасать души. Поскольку в Макао не было рукоположенного священника, он самочинно занял должность благовестника и читал проповеди остаткам английской общины. Человек строгих правил, ежедневно на восходе солнца Стэнтон купался в море, обычно в компании молодых людей, которых старался приучить к здоровому образу жизни. Из-за своей усердной физкультуры он и попал в плен: тем утром Стэнтон вместе со слугами пришел на безлюдный пляж Касильяш и, как всегда, начал заплыв, но был схвачен лазутчиками и прямо в мокром купальном костюме доставлен на материк. Заодно взяли и слуг, допрашивать которых пришлось Нилу. В протоколе ареста они значились как Чан-ли и Чи-ту, но вообще-то их звали Чиннасвами и Чхоту Миан, уроженцы Мадрасского и Бенгальского президентств соответственно. Обоим катилось к тридцати, прежде они были корабельными ламповщиками и на службу к Стэнтону поступили в Сингапуре после того, как из-за стычки с боцманом их списали на берег. Подтвердив личность Стэнтона, парни решительно отмежевались от него, заявив, что не встречали хозяина глупее и хуже, чем этот законченный придурок. Всякий раз он их будил до свету, тащил с собою на берег и уговаривал залезть в холодную воду – мол, это единственно верный способ унять позывы ужасного, разрушительного недуга. Они долго не могли взять в толк, о чем речь, но наконец сообразили и тогда уверились, что малый спятил окончательно. Оба решили при первой возможности сбежать от него, да все не было удобного случая, а теперь вот они под арестом. – Ничего! – злорадно сказал Чхоту Миан. – Зато и его настигнет кара. Без своих омовений он беспомощен и не сладит с шаловливыми ручонками. Однако радость слуг оказалась преждевременной: по приказу комиссара Линя Стэнтона поселили в прекрасных апартаментах кантонского Дома Совета, выдали ему Библию и письменные принадлежности, выполняли всякое его требование. Что касаемо самих бывших ласкаров, то их, прислушавшись к рекомендации Нила, определили в команду Джоду на “Кембридже”. Когда выяснилось, что Стэнтон из себя ничего не представляет, уже не было смысла удерживать его в Гуанчжоу. Пленника, конечно, отпустили бы, не прими дело иной оборот: поступило письмо португальского губернатора Макао (написанное явно под давлением британцев) с требованием немедленно освободить мистера Стэнтона, незаконно захваченного на португальской территории (о судьбе слуг, подметил Нил, не говорилось вообще). Комиссар Линь взбеленился. Уже в который раз его вынуждали напомнить, что Макао – отнюдь не зарубежная территория, но часть суверенного Китая, на которой португальцам, оказав им особую любезность, позволили обустроить поселение. Значит, решил комиссар, пришла пора отстоять сие принципиальное положение. С этой целью в Макао был направлен большой отряд боевых джонок, который, обходя английский заслон, шел протоками в дельте Жемчужной реки. Вдобавок войско в пять тысяч человек выдвинулось на позиции вдоль массивной заставы, отмечавшей северную границу Макао. Все это произошло очень быстро, но в Гуанчжоу царила гнетущая неопределенность. Нил смутно чувствовал приближение чего-то важного, однако не представлял, что это может быть. И вот утром 14 августа Комптон сообщил ему, что Чжун Лоу-сы, лично направлявшийся в Макао, включил его в свою свиту. Поскольку на полуострове много выходцев из Сяо-Сян, то бишь Гоа, могут потребоваться его услуги переводчика. Из Гуанчжоу отбыли тем же полднем, протоками двигаясь на юг, и на другой день достигли пункта назначения. Высадились чуть выше заставы, которая, отделяя Макао от материка, представляла собою мощную фортификацию, дугой изогнутую над узким, холмистым перешейком, с материковой стороны переходившим в крутой взгорок, откуда открывался широкий обзор португальского поселения на остроконечном извилистом мысе, выступавшем из воды, точно хвост гигантского крокодила. Места эти были знакомы Нилу, в прежние наезды в Макао он частенько прогуливался к заставе, иногда проходя через ворота, за которыми начиналась провинция Гуандун. В те времена таможня была маленьким сонным постом, за небольшую мзду пограничники пропускали всех желающих осмотреть окрестности. Сейчас, приближаясь к заставе со стороны материка, Нил подметил ее значительное укрепление: из бойниц смотрели жерла пушек, на склоне холма расположился военный лагерь – ряды палаток, трепещущие стяги. Вопросов Нил не задавал, было понятно, что боевые действия неминуемы. Когда группа офицеров, в том числе капитан Ми, пересела на пароход и отправилась на разведку, стало ясно: бой не за горами. Догадка подтвердилась, после того как “Энтерпрайз”, стуча лопастями, вернулся на остров, и Кесри вызвали к капитану. – Утром рота должна быть готова к погрузке, – сказал Ми. – На рассвете за нами придет транспортное судно “Назарет Шах”. На полуострове, поведал Ми, налицо подготовка к войне: застава укреплена орудийной батареей, в гавани флотилия боевых джонок. Все признаки того, что вскоре португальская колония подвергнется нападению, но командующий южного фронта капитан Смит намерен это предотвратить, а посему решено нанести упреждающий удар. В наземной операции примут участие сто десять морских пехотинцев, усиленные командой фрегата “Друид” в составе девяноста матросов. Сипаи будут в резерве и, если что, поддержат атаку. К ним прикомандирован небольшой отряд обозников из числа самых необходимых – пушкарей, водоносов и санитаров. Солдатская выкладка по форме “Облегченное походное снаряжение”. Не мешкая, Кесри еще раз проинструктировал капралов, хотя погрузка на корабль была хорошо отработана и каждый знал, что ему делать. Утром подъем протрубили рано, но “Энтерпрайз” опоздал, и сипаям пришлось долго томиться под палящим солнцем. Однако, начавшись, погрузка прошла без сучка и задоринки, и во второй половине дня транспортный корабль, буксируемый “Энтерпрайзом”, прибыл к оконечности мыса Макао, где уже стояли английские суда: корветы “Гиацинт” и “Ларн” с восемнадцатью пушками, тендер “Луиза”, несколько баркасов и фрегат “Друид” с сорока четырьмя орудиями. Окружившие кончик мыса корабли смотрели на бухту Прайя-Гранде. Севернее, возле перешейка, соединявшего полуостров с материком, расположились дюжина боевых джонок и флотилия судов поменьше. Кесри сразу понял, что эти неуклюжие корыта не чета современным кораблям, однако их чрезвычайно странный вид, который им придавали зубчатые башни на корме и носу, вселял определенное беспокойство, усугублявшееся внезапными всплесками активности на палубах, кои сопровождали звон гонгов и колоколов, клубы дыма и хоровое скандирование. Все это до крайности нервировало сипаев. Вдали, на бастионах заставы, виднелась большая артиллерийская батарея из обычных пушек и орудий со стволами от шести до четырнадцати футов длиной на вращающихся лафетах-треногах. Крутой склон холма позади заставы пестрел флагами и вымпелами, трепетавшими на ветру. По прикидкам Кесри, в этом лагере было несколько тысяч солдат. Когда стемнело, мерцающие лагерные костры, рассыпанные по всему склону, выглядели светляками на трухлявом дереве. А фонари в руках вестовых, доставлявших новые приказы, казались блуждающими огоньками. На китайских кораблях всю ночь шли приготовления – то и дело тихий плеск воды перемежался громкими командами и ударами гонга. На рассвете стало видно, что боевые джонки переместились ближе к берегу и заняли оборонительную позицию возле выступающих стен заставы. За ночь увеличилось число пушек на батарее – с парапетов смотрело около двух дюжин жерл. Все утро капитан Ми и другие старшие офицеры с борта “Энтерпрайза”, утюжившего воду вдоль берега, изучали оборону противника. В полдень был подан сигнал к началу атаки. Сперва “Луиза”, “Энтерпрайз” и оба корвета приблизились к заставе, встав напротив китайских кораблей. “Энтерпрайз” подошел так близко к берегу, что почти зарылся носом в илистое дно. По второму сигналу корветы окрыли огонь с дистанции в шестьсот-восемьсот ярдов. Небо над гаванью потемнело от стай водоплавающих птиц, всполошенных грохотом орудий. Через минуту-другую китайская артиллерия ответила огнем, невзирая на разрывы вокруг. Стрельба ее была яростной, но беспорядочной, почти все ядра ложились с перелетом. Тем временем тридцатидвухфунтовые пушки корветов пристрелялись, и китайские орудия одно за другим смолкали, погребенные под крошевом из кирпичей и разорванных тел. Под прикрытием канонады матросы “Друида” и морские пехотинцы перебрались на два баркаса. На фок-мачте фрегата взвился сигнал, призывающий “Энтерпрайз”. Бешено молотя лопастями, пароход дал задний ход и, снявшись с мели, развернулся. Он подошел к фрегату, взял баркасы на буксир и направился к береговой точке, определенной для высадки и атаки китайских позиций с тыла. На какое-то время английский десант пропал из виду, скрытый береговыми скалами. Затем красные мундиры пехотинцев в колонне по двое и морская форма на ее фланге появились на вершине уступа. Англичане, открытые для китайских позиций, расположенных выше, и батареи на заставе, тотчас угодили под ураганный ружейный и артиллерийский огонь. С обеих сторон к ним приблизились роты противника. Английская атака захлебнулась, пехотинцы еще не успели развернуть полевое орудие, как получили приказ отступить к берегу. На фрегате взвился очередной флажок. – Сигнал для нас, – сказал капитан Ми. – Выдвигаемся на поддержку флотских. – Есть, каптан-саиб! – отсалютовал Кесри. Сипаи и обозники уже выстроились на палубе. Стволы гаубиц и мортир, каждый весом в сотни фунтов, еще раньше загрузили в тендер, теперь настала очередь живой силы. Первыми к борту подошли обозники: водоносы, согнувшиеся под весом полных бурдюков, за ними санитары со свернутыми носилками, следом пушкари, тащившие части орудийных лафетов. Новичок Маддоу нес на плечах тяжеленные пушечные колеса, словно игрушечные. Потом наступила очередь сипаев, и Кесри встал у края забортного трапа, чтобы наблюдать за погрузкой. Необстрелянным солдатам предстояло вступить в свой первый бой, и было бы неудивительно видеть на их лицах приметы страха и отчаяния. Однако ни у кого не подметилось бегающих глаз, явного знака растерянности. Никто из сипаев даже не взглянул на Кесри, все шли гуськом, сосредоточенно уставившись на ранец товарища. Их непрерывное движение, напоминавшее вращение колесных спиц, порадовало Кесри – значит, бойцы думают не о себе, но о роте, и, стало быть, его многомесячная тяжелая работа окупилась. Вера солдат в своего командира настолько крепка, что, даже не глядя на него, все знают: он рядом и надежен, как поручень трапа, за который они хватаются, спускаясь в тендер. На “Энтерпрайзе” уже завели буксировочные канаты, и как только офицеры покинули трап, пароход начал движение, шлепаньем лопастей заглушая отдаленную стрельбу. Доставка на берег показалась удивительно быстрой, и вскоре сипаи мчались к плацдарму, занятому англичанами. Едва они построились, по рядам пробежали водоносы, наполняя солдатские медные фляги. Рядом шеренга английских матросов, готовясь к атаке, дружно отливала себе под ноги. Поняв, что в бою облегчиться будет некогда, сипаи последовали их примеру. Приняв командование десантом, капитан Ми отдал приказ выдвигаться колоннами, морякам занять позицию на правом фланге. Размеренной рысью поднявшись по склону, атакующие порядки достигли вершины холма и открыли плотный огонь, невзирая на пули, свистевшие над головами. Залп, другой, третий, и над полем боя повисло густое черное облако пороховой гари, резко снизившее видимость. Сипаи, почти ослепшие в едком дыму и почти оглохшие от пальбы, задыхались, кашляли, но с шага не сбились и, подчиняясь навыку, обретенному за сотни часов ежедневной муштры, шли вперед, точно автоматы. Кесри занял “наблюдательную” позицию – чуть сбоку, но вровень с передовым строем. С началом боя главным объектом его внимания стали собственные солдаты. Он много раз говорил им о сюрпризах в виде непредсказуемого рельефа местности, грохота выстрелов и дыма, но прекрасно понимал, что реальность ошеломит даже самого подготовленного бойца. Вдруг в буханье пушек и треске ружейной стрельбы он различил странный вибрирующий звук – звенел штык, в который угодила пуля. В дыму обозначились контуры солдата: объятый ужасом, он держал ружье на отлете, готовый к тому, что ожившая Смуглая Бесс вот-вот его проткнет. Кесри подскочил к нему и, приложив ладонь к штыку, погасил звон металла. В следующую минуту за его спиной тонко пропела пуля, отрикошетившая от каркаса солдатского кивера. В такой момент оглушенному бойцу кажется, будто его огрели молотом по голове и у него лопнули барабанные перепонки. Сипай, парень лет семнадцати, повалился на колени, зажав руками уши и тряся головой. Кесри вздернул его на ноги, всунул мушкет ему в руки и подтолкнул вперед. Тем временем артиллеристы смонтировали орудия, и гаубицы присоединились к огню легкой пушки моряков. Утробно ухая, из широких жерл они посылали ядра в защитные укрепления, а пушка, басовито рявкая, посыпала шрапнелью и картечью неприятельские цепи. Противник дрогнул, и капитан Ми, шедший в первых рядах, вскинул саблю, подавая сигнал к атакующему броску. Исторгнув мощный рев Хар Хар Махадев![83], солдаты с ружьями наперевес ринулись вперед. Их появление из дымовой завесы обратило врага в бегство – китайцы бросились врассыпную, растворившись в зарослях холма. Теперь Кесри предстояло привести в чувство своих солдат, опьяненных победой и уподобившихся кровожадному зверю после удачной охоты. Сейчас они были опасны и почти неуправляемы, однако он, размахивая саблей и сыпля страшными проклятиями, сумел согнать их в строй. В душе-то он был рад, что их приобщение к войне произошло не в ожесточенном сражении, а в относительно легком бою. Кесри смотрел на солдат, хмуро переминавшихся в строю, и сердце его наполнялось безмерной гордостью: он знал, что не изведает любви сильнее, чем к этой роте – его, в общем-то, творению, венцу трудов всей его жизни. С вершины соседнего холма Нил вместе с Чжун Лоу-сы и его свитой наблюдал за ходом боя, поначалу подкрепившим давно сложившееся мнение о сильных и слабых сторонах противников, а именно: морское превосходство англичан будет нивелировано на суше, и подавляющее превосходство китайцев в живой силе позволит отразить вторжение. Разрушения, причиненные корабельным артобстрелом, никого не смутили, поскольку все были прекрасно осведомлены об огневой мощи западного флота. Войска тоже о ней знали и подготовились к тому, чтоб переждать бомбардировку. Все понимали, что истинной проверкой станет сухопутный бой, и восторжествовали, увидев крохотную численность десанта, не достигавшую трех сотен человек. Наблюдатели возликовали, когда многотысячное китайское войско, хлынув потоком, заставило английских моряков и пехотинцев отступить. В тот момент Комптон и его коллеги сочли, что их ожидания оправдались и битва выиграна. Оттого-то последующее развитие событий в равной степени ошеломило печатника и Нила. Неполные три сотни солдат обратили в бегство тысячи воинов! Сей факт не только опровергал сложившееся мнение, он перечеркивал благоприятные прогнозы на исход широкомасштабного конфликта и к тому же менял оценку эффективности индийских войск. При Ниле о сипаях не говорили, но все же он услышал, как Комптон кому-то сказал: “Не подойди черные чужаки, бой закончился бы иначе”. Слова эти доставили злорадное удовольствие, ибо Нил не раз, но всегда безуспешно пытался изменить невысокое мнение приятеля о боевых качествах индийских войск. Хоть нынче он был в стане китайцев, Нил испытал большую гордость за соотечественников. Сейчас он не думал о том, на чьей стороне воюют сипаи, главное, что они себя не посрамили. Для Нила этот день стал откровением еще и в ином. Впервые в жизни наблюдая за пехотной баталией, он был глубоко впечатлен увиденным. Позже, размышляя, он понял, что бой этот – квинтэссенция времени: долгие годы подготовки, десятилетия новшеств и перемен втиснулись в коротенький временной отрезок. И воздействие свершившегося события было всесторонним, оно определяло будущее и в чем-то изменяло прошлое – по крайней мере, общее представление о нем. Нил поразился тому, что раньше не сознавал чудовищной силы, скрытой в этих временных складках и способной сформировать жизнь многих будущих поколений. Он вспомнил, что, читая о давних сражениях при Панипате и Плесси[84], воспринимал их как нечто неизмеримо далекое от его жизни, занятное лишь причудливой военной формой и старинным оружием. И только теперь до него дошло, что на подобных полях сражений определялось его место в мире. Он понял, почему шииты ежегодно отмечают битву при Кербеле[85]: это признание того, что история и время подобны земным сдвигам, навеки изменяющим лик планеты. Но как же так – горстка людей за несколько часов или даже минут решает судьбы миллионов, еще не появившихся на свет? А исход кратковременных событий определяет, кто будет править кем, кто станет богачом, а кто бедняком, кто хозяином, а кто слугой в грядущих поколениях? Бо́льшую несправедливость трудно представить, но так было и есть с момента появления человека на земле. Глава 15