Притормаживать начали, когда состав удалился от Лика на восемь верст, а когда УКВ-рация крякнула о готовности, дали резкое торможение. К этому времени поезд замедлился со своих неспешных двадцати верст в час до ленивых десяти. Практически в этот же момент на первый и последний вагоны обрушился шквал свинца, из пяти ручных пулеметов Зверь, а им на смену пришли глухие взрывы ручных гранат и редкие хлопки карабинов. Это вступили в дело выделенные Северо-Западным фронтом конные добровольцы, а как только охрана была уничтожена, в вагоны загрузили взрывчатку и уже на ходу стали минировать боеприпасы и баллоны с хлором. * * * Когда я прибыл в штаб полка из-под Дуклинского перевала, наш войсковой старшина, Максим Шикин, меня огорошил: — Предстоит тебе, Аким Кожевников, со всей твоей героической сотней передислокация на Северо-Западный фронт, а что и почем, не знает даже командир нашего корпуса. Говорит, тайна это даже для него. И вижу я, что войсковой расстроен не меньше моего. Оно и понятно, кому понравится, когда у него, в самый неподходящий момент, отбирают часть войска. Посидели мы с ним в тот вечер, а на второй день погрузили нас в теплушки и отправились мы, куда направила нас судьба и воинские начальники. Как мы добирались, дело десятое, но до Гродно доехали, откуда своим ходом двинулись в Белосток. Застоявшиеся кони шли легко и на третий день вахмистр, из дончан, определил нас на ночлег в соседней деревушке. — Паря, мож таки скажешь, чего нам ждать? — спросил я дончака, но тот только загадочно так отвечает: — Аким, я со всем уважением, но поверь, и сам весь в догадках. На том вахмистр и отбыл, а поутру со стороны Гродно показался легковой «Дукс». Из тех, что возят большое командование, он еще «Тигрой» обзывается, а когда он остановился, из него выскочил вестовой. Эту братию каждый казак за версту учует и, открыв дверь, дал выйти полковнику, да не простому, это я определил сразу. Ну, что за напасть такая, только мы разложили кашу, как придется строиться. Еще смотр устроит, но бог миловал — едва я на всю округу рявкнул: «Встать смирно!», как их высокоблагородие сразу гаркнул: «Отставить! Всем завтракать, а вы, сотенный, ко мне». После специально так отвернулся, чтобы, значит, не смущать моих казачков, а когда из машины выбрался Грач я и вовсе воспарил духом. Оказалось, полковник ехал из Гродно в штаб отряда особого назначения, а сюда заехал забрать меня. Для порядка он меня расспросил, как мы воевали с хунхузами, да как проходили сквозь боевые порядки австрияк, а после поведал, что моя сотня это вся, как есть, воинская сила отряда особого назначения. Я, знамо дело, удивился, но виду не подал, хотя и подумал — чем же это ты, Акимка, успел прославиться, что тебя единственного послали с фронта на фронт. А еще, оказалось, будет пополнение, из добровольцев. И опять я захотел спросить, а почему же нас никто не спрашивал, но тут меня полкан и ошарашил — Ты, Аким Кожевников, назначаешься командиром роты отряда особого назначения. Подчиняться ты будешь лично мне, полковнику разведывательного отделения штаба Северо-Западного фронта, но об этом не должна знать ни одна живая душа, а в мое отсутствие, считай за командира Романа Евгеньевича Серебрянникова. Это он о Граче так, а я и знать не знал, что у Грача такая фамилия. Я-то совсем даже не против, но чтобы штабной полковник с уважением доверял командовать войском гражданскому?! Сказал бы кто раньше — ни в жизнь бы не поверил. С другой стороны, какай Грач гражданский. Без погон, это верно, но даже его пятнистая одежка выдает в нем вояку. А после нам пришлось тяжко. Грач же сказал, что это все обычная месячная подготовка бойцов отряда особого назначения. Я Грача спросил, неужто есть необычная подготовка? Это было, когда мы пластом лежали после марш-броска на 150 верст. Оказывается, есть и такая, но я могу не беспокоиться. Дескать, стар я для настоящей муштры. Этим надо заниматься с шишнадцати лет. Готовил нас Грач крепко, и готовил не один. С ним были все его бойцы, что переходили Карпаты в прошлом годе. Перво-наперво, нам выдали новые самозарядные карабины. Калибр, как у мосинского ружья, но патрон короче, и пуля малость другая. Как бы острее. Мои, конечно, заартачились, но когда Грач показал, сколько пуль попало в мишени на дистанции в версту из мосинки, и из самозарядки, таскать на себе мосинкий карабин расхотели в момент. А уж когда каждый пострелял из ручного пулемета, то и вовсе поутихли. Теперь в каждой пятерке пулеметчик, снайпер и три стрелка, навьюченные боеприпасами как китайские кули товаром хозяина. Ко всему нам выдали разгрузки и маскировочную одежду и стальную каску. Мы учились ходить по болотам, вести скрытное наблюдение и проводить экспресс-допросы. Кидали гранаты и делали из них растяжки. Вешаешь такую на дереве, а жилку зеленую прячешь в траве и когда конный или пеший заденет… ох, и не завидую я такому скитальцу, но самое-самое это рации. В нашем полку я одну такую видел — зеленый ящик фунтов на сорок пять, но связь держат до сотни верст. Грач сказал, эти рации уже третий год поступают в армию. Зато нам он видал совсем небольшие радиостанции, весом в семь фунтов. Связь они держали до десяти верст, и кто бы мне раньше сказал, что я смогу так командовать засадой. Сижу я, значит, на высотке. Весь в маскхалате, как кикимора болотная, а внизу вьется дорога. Два бойца, такие же кикиморы, разбегаются влево и вправо на пять верст, и, значит, постоянно докладают, что там происходит, и если никакой угрозы нет, то я даю приказ засаде: «Здесь первый, седьмому, огонь по готовности. Как понял, прием?» Ну, и если седьмой все понял, то, как говорит Грач: «Пипец котенку». Мне оставалось только слушать, как засадники распределяют цели и контролировать что там сообщат крайние наблюдатели. Это чтобы вовремя смыться, если со стороны кто-то нацелится к моим засадникам. Но самое полезное, что мне дал Грач, это понимание: «Чтобы ты ни видел, никогда не забывай, что, возможно, тебе это показывают намеренно, а истина она другая». Через неделю, к нам прибыло пополнение из дончаков. Скажу как на исповеди — досталось мне изрядно, пока я эту анархию не привел к боевой единице. Знамо дело, никто у них коней отбирать не собирался, но в разведке на коняшке пройдешь не везде. Я это понял еще пока воевал с Грачем хунхузов, а пока до донских долдонов достучался, кровушки они моей напились, как те пиявки болотные. Некоторые из них оказались несогласные, но таких я отчислил, зато оставшиеся политику партии и правительства поняли как надо. Про эту политику я запомнил еще от Михи Самотаева. Кстати, а Миха к нам приезжал. Поначалу мне показалось, что зазнался. Как же, член Государственной Думы это вам не кот нассал, но Миха, как признал меня, тут же кинулся обниматься. Он-то мне и поведал, что создается фронтовая разведка, а выход, к которому нас готовят, будет с диверсией и просил попусту не геройствовать. Фронт мы прошли болотами южнее Вольки Пасечной, интересные у них тут названия. Шили с проводником, который вывел нас в глухомань лесную под Цишево. Здесь-то я и познакомился с Вороном. Это командир здешних разведчиков. По говору — из местных. Он-то нам задачу и уточнил: — Сейчас, Аким, занимайся разведкой местности, но чтобы ни один германец не насторожился, а как пройдет сигнал, то надо будет тебе дождаться подрыва состава с ядовитым хлором и двигать за облаком, уничтожая по пути все что можно, но особенно орудия и боеприпасы. О газе я догадался аккурат в тот день, когда Грач нам поведал, для чего нужны противогазы, и как ими пользоваться, но виду я не показал. Вот и стали мы разведывать, да так, что за две недели ползанья на брюхе стали кикиморами без всяких маскхалатов. Теперь нами только детей пугать, зато в округе знали каждую тропку. Последнюю неделю мы по большей части отдыхали, хотя издали, конечно, поглядывали, и вот пришел тот самый день, ради которого понялась вся эта суета. Это когда пришло сообщение, что в ночь с 11-е на 12-е июля нам надо ждать состава. О том, что взвод дончаков свою задачу у прусского Лика выполнил, я узнал, когда состав с хлором прошел Граево. Дончаки сейчас отходят на северо-восток, а нам надо ждать состав в двух верстах северо-восточнее Цемношие. Почему северо-восточнее? Да потому, что оттуда задуло еще с вечера, и идти нам придется за облаком на юго-запад, где у немца стоят батареи тяжелых орудий. Поначалу я хотел затаиться ближе, но Ворон передал по рации, что в поезде баллонов с газом оказалось вдвое больше, к тому же два вагона с боеприпасами. Одним словом, когда все это жахнуло, в ушах звенело с полчаса, а газ разлило на версту, и не отойди мы, как нам сказал Грач, не факт, что этой отравы мы бы не наглотались. А потом мы двинулись за хлорным облаком. Сперва в противогазах, но после маски скинули. Неудобно в них. К этому времени забрезжило, и стали видны валяющиеся на земле фрицы. Страшное зрелище. Пока два передовых отряда штыками докалывали расчеты батарей, третий минировал пушки и боеприпасы, а четвертый ставил растяжки для любителей за нами побегать. Для подрыва применяли специальные заряды с часовым механизмом. Поворачиваешь такой на тридцать минут, значит, через тридцать минут ствол разорвет. Еще брали в плен старших офицеров, тех, кто не подох от своего газа. Так и шли. Где вели коней в поводу, а где догоняли облако, но в понижения не совались — там еще должен был оставаться газ. Когда стали рваться первые заряды, мы уже отошли на три версты. По этому сигналу на германские позиции обрушился огонь орудий Шведского и Южного фортов крепости. И вовремя. Хлора в этом месте оказалось мало — частью рассеялся, а часть ветром снесло к западу и гансы тут начали постреливать. Оно, конечно, с нашими пулеметами, прорвались бы, но когда супостата месят снаряды, идти всяко проще, особенно, когда на той стороне твои команды слушает сам полковник Батюшин. Так и пошли. По моей просьбе огонь наших батарей перенесли влево и вправо от прохода, по которому побежали пулеметчики и стрелки с патронными коробками. Этот прием мы отработали еще дома. Когда на фронте в пол версты, по тебе лупят почти двадцать пулеметов, тут особо не погеройствуешь, особенно ежели до этого ты хлебнул хлора, и тем более, когда после газа над головой стала рваться русская шрапнель. А как пулеметчики дошли до германских окопов, тут и рванул весь наш отряд на конях со всем пленными офицерами. Так и прошли, и всего двоих наших подранило. Я лично доложил полковнику об уничтоженных орудиях и захваченных пленных. Особо отметил героев. Потом все получили награды, а меня назначили командиром батальона отряда особого назначения, состоящего из трех рот. То есть, две роты разведки и одна обеспечения. Такой вот маленький батальон, а задача у нас — ведение разведки в тылу противника. Ну, а коль мы теперь разведка, то форму нам поменяли на пехотную. Это чтобы никто не догадался, а свои шаровары с желтым лампасом, желтые погоны и фуражку с зеленым верхом и желтым околышем, мы припрятали до лучших времен. Маленькие рации Грач у нас забрал, сказав, дюже они секретные, взамен мы поручили автомобильный узел связи с пятью носимыми станциями. Не знаю, правду ли говорят, что новое оружие стало поступать на Кавказский фронт, но вот у нас оно осталось, и мой батальон теперь не знает беды с военными припасами, как все вокруг. Жаль только, что крепость пришлось оставить, но это произошло позже, когда возникла угроза окружения. * * * Артистический подвал «Бродячая собака» открылся в конце одиннадцатого года, а в начале двенадцатого в нем прошло первое выступление девятнадцатилетнего Владимира Маяковского. Улица провалилась, как нос сифилитика. Река — сладострастье, растекшееся в слюни. Отбросив белье до последнего листика сады похабно развалились в июне. Я вышел на площадь, выжженный квартал надел на голову, как рыжий парик. Людям страшно — у меня изо рта шевелит ногами непрожеванный крик. Но меня не осудят, но меня не облают, как пророку, цветами устелят мне след. Все эти провалившиеся носами знают: Я — ваш поэт. Как трактир, мне страшен ваш страшный суд! Меня одного сквозь горящие здания проститутки, как святыню, на руках понесут и покажут Богу в свое оправдание. И Бог заплачет над моею книжкой! Не слова — судороги, слипшиеся комом; и побежит по небу с моими стихами под мышкой и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым. Слова резкие, словно мазки кисти художника-авангардиста из общества «Бубновый валет». Урбанистическая образность, динамизм и постоянная смена ритма — все вопит о новом небывалом искусстве. Ну и, конечно, шокирующая тема. Без этого никакой футурист не футурист. Как говорится, не повыпендриваешься — никто тебя не заметит. На образ новатора работает вызывающе желтая кофта. Шляпа с мягкими полями из-под которой на зрителя глядят большие дерзкие глаза. По-настоящему мрачными они станут позже, а в первом выступлении в них плещется неуверенность и отчаянное желание понравиться. Последним страдает вся поэтическая братия. Таким увидел Маяковского Самотаев, на первом выступлении поэта. Тогда же и познакомился, а Владимира безмерно порадовали слова одобрения лидера новых социалистов. Символично, но и закрытие кафе так же было связано с именем Маяковского, прочитавшим в пятнадцатом году «Вам»: Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет!