В целом же все делалось правильно, и в июне пятнадцатого года ставкой было принято решение беречь людей, но вот беда — к этому времени кадровый офицерский корпус был в значительной мере выбит. На 3 тысячи солдат приходились 10–15 офицеров, а их квалификация оставляла желать лучшего. В офицерство массово пошло городское разночинное сословие, в котором цвели и пахли оппозиционные настроения. Аналогично обстояло дело и с солдатами, с той лишь разницей, что крестьянин с винтовкой в принципе не хотел понимать, зачем его оторвали от дома, а его превращение в обученного солдата требовало солидного времени. Ход компании и психологическое состояние армии были на постоянном контроле у переселенцев. Анализировалось все, от солдатских шуток и зуботычин офицеров, до психологического состояния в ставке. Информация шла непосредственно из окопов и из штабов, и даже из ставки — везде были свои люди. Момент, когда в русской армии произошел слом, вычислить удалось довольно точно. Июнь пятнадцатого года называли месяцем больших потерь — армии стояли насмерть под убийственным огнем противника. Август назвали месяцем большого драпа — назад откатывалась целая армия, едва по одной из ее дивизий наносился удар. Между ними прятался июль — месяц большого перелома. Показателен пример с двумя русскими твердынями. На маленькую крепость Осовец германцы обрушили 200 тысяч снарядов, в том числе калибром 305 и 420 мм. Обстрел длился десять дней, но крепость выстояла, и когда пришел приказ, гарнизон подорвал крепостную артиллерию и вышел к своим. Мощнейшая Новогергиевская крепость сдалась после четырех дней артиллерийского обстрела. Сначала к фрицам перебежал ее комендант, написавший с той стороны приказ о сдаче. За ним пошли все 83 тысячи рыл гарнизона, в том числе 2100 офицеров! Противнику достались 1200 орудий, более миллиона снарядов и прорва продовольствия. Всего пять офицеров ослушались преступного приказа, и вышли к своим. К слову сказать, двое из них носили немецкие фамилии, это к вопросу о якобы поголовном предательстве русских немцев. Гарнизон Осовца состоял из кадровой армии, гарнизон Новогергиевска в основном из новобранцев, что наводило на тревожные мысли о стойкости «новой» армии. Из четырех русских крепостей, две сдались бесславно, что вызвало в обществе растерянность, негодование и всплеск шпиономании. Самые ретивые выдали «гениальную» мыслишку — командующий армиями Юго-Западного фронта генерал Алексеев ЗАБЫЛ отдать приказ коменданту Новогергиевска на отход, поэтому генерал и сдался. Ага, от безысходности всего после четырех дней бомбардировки. М-да, круто! А слабо было подумать, что у командующего есть целый штаб, прорабатывающий шаги всех подразделений, и ворох панических телеграмм от коменданта крепости? Вот именно, что слабо, или, как будут говорить потомки, думать таким долбоклюям было «в лом», вот и несли обыватели ахинею о забывчивости генерала. В августе пятнадцатого Николай II решил лично возглавить ставку. Был ли в этом смысл? В ближайшей перспективе был — армия и тыл всколыхнулись в надежде. Но жила эта надежда до ближайшего отступления, а все дальнейшие поражения теперь накрепко связывались с именем Николая Александровича Романова. В этом смысле «Акелла» промахнулся. Тогда же Николай II снял с поста главжандарма Джунковского, за то, что Николай Федорович рискнул объективно показать художества «великого старца». Показал и поплатился. То есть, сначала Николаша Гришаню Распутина отодвинул, но поднявшийся бабий визг со стороны гражданки Романовой все вернул на круги своя, а Джунковского отправили командовать 8-й Сибирской стрелковой дивизий. Эта отставка не спасла бывшего московского градоначальника от расстрела в конце тридцатых годов. Узнав от Мишенина о участи Николая Федоровича, Федотов в который уже раз расстроился, по его мнению Джунковский такой участи не заслужил. Несмотря на все усилия Германии по выводу России из войны, ее план успехом не увенчался, но надломленными оказались и армия и тыл. Везде заметно усилились антивоенные настроения. А как же помощь союзников? Помощь, в принципе, была. В мае, одновременно с наступлением немцев на восточном фронте, началась военная операция Антанты под Артуа. За шесть дней артподготовки по германцам было выпущено более 2-х миллионов снарядов из 1700 орудий. За полтора месяца непрерывных боев было потеряно 130 тысяч человек, но эффект оказался в пределах десятка квадратных километров. На этом помощь союзников кончилась. Со средины июня, пока избиваемая германской артиллерией Русская армия отступала, Антанта готовилась к следующему штурму и только 25 сентября, когда наступление фрицев на Россию выдохлось, началась операция Антанты в Шампани и Артуа. На это раз на германские позиции обрушилось свыше пяти миллионов снарядов, выпущенных из 2600 орудий. Увы, результат вновь оказался плачевным — потеряв убитыми и ранеными более 200 тыс. человек, удалось отбить еще несколько квадратных километров территории. При этом немцы потеряли 140 тысяч человек. Был еще один эпизод помощи, заслуживающий самого пристального внимания. На сентябрьский запрос 1914-го года генерала Жофра: — Достаточны ли у вас военные запасы? Наши придурки бодро оттарабанили: «Все пучком», а спустя два месяца французских и английских посланников известили — у России не хватает ружей, и артиллерийских припасов. Генерал Беляев прибавил, что сделаны заказы за границей. Это он поведал о Российском заказе на заводы «Армстронг и Виккерс» пяти миллионов снарядов, винтовок, патронов и до черта прочего вооружения. Отгрузка намечалась на март пятнадцатого, и получи Россия заказанное оружие, летняя компания 1915 года сложилось бы для России не столь трагически. Увы, о запрете британского правительства на исполнение заказа, Россию известили слишком поздно. «Самим не хватает», — таков был вердикт союзников, а уплаченные денежки так и сгинули. Переселенцы заметили еще одну особенность — упадок духа армии в большей мере коснулся Северо-Западного фронта, и в меньшей Юго-Западного, что отразилось на событиях 1916 года. В шестнадцатом году стратегия Германии вновь поменялась. Посчитав, что русская армия серьезной угрозы больше не представляет, кайзеровский генштаб решил покончить с Францией. Германское наступление под Верденом длилась почти десять месяцев с 21 февраля до 16 декабря, но планируемых плюшек не принесло. Антанта потеряла 750 тысяч человек, немцы — 450 тысяч. Между тем потенциал Франции и Англии рос. Результат был налицо — обороняясь под Верденом, у союзников хватило сил провести мощнейшую наступательную операцию у реки Сомма. Эта битва длилась с 24 июля до глубокой осени. В ней союзники потеряли 625 тысяч человек, немцы — 465 тысяч, а обе битвы, под Верденом и на Сомме, стали символами кровопролитных и безрезультативных сражений. До июля шестнадцатого года на русском фронте стояло относительное затишье, а за две недели до атаки Антанты на Сомме, началось наступление нашего Западного фронта на Брест-Литовск. На следующий день ему в помощь ударили войска Юго-Западного фронта, под командованием генерала Брусилова. Барановичевская операция «северян» против германских дивизий с треском провалилось. Имея тройной перевес в живой силе и некоторое превосходство в артиллерии, русские части так и не смогли прорвать германский фронт. Потери русской армии составили 80 тысяч человек против 13 тысяч потерь противника. Не в пример лучше дело обстояло на Юго-Западном фронте. Удар Брусилова считался отвлекающим, но именно ему удалось прорвать оборону противника в нескольких местах одновременно. Этот прием оказал решающее значение, ибо скрыл от противника направления главного удара, а потом «пить боржоми» оказалось поздно. В результате «Брусиловского прорыва» Австро-Венгрия была поставлена на грань катастрофы, а русские войска вернули почти все потерянное в минувшем году. Не имея точных сведений об отвоеванных в своей истории территориях, переселенцы были уверены, что здесь события развивались несколько успешнее. Общие же потери Тройственного союза оставили более 1,5 миллионов человек, и, если бы не угроза флангового удара немцев со стороны Варшавы, не факт, что австрияки не вышли бы из войны. * * * В начале ХХ века экспедиции по Африке устраивал всяк кому не лень. Конечно, иногда колониальные администрации препятствовали, но решение всегда находилось. Санкт-Петербургский Музей антропологии и этнографии добился дотации на экспедицию по Абиссинии в начале тринадцатого года. На тот момент в России не было профессиональных этнографов-африканистов, поэтому на роль руководителя был выбран поэт и путешественник Николай Гумилев, умудрившийся к своим двадцати семи годам совершить четыре экспедиции по Африке. Первоначальной целью экспедиции был сбор этнографических коллекций. Надо было записывать песни и легенды, собирать зоологические коллекции. За два месяца до отправки экспедиции из Одессы объявились меценаты, взявшиеся финансировать расширение экспедиции на двух ботаников, одного микробиолога, и пятерых казаков для охраны. Всполошившаяся было администрация музея, вскоре успокоилась — на руководство и цели экспедиции меценаты не покушались, зато бюджет увеличился более чем вдвое. Экспедиция стартовала в апреле 1913-го года из Джибути в Харер, откуда направилась в городишко Гинир, после чего повернула на север-запад и на полпути до Аддис-Абебы разделилась. Основная часть, во главе с Гумилевым, вернулась в Джибути. Меньшая часть, направилась на юг к столице Британского протектората Найроби. Факт, что отправившиеся на юг заинтересовались млекопитающими из отряда парнокопытных и рода Phacochoerus africanus, больше известные под именем: «свинтус бородавочник африканский», казаков не интересовал. Гумилев вернулся в Россию первого сентября 1913-го года, вторая часть ближе к новому году. Собранные экспедицией материалы были переданы в Санкт-Петербургский музей антропологии и этнографии. Об интересе биологов к африканским хрюшкам никто так и не узнал. Эта несколько необычная история имела свое продолжение в ноябре шестнадцатого года, когда владелец шведской шхуны, Улоф Лунд пребывал в самом скверном настроении по причине полного отсутствия фрахта на его кормилицу — трехсот тонную парусную шхуну нареченную громким именем «Ловиза Ульрика». Когда в таверну вошел финн, капитан допивал пятую кружку пива. Как Улоф узнал, что это финн? Да очень просто — посетитель говорил с сильным финским акцентом и представился финном, правда, паспорт он показал венесуэльский. То есть, сначала финн подошел к хозяину заведения, но старина Юханнес тут же отправил финна к шведу. Вообще-то Улоф финнов не любил, считая их людьми второго сорта, но к Ристо Пяяккёнену отнесся, как к самому дорогому гостю. А что вы хотите, если тот предложил фрахт на Штеттен. Груз — пробная партия расфасованного свиного корма из Венесуэлы. Цена за фрахт была названа хорошая, стопроцентная страховке вызвала споры, но к согласию стороны пришли. После этого даже негр станет родственником, не то, что финн. Опершись на планшир Улоф смотрел на исчезающий за кормой германский берег. До войны он частенько заходил в Штеттин, но последние полгода фрахт к южному берегу Балтийского моря практически прекратился — будь она неладна эта война и эта блокада. Но, как говорится, нет худа без добра, и все триста тонн разгрузили к полдню второго дня, а на следующий день к вечеру Улоф с попутным ветром отправился домой. Ристо оказался ушлым малым и заранее списался с нужными людьми, чтобы те закупили у него на пробу корм. И все же, финны люди второго сорта — Ристо похвастался, что его товар разлетелся по всей Германии и теперь Улофу придется снижать цену за фрахт, но он пойдет Улофу навстречу, если тот внесет его в судовую роль, но сам Ристо останется на берегу. Впрочем, рассуждения владельца шведской шхуны продолжались ровно до того момента, пока в борт парусному судну не врезалась торпеда, разметавшая его обломки на два кабельтова. Шхуна в это время была далеко от берега и взрыва никто не услышал. Капитан всплывшей субмарины из серии «Малютка» лично убедился в отсутствии выживших, затем произнес фразу из нового фильма о покойниках с косами, после чего отдал приказ на погружение и задал курс на Ревель. Никаких записей в бортовом журнале не появилось. Более того, по документам лодка в это время находилась на заводских испытаниях в двух десятках миль у северу от Ревеля, а заводская команда в болтливости замечена не была. Спустя неделю после отхода шхуны из Штеттена в Германии разразился падеж свиней. Заразу германские микробиологи не сразу, но определили. Ею оказалась болезнь «Монтгомери» или «африканская чума свиней», открытая в Кении в 1910 году. Беда в том, что против этой болезни никакие препараты не помогали. Остановить ее распространение удалось только жестким карантином с уничтожение поголовья хрюшек в радиусе тридцать верст от каждого очага заболевания, которых оказалось до неприличия много. В результате Германия потеряла не менее трех четвертей свинячьего поголовья, что явилось сильнейшим ударом по обеспечению страны продовольствием в условиях блокады. Расследование вывело германских криминалистов на след горячего финского парня, продавшего первую партию корма из Венесуэлы. Потом «всплыла» шведская шхуна «Ловиза Ульрика», но дальше все застопорилось - шхуна вместе с экипажем и финном исчезла. Судя по выброшенным на берег обломкам, «Ловиза» напоролась на дрейфующую мину. * * * О том, какие сумасшедшие бабки зарабатывали фарм-компании в мире переселенцев, выходцы из того времени не забывали, и с началом 1909-го года, три русских микробиолога денно и нощно работали над вакциной от гриппа, один из штаммов которого в 1917…1919 годах будет назван «испанкой». При грамотно организованной PR-компании, можно было рассчитывать на доход, соизмеримый с годовым бюджетом Империи. * * * В один из дней 1910 года, когда Федотов просвещал «молодую поросль» о существовании вирусов, и требовал не жевать сопли, а пробовать применить ослабленную и убитую культуры возбудителя гриппа, прозвучало упоминание о только что открытой африканской чуме свиней. Одновременно Федотовым вспомнился голод, разразившийся в странах тройственного союза к концу первой мировой, который, естественно, захотелось приумножить. В результате, нанятый очередной компанией «Рога и копыта» микробиолог, принялся искать лекарство от африканской чумы, попутно решая задачу хранения возбудителя. Отдельно стоял вопрос — жалко ли переселенцам экипаж шведской шхуны и умирающих от голода немецких детишек. Мишенина, страдающего «либерастией» средней тяжести, в известность не ставили — устали бы слушать стенания. Зато Зверев с Федотовым доподлинно знали, кто развяжет и первую, и вторую мировые бойни. Не говоря уже о газах, подлостях с попытками вбить клин между русскими и украинцами, и прочими мерзостями тевтонов. Аналогично обстояло дело с молодым русским микробиологом, начавшим догадываться о планах своих нанимателей. Тем более, что о нанимателях он знал, только то, что они из общества «Рога и копыта». В итоге, как только партия свиного корма была готова, с ним произошел несчастный случай с летальным исходом. Как говорится: на войне, как на войне, и рисковать в таком деле утечкой информации категорически не следовало. * * * Волею случая, а точнее ненавязчивого пожелания переселенцев, встречи выпускников Высших курсов управления проводились перед новым годом. И не просто так — одновременно проходил экономический семинар, на который приглашались ученые-экономисты. Постепенно рамки семинара расширялись. Стала подтягиваться профессура и известные в предпринимательских кругах люди. Семинар шестнадцатого года прошел под знаком: «Как державе перейти на мирный лад». Казалось бы, война в полном разгаре и немец нигде не отдал даже пяди завоеванных земель, и вдруг тема перехода к мирной жизни. Но критикам администрация дала ответ: «Думать надо до того, а не как всегда» и семинар собрал полный аншлаг.