Натали подошла к Николаю и положила ладонь поверх его руки, лежавшей на резной спинке стула, спокойно взглянула ему в глаза: - Скажите, граф, могла бы я каким-то образом повлиять на Ваше решение в отношении Якова? - Вне всяких сомнений, - ответил он. - В таком случае я не стану этого делать. Не хочу, чтобы из-за меня Вы поступались своими убеждениями. Вы дворянин, офицер и, я уверена, сделаете правильный выбор. - И Вы примете любое моё решение? - Любое. - Оно может показаться Вам излишне суровым. - Любое, - повторила Натали и вышла из кабинета. Глава 23 Яков выздоравливал медленно. Он помнил, как после ранения вилами, несмотря на потерю крови, был на ногах уже на третий день. Теперь же ему понадобилось около двух недель и постоянные усилия Пелагеи, Мани и престарелой матери, чтобы вновь почувствовать в себе прежние силы. Никто его не охранял, не следил за ним, даже когда он спускался через огороды к реке искупаться и порыбачить. Сенокос был закончен, свежее сено просушено и сложено в душистые скирды. Мужики, получив небольшую передышку, готовились к жатве. Выйдя однажды утром во двор, Яков подумал, что пора уже самому сходить к барину, повиниться, поблагодарить за спасение и, конечно, покорно принять заслуженное наказание. Когда он проходил мимо конюшни через огромный газон с разбитыми клумбами и дорожками, через людскую в доме, дворовые провожали его такими взглядами, какими смотрят разве что на грешника перед вратами Ада: с жалостью, презрением и испугом. Маня, занимавшаяся как раз кружевной рубашкой мадемуазель Ирэн, поднялась было за ним, но Яков, встретившись с ней глазами, покачал головой, и она села на место. Только работать уже не могла, понимая, что в ближайшие минуты решится судьба не только её любимого Яши, но и её собственная. Это понимали и смотревшие на неё со всех сторон девки и бабы, некоторые из них сокрушённо кивали головами, другие – вздыхали. Яков подошёл к Настасье, в нерешительности потоптался рядом, попросил: - Ты бы, того, Настасья, доложила барину. Ну, того, покорно, мол, просит принять… или как там у них положено… - Господи, Матерь Божья и Николай Угодничек, батюшка! – торопливо зашептала Настасья, обращаясь по рангу сразу ко всем почитаемым силам небесным. Она, оглядываясь, вышла из людской, но не пошла сразу к барину в кабинет, а направилась в гостевое крыло в комнату к дядьке Григорию. Старик, услышав, что его просят доложить барину о визите подсудимого конюха, выпрямил спину и, проворчав что-то, похожее на «ничего без Григория не сделают», застучал протезом к барским покоям. Через некоторое время он вернулся и кивнул в сторону кабинета: - Проходи, голова бедовая. - А как там барин, дюжа не в духе? - поинтересовалась Настасья. - Попробуй его пойми: у него на лбу не намалёвано, - отмахнулся старик. – Скоро всё узнаем. Яков коротко постучал в дверь кабинета и, не дожидаясь ответа, вошёл. Барин сидел за столом, расстелив перед собой карту Российской Империи. Конюх остановился перед столом, ничего не говоря, граф тоже молчал. Яков покорно ждал, пока барин заговорит, но глаза его невольно опускались и с тревогой впивались в карту. - Ты когда-нибудь уезжал из поместья? – спросил вдруг Полынский совершенно спокойным голосом. - С Генрихом Францевичем в Воронежскую губернию на конный завод ездил, - ответил Яков. - Далеко это? - Далеко. Два дня в седле. - Смотри сюда, - граф показал на карте остро отточенным пером небольшую точку, - вот тут живём мы, а вот тут Воронеж. Расстояние на карте было ничтожным, и Яков удивлённо покачал головой. - Вот здесь, - перо двинулось вниз, - Кавказ, где я воевал. - Далеко, - признал Яков. - А вот это, - кончик пера стремительно побежал вправо и очертил огромный участок в половину карты, - тут знаешь что? Яков сглотнул, догадываясь, но ещё не решаясь признаться в этом. - Правильно, Яша, это Сибирь, - подтвердил его догадку Полынский, хмурясь от каких-то своих мыслей. – Как ты думаешь, сколько туда ехать? А идти пешком в колодках? Яков продолжал молчать, низко опустив голову, и, как заворожённый, не мог оторвать глаз от карты. - Чем же тебе у меня-то хуже, а, Яков? Или отец мой покойный тебя чем обидел? Яков отрицательно покрутил головой. - А может, господин Берг тут без меня лютует? - Дай Бог всем такого управляющего, - возразил Яков. Полынский вскочил вдруг со стула и, обойдя стол, подошёл к Якову вплотную, заглянув ему в лицо: - Всё я понимаю, Яков. Хочется на волю, чтоб самому своей жизнью распоряжаться. Я другого понять не могу: почему ты Наташе-то такую судьбу предрешил? Она-то чем перед тобой провинилась? Она, конечно, бойкая, но ведь чистая, как ангел?! - Вовек мне свой грех перед ней не замолить, - еле слышно проговорил конюх, сжимая в кулак край своей рубахи. - Да она простила уже, сам знаешь. Просила за тебя, - махнул рукой барин. – И Маня простила. Только, как ты думаешь, верить тебе будет? Яков молчал, признавая этим правоту графа. Он уже не думал о наказании – только о своей вине перед Натальей, Маней, барином, который всегда относился по-доброму к крепостным. - По оброку хочешь пойти? – спросил вдруг граф безо всякого перехода. Яков растерялся: он был готов к тяжёлой работе, порке, каторге и рекрутчине, но не к этому. - Что молчишь? - Барин… век буду Бога… - Яков наклонился, стараясь поймать руку Полынского для благодарственного поцелуя, но Николай жестом остановил его: - Прекрати. Знаю ведь, что это не в твоём характере. - Благодарствую, барин. Век не забуду, - повторил Яков, ещё не до конца веря в произошедшее. - Чем заниматься будешь? – спросил Полынский. - Да я ж всю жизнь при лошадях… - Дам тебе письмо к своему бывшему сослуживцу, он родственник хозяина завода, на котором ты был под Воронежем. Захочешь – к ним на службу поступишь, нет – так сам ищи дело по душе. Раз уж отпускаю, то неволить не буду. Оброк положу большой: такой знаток, как ты, нарасхват будет, только руку окажи. Скопишь денег – держать не стану, выкупайся. Графу было приятно наблюдать, как загорелись благодарностью и надеждой потухшие глаза конюха, но он видел, что Якова тревожит ещё что-то, из-за чего его радость не может быть полной. - За родителей не волнуйся: не оставлю. Яков кивнул. - Что-то ещё? Говори, пока я добрый – сам себе удивляюсь. - Маня с каторги ждать обещалась, - признался, наконец, Яшка. – Ради Христа, барин, не отдавайте её ни за кого, а я её первую выкуплю – наизнанку вывернусь. Полынский вздохнул, понимая, что значит разлука с любимой женщиной. - Если она согласна, венчайтесь и забирай её с собой. Маня – славная девушка. А будешь обижать её – из-под земли достану и своими руками… Конюх выходил из кабинета в полной уверенности, что так и будет. Что «ласкового барчука», как привыкли называть молодого Полынского крестьяне, больше нет. Яков вспомнил, как на его вопрос о том, как только они терпят этого старого самодура, дворовые Захарьина, крестясь, отвечали: «Это ты ещё молодого не видал. Вот тот лютый, ещё похужей батюшки будет». А ведь младший Захарьин на несколько лет старше Полынского, а всё по заграницам отцовские денежки проматывает, когда его сосед в двадцать пять успел пройти и беду, и войну, и стать хозяином и Мужчиной. ⃰ ⃰ ⃰ Дни мелькали один за другим, наполненные хлопотами и заботами августовской страды. Погорельцы в Полыновке отстроились и обжились, благодаря щедрости барина и помощи односельчан. Июльские события вспоминались всё реже: насущное всегда важнее. Дворовые, слегка разочарованные мягкостью барина к Якову, быстро нашли этому подходящее объяснение, и теперь Натали иначе как «заступницей» не называли. Яков с Маней готовились к свадьбе, не уставая молиться за Натали и Николая. Поездку по имениям граф решил отложить на неопределённое время, в надежде на то, что после испытаний, которые ей выпали, Натали смягчится и примет его предложение раньше установленного ею самой срока. Но надежды его не оправдались: девушка по-прежнему проводила всё время на кухне или за книгами, поглощая знания с невероятной жадностью. Адам Берг даже как-то пошутил, что Натали имеет больше шансов поступить в университет, чем он. Николай старался как можно реже бывать в доме, чтобы исключить общение с тётушкой и мадемуазель Муратовой, которые до сих пор отказывались понимать, что их присутствие здесь нежелательно. Совместные трапезы вызывали у графа двойственные чувства. С одной стороны – вечное ворчание графини и жеманство Ирэн, которые ежедневно повергали его в состояние брезгливого раздражения. С другой стороны, каждый приём пищи он воспринимал как безмолвное свидание с Натали. По тому, что она приготовила и как это расположила и украсила, он угадывал настроение девушки, узнавал, довольна ли она им или за что-то сердится. Сегодня брюзжание графини особенно выводило его из себя. Во всё время обеда Николай сдерживался из последних сил и отмалчивался. Но когда тётушка стала критиковать нежнейшее и вкуснейшее рагу из зайчатины, Полынский не выдержал и спросил, не скучает ли графиня по изысканным блюдам своего личного повара. Это было откровенной грубостью, и тётушка, опешив, замолчала на полуслове. А Николай, не дожидаясь ответа, извинился и покинул столовую. Он нервничал ещё с завтрака, когда, взглянув на свой поднос, понял, что снова в чём-то провинился перед своей кухаркой.