«Кому рассказать – не поверят», - усмехнулся граф, но вынужден был признаться, что ему гораздо важнее мнение собственной служанки, нежели всего светского общества. Он перебирал в памяти всё, что делал и говорил в последние два-три дня, но так и не нашёл за собой какой-либо вины. Вспомнив поведение тётушки за столом, он решил выяснить, не притесняет ли графиня Натали в его отсутствие. Он, конечно, догадывался, что девушка ни за что в этом не сознается, но удобный повод для встречи был найден. Натали вошла в кабинет графа, не дождавшись ответа на свой стук. Полынского на привычном месте за столом не было. Не закрывая двери, девушка приблизилась к столу и присела в кресло для посетителей. Некоторое время её взгляд скользил по знакомым предметам, потом остановился на небольшом настольном портрете старого графа. Натали, улыбаясь, нежно погладила резную рамку. Затем она заметила небрежно брошенные на краю стола перчатки для верховой езды, принадлежащие Николаю. Рука её заскользила по тонкой коже, замерла на поверхности, растопыренными пальчиками измеряя, насколько ладонь хозяина перчаток крупнее её хрупкой ладошки. Полынский почти минуту наблюдал, стоя в дверях, как Натали с трепетом прикасается к его вещам: перчаткам, книге, которую он читал, коробке с сигарами. Когда она тронула губы кончиком гусиного пера, забытого им в чернильнице, Николай не выдержал: - Никогда не думал, что буду завидовать мёртвому гусю. Девушка отдёрнула перо и стремительно встала. - Вы приказали явиться, месье Полынский, - ровным голосом произнесла она, слегка присев. - Вы ошибаетесь, мадемуазель. Я не приказывал – я пригласил. - Что Вам угодно, месье? - Хотел узнать, за что Вы рассердились на меня сегодня утром, - объяснил граф, медленно приближаясь к Натали. Девушка удивилась: - Но как Вы… - По чайной чашке, - предугадал её вопрос Полынский. Встретив её недоумённый взгляд, он пояснил: - Ручка чашки была повёрнута вправо, а ведь обыкновенно Вы учитываете тот факт, что я левша, и разворачиваете её. Натали смутилась и покраснела, вспомнив, что каждое утро проверяет мельчайшие детали сервировки подноса с завтраком для графа и собственноручно разворачивает чашку так, чтобы ему удобно было брать её левой рукой. Николай приблизился к девушке ещё и чуть наклонил голову вбок, заглядывая в её опущенные глаза. - Я впал в немилость… За что? – спросил он тихо. Девушка ничего не ответила, и граф продолжал вопросительно всматриваться в её лицо. Наконец она сдалась: - Григорий Пахомыч волнуется, оттого что Вы не нуждаетесь больше в его услугах. - Пахомыч стар, ему пора отдыхать, а не прислуживать. - Его угнетает ненужность,- пояснила девушка. – Вы бы могли давать ему какие-либо лёгкие поручения, иногда просто говорить с ним, советоваться. Вовсе не обязательно следовать этим советам. Просто он очень привязан к Вам. - Я люблю Пахомыча, как родного, - серьёзно ответил Николай. – Можете не сомневаться, я позабочусь о нём. - Спасибо, граф. - Вы сердитесь на меня из-за Пахомыча? – граф двумя пальцами приподнял её подбородок, заставляя Натали посмотреть на него. - Старик выглядит подавленным. Он Вас так любит… - Хотел бы я, чтобы Вы любили меня так, как Григорий. - Вы хотите, чтобы я чистила Ваши сапоги? – улыбнулась Натали. - Я хочу, чтобы мои сапоги были разбросаны по спальне вперемешку с Вашими туфельками, - произнёс Николай, понизив голос. - Почему разбросаны? – ещё тише спросила Натали. - Потому что нам будет недосуг их аккуратно ставить. Натали опустила глаза и отступила назад, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Николай шагнул за ней. - Граф, нам не стоит… - Стоит! – возразил он, накрывая её губы своими. Он целовал её снова и снова, отрываясь от её губ только чтобы осыпать поцелуями всё лицо или срывающимся на хрип голосом прошептать на ухо что-то щемящее нежное и совершенно неразборчивое. Она же не произнесла ни слова, только вцепилась побелевшими пальцами в его руки выше локтей, отдавшись на волю его порыву. Сколько это продолжалось, Натали не помнила, только в момент, когда она поняла, что готова позволить ему пройти этот путь до конца прямо сейчас, почувствовала, как Николай оставил её губы и просто крепко прижал её к своей груди, легонько целуя в макушку и поглаживая по распушившимся волосам. - Я не смогу ждать ещё почти пять месяцев, - пробормотал он через несколько минут. – Умру от разрыва сердца. Натали улыбнулась в сукно его сюртука: - Если бы все мужчины умирали от неутолённого желания, мир не просуществовал бы до 1838 года. - Вы намеренно меня дразните, - пожаловался Николай. - А вы – меня, - вздохнула Натали. – Я не хочу лгать Вам, граф: мне всё труднее Вам отказывать. - Тогда дайте согласие, и, как только закончится Успенский пост, мы обвенчаемся. Что Вас удерживает? - Мезальянс, - ответила девушка, отстраняясь от мужчины и отходя к окну. – Скоро Вы поедете в Москву, а затем в Санкт-Петербург. Начнётся светский сезон… - Мне безразлично мнение общества, - возразил Николай. - Граф должен жениться на девушке своего круга. Это ведь так естественно. - Натали, - Полынский пожал плечами, - только что я держал Вас в своих объятиях, и Вы отвечали на мои поцелуи. Назовите мне что-нибудь более естественное, чем стремление любящих людей создать семью. - Из-за меня Вас не будут принимать в обществе. Николай задумался на несколько минут, разглядывая портрет отца. Потом решительно тряхнул головой. - Внучку французского повара, возможно, во дворец и не пригласят, но перед дочерью русского дворянина, женой русского графа, раскроются двери всех гостиных, - заявил он. - О чём Вы? – насторожилась Натали. - Пора нам узнать, что это за человек такой – Пётр Краевский! Собирайте вещи, моя дорогая: мы едем в Петербург. Глава 24 Натали не помнила, чтобы когда-нибудь молчала четыре часа кряду, если только во сне. Гнетущая тишина была пронизана высокомерием и гневом, которые исходили от мадемуазель Муратовой и графини Лидии Львовны. Как посмел Николай Полынский объявить об отъезде только за ужином и заставить своих гостий за один вечер собраться в дорогу! Как ему хватило наглости навязать в попутчицы знатным дамам кухарку! Дамы были возмущены, к тому же не выспались (отправиться в дорогу в семь часов утра – кошмар!), и предпочитали мрачно молчать на всём протяжении пути. По правде говоря, граф вовсе не настаивал, чтобы его гостьи ехали сегодня же, он намеревался отправиться в компании кучера Капитона, Адама Берга и Натали. Надо ли говорить, что допустить такое Ирэн не могла и совершила настоящий подвиг, замучив горничную Настю придирками, но собралась за один вечер и утром встала почти вовремя. В итоге они опоздали с выездом всего на каких-то полтора часа. Она провозилась бы и дольше, но Полынский пригрозил, что уедет без неё, если через пять минут мадемуазель не будет сидеть в карете. Когда Ирэн увидала расположившуюся у окна Натали в новеньком дорожном платье, то чуть не завизжала от возмущения, но, встретившись с ледяным взглядом Полынского, благоразумно промолчала. Графиня, несколько минут назад уже потерпевшая поражение в споре с племянником, сидела, поджав губы, и всем своим видом являла оскорблённую добродетель. Натали тоже предпочла бы общество Насти и сундуков, которые ехали в большой карете графа. Её спор с Николаем на эту тему растянулся почти на двадцать минут и проходил гораздо горячее, потому что девушка ни за что не хотела провести несколько дней в обществе злобных фурий. На каждый довод Николая Натали приводила свой контраргумент. В конце концов он сгрёб её в охапку и запечатал ей рот таким крепким поцелуем, что она ещё несколько минут после его окончания ничего не могла произнести. Только кивнула, когда он спросил: - Вы сделаете, как я прошу? Теперь же она корила себя за слабоволие, читала, дремала, смотрела в окно, снова читала – так проходил час за часом этой молчаливой пытки. Она завидовала Насте, которая сейчас могла делать всё, что хочет, а ещё больше завидовала Николаю и Адаму, которые путешествовали верхом, наслаждаясь последними летними днями. Первая ночёвка на постоялом дворе при почтовой станции стала испытанием для нервов графа. Драгунский капитан, никогда не терявший хладнокровия в минуты смертельной опасности и гордившийся выдержкой и тактом в отношении подчинённых, уже готов был палить в воздух, только бы эти две женщины замолчали и перестали изводить всех вокруг своим брюзжанием. В конюшне путешественников уже ждали свежие лошади, отправленные графом накануне. Ужин тоже был готов, но вот комнат оказалось только три. И хотя в каждой из них было по две кровати и с размещением не должно было возникнуть никаких трудностей, графиня отказывалась делить спальню с кем бы то ни было. Полынский, сверкнув глазами, предложил продолжить путь и провести ночь в карете. Эта угроза возымела действие, и тётушка поселилась на ночь с Ирэн – единственной достойной кандидатурой для своего общества. Натали и Настя с облегчением переглянулись и весело отправились занимать свою комнату; Николай с Адамом ушли к себе. Больше всех не повезло Насте: за вечер колокольчик звонил несколько раз, требуя её услуг то для Ирэн, то для графини. Хозяину постоялого двора тётушка заявила, что завтрак им должна приготовить Натали, но тот вежливо и непреклонно дал понять, что никого не пустит на свою кухню. Полынский, уладив последние (как он надеялся) разногласия на сегодня, уселся на стул в своей комнате и вытянул ноги, устало рассматривая свои пыльные сапоги. Адам уже лежал, наблюдая за тенями от пламени свечи, потревоженного движениями Полынского. - Как Вы думаете, Адам, - вдруг спросил граф, - какой глупец после всего этого захочет жениться? Адам улыбнулся и осторожно заметил: - Всё же половина этих женщин не доставляют никаких хлопот. - Верно, - согласился граф, стягивая сапоги. – Значит, есть всё-таки женщины, которые могут дать нам счастье. Тем страшнее их терять… - Мой отец был в ярости, когда увидел матушку на пожаре, - задумчиво проговорил Адам.- Он на коленях целовал её руки и умолял больше никогда не подвергать себя опасности. Он говорил ей, что она для него дороже всех на свете: родителей, меня, тех детей, которые у них могли бы родиться. - Вы расстроились? - Нет. Я позавидовал ему. Я подумал, что женюсь только на женщине, которую полюблю так, как мой отец любит мою мать. Ради неё он отказался от университета, навсегда покинул Родину. Но он счастлив. А мне досталась вся любовь, которая есть у любящих друг друга мужчины и женщины к своему единственному ребёнку.