– Да, каптан-саиб. – Ты не обознался? – Никак нет. Она сама со мной заговорила. Спрашивала о вас. – И что ты ей сказал? – Мол, вы здесь, в экспедиционном корпусе. Она этого не знала. Капитан наконец оторвал от стола взгляд, в котором плескалось недоумение. – Что она делает в Китае? – Она здесь с мужем, каптан-саиб. Зовут его мистер Баннэм или как-то так. – Бернэм? – Точно! Она назвалась миссис Бернэм. – О господи! – Ми вскочил и стал расхаживать по палатке. – Как же я не сообразил… да нет, и мысли не было… – Мысли – о чем, каптан-саиб? Ми глянул искоса. – Давеча я виделся с ее мужем на “Уэлсли”, но мне и в голову не пришло, что он… что они… В общем, он пригласил наших офицеров на отмечание Нового года. Бернэм хочет устроить настоящее представление – почетный караул, подъем флага и все такое. Я обещал привести отделение сипаев, флейтистов и барабанщиков. – Высунувшись из палатки, капитан посмотрел на речное устье. – Наверное, и Кэти будет там, да? – Так точно, каптан-саиб. – Кесри кашлянул в кулак. – Может… – Что? – Может, вам туда не ходить? Против ожидания, в ответ капитан не рявкнул, но глубоко вздохнул, словно покоряясь судьбе, которую он не в силах изменить. – Все это дьявольское наущение, хавильдар, но я не могу не повидать ее… я должен пойти… – Ми смолк и посмотрел Кесри в глаза. – Мне поможет, если ты будешь рядом и возглавишь отделение, которое я поведу на корабль. – Это приказ, сэр? – Нет, – сказал капитан. – Но я был бы тебе признателен. Вся его командирская властность бесследно испарилась, теперь взгляд Ми полнился чуть ли не детской растерянностью и беззащитностью, словно годами копившееся ожесточение куда-то истекло и он вновь стал пылким и простодушным юношей, у которого давным-давно Кесри служил денщиком. Правда, в те времена он ни о чем так настойчиво не просил и никогда так не проявлял своих чувств. А сейчас казалось, будто мучительная боль, притаившаяся в глубоком тайнике его души, прорвала наносную оболочку жесткого грубияна, превратив в того, кто абсолютно беспомощен перед властью любви. Кесри больше не пытался отговорить капитана, поняв, что ему не по силам уберечь свое былое дитятко. – Есть возглавить отделение, каптан-саиб! Глава 16 По подсказке Джоду, Нил еще издали приметил “Кембридж”, стоявший на якоре у Вампоа. Корабль этот выглядел чудны́м, прежде не виданным сплавом Востока и Запада. Типичный силуэт английского торгового судна с полным такелажем не вязался с украшениями, придававшими “Кембриджу” вид замаскированной боевой джонки: на его мачтах трепетали флажки с иероглифом “отвага” и символами инь-ян, над палубой тянулись гирлянды бумажных фонариков, с фальшбортов почти до самой воды свешивались лозунги с китайскими письменами, похожие на гигантские свитки. И разумеется, с боков носа смотрели два огромных глаза. Из-за этой детали корабль выглядел знакомо и слегка комично: в Бенгалии на всяких судах, больших и маленьких, тоже рисовали глаза на форштевне, однако на трехмачтовике ливерпульской постройки они были как-то не к месту. На борту Нила ждало еще немало сюрпризов – география помещений осталась европейской, но использовались они совершенно иначе. Китайский командный состав предпочел расположиться на полубаке, который на западных судах всегда отводился команде, а ласкары обитали в кормовой надстройке, неизменной прерогативе офицеров на английских кораблях. Управление “Кембриджем” тоже отличалось от западного образца. Капитана как такового не было, но имелся лао-да – скорее этакий администратор, нежели командир. Матросов это вполне устраивало, ибо давало им возможность самостоятельно принимать согласованные решения по тем или иным оперативным вопросам, благодаря чему обстановка на корабле была более раскованной. Состав команды отмечала большая разномастность: кроме ласкаров-индусов, в нее входили матросы с Явы, Суматры, Молуккских островов, Филиппин и, конечно, из Гуандуна; в общем-то все они прекрасно ладили, и потому на борту царил дух товарищества. Вместе с тем “Кембридж” излучал некую загадочность, точно корабль-призрак, – его всегда окружали сторожевые лодки, а команда сходила на берег только под конвоем, который то ли охранял, то ли предотвращал побег. Джоду был не единственный, кто как бы в шутку называл “Кембридж” плавучей тюрьмой. Больше всего Нил страдал от отсутствия новостей – на борту никто не знал, что происходит вокруг, словно корабль уже ушел в плавание. К счастью, безальтернативным связником стал Комптон, доставлявший на “Кембридж” приказы властей. Визитов сего источника информации все ждали с большим нетерпением, а уж Нил-то особенно. После года совместной работы он чутко улавливал настроения друга и вскоре заметил, что Комптон, утратив свою обычную бодрость, с каждым разом выглядит все более удрученным. Кроме доставки сообщений, иной работы почти не осталось, жаловался печатник. Новый генерал-губернатор Цишань привез своего толмача, да беда в том, что этот Пен Бао никакой не переводчик, его знание английского ограничено пиджином, которого он нахватался, служа у печально известного торговца опием Ланселота Дента. Новый толмач – хоу-гау, подлец, который “врет даже в молитве”. Однако он как-то сумел снискать расположение генерал-губернатора, а прежних советников и толмачей комиссара Линя погнали вон. Бюро переводов распустили, Чжун Лоу-сы больше не подпускают к серьезным делам. В начале ноября печатник буквально ошарашил Нила, сообщив ему, что намерен покинуть Гуанчжоу и вместе с семьей перебраться в свою родную деревню неподалеку от Чуенпи. Зная, что Комптон и его родные очень любят Гуанчжоу, Нил оторопел. – Но почему? Что-то случилось? Печатник помрачнел. – Ситуация в городе быстро меняется. В ходу ярлыки “предатель”, “шпион”, и потому у всякого, кто был связан с иноземцами, есть повод для опасений. Город превратился в крокодилий садок. Поди знай, что может произойти. Ради блага семьи я решил уехать. Команда “Кембриджа” знала, что напряжение в городе возрастает, однако это не остановило ласкаров-мусульман от ежемесячного посещения мечети Хуайшэн. Правда, проявив благоразумие, они больше не пользовались паромной переправой, но вместе с вооруженным конвоем добирались до Гуанчжоу в нанятых лодках. Обычно ласкары отбывали в четверг вечером, ночь проводили в мечети и на другой день после полуденной молитвы возвращались на “Кембридж”. Возможность вырваться из корабельного заточения выпадала нечасто, и потому Нил присоединялся к ласкарам в их ежемесячных вылазках. Джоду с друзьями шел в мечеть, а он, переправившись на другой берег реки, добирался до монастыря Океанский Стяг, где всегда мог рассчитывать на теплый прием Таранатх-джи. Бывало, там он встречал и Комптона. Однажды в разгар зимы их троица завела долгую беседу. Из верных источников Комптон узнал, что генерал-губернатор Цишань не желает нового вооруженного столкновения с англичанами; будь его воля, он бы удовлетворил их требования. Но император категорически запретил всякие уступки. Приказ Пекина остался неизменным: любой ценой изгнать “несносных чужаков” из Китая. В разговор вступил Таранатх-джи, заметив, что выдворение англичан возможно, если последовать совету гуркхов: объединенными силами атаковать британцев с тыла, на бенгальских территориях Ост-Индской компании. И тогда у вынужденных обороняться англичан не останется иного выхода, как уйти из Китая. Комптон печально улыбнулся: да, Чжун Лоу-сы говорил, что нынешний король Непала Раджендра Бикрам Шах недавно повторил свое предложение военной интервенции в Индию, призвав Пекин поддержать его в войне с британцами. Услышав это, Нил взбодрился, окрыленный надеждой. – И каков был ответ? – спросил он. – Есть ли шанс, что китайцы поддержат гуркхов в боях на землях Британской Индии? Комптон покачал головой: – Нет, это противоречит политике Пекина не заключать союзы с иными царствами. И потом, империя Цин не вполне доверяет гуркхам. От этих слов Нила аж тряхнуло. – Какие же вы, китайцы, дураки! – вскричал он. – Умные-то вы умные, но дураки! Как же вы не понимаете, что лишь этот маневр мог бы сработать! Гуркхи абсолютно правы! Комптон покорно вздохнул: – Сейчас это уже неважно. Время упущено. Ночью Нил лежал без сна, размышляя о том, как в Индостане и Китае все могло бы измениться, если б империя Цин прислушалась к своим непальским данникам. Гуркхи могли бы занять значительную часть Гангской равнины, создав государство, способное обуздать европейские державы. Если б не близорукость кучки людей в Пекине, карта мира стала бы совсем иной… Нил уже начал задремывать, и тут вдруг за рекой что-то загрохотало. Выскочив на улицу, он увидел фейерверк над американской факторией, где еще обитали несколько иноземных купцов. Видимо, они праздновали 1841 год, только что наступивший по западному календарю. Поначалу Ширин собиралась пойти на новогодний раут Бернэмов в своем лучшем вечернем платье. Но потом занервничала, ибо не могла избавиться от мысли, что Бахрам не одобрил бы появления в европейской одежде на борту “Анахиты”, для него-то и строившейся. В результате выбор пал на мужнин подарок – лиловое шелковое сари, украшенное кантонской вышивкой. Задиг и Фредди поддержали национальный стиль, в свою очередь отказавшись от привычных сюртуков и панталон. В день раута прибыв на виллу, Задиг выглядел как сановник Блистательной Порты: крепдешиновый кафтан, высокая черная шапка. Следовавший за ним Фредди был одет в простой, но элегантный китайский халат с изящной отделкой воротника. Однако на свежевыбритом лице молодого человека застыло несвойственное ему выражение тревожного ожидания – предстоящий визит на знакомую шхуну явно разбередил его чувства. Согласно договоренности, баркас с “Анахиты” ожидал гостей на той стороне мыса, что смотрела на внешний рейд. Ширин, к причалу прибывшая в паланкине, была ошеломлена тем, как ее встретили на баркасе. К ней подбежал боцман и, отдав честь, гаркнул: – Салаам, биби-джи! Кхем чхо? Здравия желаю, хозяйка! Как поживаете? Мало того, что моряк заговорил на гуджарати, он как будто прекрасно знал, к кому обращается. Вглядевшись, Ширин поняла, что боцман этот из самой первой команды “Анахиты”, члены которой служили ее семье еще до постройки шхуны, а его еще мальчишкой привезли из Кача[89] и взяли юнгой на батело ее отца. – Юсуф-джи? Ты, что ли? – спросила Ширин. – Он самый, биби-джи. – Боцман обрадовался, что его узнали, и бородатое обветренное лицо его расплылось в широкой улыбке. – Значит, по-прежнему служишь на “Анахите”? – Так точно, – кивнул боцман. – Господин Бернэм сохранил всю старую команду. Все до единого матросы прежде служили сету Бахраму, и все они взбудоражились, узнав о визите Ширин, которая для них оставалась хозяйкой. – Пусть доски “Анахиты” перешли в иные руки, но душа ее навеки с вами и вашей семьей, биби-джи, – сказал боцман. – Корабли, они как лошади – помнят тех, кто их взрастил.