Той ночью я крайне дурно спала, совершенно опустошённая и измождённая событиями минувшего дня. Я представляла себя словно между пламенем двух огней: ярким и ровным светом князя Дубицкого и пожирающим меня жгучим костром – князя Черкесова. Стоило мне сомкнуть веки, как моё воображение рисовало мне удушающие, не отпускающие меня от себя объятия Дубицкого, его терпкий на вкус язык, врывающийся без разрешения в мой ротик, и сплетающийся с моим языком в порочном сладком поцелуе, его умелые ловкие пальцы, забирающиеся в самые потаённые складки моих чресел, его гладкий и шёлковый штык, пронзающий меня вновь и вновь, пока всё моё несчастное тело не начинало пульсировать и дрожать в иссушающих меня судорогах утраченного наслаждения. Но только я открывала глаза, как видела перед собой насмешливые уста Черкесова, шепчущие мне порочные слова признания… Опасаясь, что каждый из них сможет ворваться в мою опочивальню, я приказала своей прислуге Парашке крепко-накрепко запереть все засовы на моей двери и сторожить меня всю ночь, никуда не отходя. Но сейчас, по истечении времени, я с улыбкой должна признать, что все эти старания были тщетны, потому что тому, что предначертано нам судьбой, суждено случиться, какие бы меры предосторожности мы не принимали. И хотя мои руки блуждали под тонким покрывалом по моему совершенно обнажённому телу, пытаясь представить себе совсем недавние ласки, которые мне подарил князь Дубицкий, они и отдалённо не могли меня приблизить к тому наслаждению, которое я испытывала в его объятиях. Но моё распалённое воображение рисовало мне губы, руки, обнажённый стан и жезл князя Черкесова, который я тоже так желала ощутить в своих ладонях… Наутро я была совершенно разбита, и даже хотела поначалу сказаться больной, чтобы не участвовать в так ожидаемой всеми гостями охоте. Но едва я выглянула в окно, низкое и ещё совсем холодное зимнее солнце ослепило меня и вселило радость и надежду в моё израненное сердце, отчего и тело моё наполнилось небывалой лёгкостью и силой. К тому же правила хорошего тона предписывали мне, как радушной хозяйке, всячески развлекать и ублажать великосветское общество, и я с величайшим удовольствием и предвкушением стала облачаться в свой охотничий костюм. И хотя правила предписывали мне носить амазонку, я надела мужской костюм с панталонами и высокими ботфортами, уже представляя себе изумлённые лица дам и мужей. Но я не собиралась отступать: раз уж сама Екатерина Великая любила в своё время щеголять в мужских одеяниях, то и мне, простой и скромной подданной, не пристало гнушаться её вкусов. Все уже собрались, когда я вышла к гостям: в своём охотничьем костюме, отороченном соболем, алом кушаке с золотыми пуговками и в лисьей шапке с хвостом, на манер башкир. – Да вы просто прелестница, графиня, – сделал мне первым комплимент князь Пышкин, и все гости сразу же наперебой начали высказывать мне вслед за ним всяческое восхищение. И только двое гостей оставались безмолвны, и их голоса я не услышала в хоре восторженных подпевал. Князя Дубицкого и Черкесова. Они оба буквально пожирали меня глазами, и если на лице Дубицкого читались восхищение и неудовлетворённое желание, то у Черкесова ходили желваки на его породистом смуглом лице от нетерпения и ярости. – Ну что же, господа, я не буду отнимать у вас драгоценное время перед охотой. Зимний день недолог, а мой драгоценный супруг потратил уйму времени, чтобы всё подготовить для сегодняшней забавы. С этими словами я перевела всё внимание на своего Сержа, который чувствовал себя здесь в своей стихии. Псари еле сдерживали наших борзых, рвущихся в погоню, на которых мой муж тратил целое состояние, которые мне стоило великого труда приумножать, а не истощать. Но в тот день я решила в полной мере насладиться бешеной скачкой и весельем, даже несмотря на предостережения наших егерей о медведе-шатуне, якобы пробудившимся от спячки раньше времени. Солнце слепило меня, отражаясь от белоснежной скатерти, укрывавшей бескрайние поля, и моя кобылка Малинка неслась бешеным галопом подо мной, почувствовав свободу и разминаясь после долгого бездействия в стойле. Холодные искры охлаждали моё разгорячённое лицо, и я неслась вслед загоняющей лисицу своре борзых, с небывалым азартом подстёгивая свою лошадку. Бешеная скачка и тот искрящийся алмазами день взбудоражили меня, подарив необыкновенное чувство свободы, отчего я даже не заметила, как совершенно отбилась от всей нашей разудалой компании. Это ничуть не обескуражило меня: вдалеке я отчётливо слышала звуки охотничьих рожков и лай собак, и мне оставалось только и всего, как последовать на их зов и присоединиться к остальному обществу. Я уже было направила свою Малинку, пришпоривая её, в нужном направлении, как она вдруг заартачилась и взбунтовалась подо мной. Удивлённая таким несвойственным ей поведением, я уже было замахнулось хлыстом, чтобы огреть её покрепче по крупу, как вдруг услышала низкий угрожающий рёв совсем рядом. Медведь-шатун! И моё сердце мгновенно оборвалось от одной только этой мысли. Я пропала. – Гони, Малинка! – закричала я, похлопывая свою лошадку, и крепко вцепившись в повод. Но моя лошадка уже и без моих приказов несла меня прочь изо всех своих сил, спасая нас обеих от страшной участи… 9 Я совершенно не представляла в тот момент, где могу находиться, потому что в голове у меня билась только мысль о том, что вся моя жизнь может оборваться в одно мгновение, и единственное, о чём я могла думать, так только о том, чтобы у моей верной Малинки хватило сил вынести ту бешеную скачку. Она неслась по насту, не разбирая дороги, как вдруг звук внезапного выстрела остановил её, и она встала на дыбы, стряхнув меня с себя. Я полетела кувырком в снег, и он смягчил моё падение. И пока я пыталась встать на ноги, моя Малинка уже уносилась прочь, оставив меня совершенно одну. Но я же отчётливо слышала звук выстрела! Я обернулась, и увидела, как ко мне приближается разъярённое мохнатое чудовище, которого ранил чей-то выстрел, но отнюдь не убил. – Отойдите в сторону, мадам! Ради Бога, в сторону! – последнее, что я услышала перед тем, как огромный медведь навис надо мной всем своим гигантским телом, и я увидела его смрадную истекающую слюной пасть с острыми клыками прямо перед своим лицом… – Кати, дорогая Кати, очнитесь, – сквозь оковы ледяного сна пробивался ко мне такой знакомый и желанный голос. Где я? Что со мной случилось? Я попыталась открыть свои веки, и яркое солнце ослепило меня. Я закрыла глаза, и почувствовала, как по моей щеке тонкой змейкой покатилась тёплая слеза. – Жива! Она жива! – услышала я снова голос над собой. Но это говорил уже другой мужчина. Не менее желанный и прекрасный. – Кати, ma cherie, – заговорил на французском первый мужчина. – Вы узнаёте меня? И я улыбнулась в ответ, так и не открывая своих очей: – Князь Дубицкий? – Она в сознании! – радостно прошептал он, и второй мужской голос приказал мне: – Попытайтесь открыть глаза, мадам, – и я снова разлепила свои веки, и увидела над собой мужественное лицо князя Черкесова, который с весьма озабоченным видом рассматривал меня. – Cherie, нам надо спешить, – с тревогой проговорил князь Дубицкий. – Приближается буран. И тут я увидела на небе чёрные снежные тучи, несущие с собой метель. И неминуемую погибель всем путникам, которых она застигнет в пути. – Охотничий домик, – вдруг вспомнила я. И пояснила своим двум князьям, недоумённо взирающим на меня. – Если я правильно помню, господа, то здесь где-то недалеко, на самом юге наших владений, должен быть охотничий домик моего супруга. И добавила с тяжестью на сердце: – Если нам повезёт, и мы успеем добраться до него до наступления бури. Где моя Малинка? – попыталась я отыскать взглядом свою кобылку, но её и след простыл. – Не время медлить, – вдруг быстро скомандовал князь Черкесов, когда первые снежные крупицы коснулись моих губ. – Забирайтесь на моего коня, – и он в мгновение ока подсадил меня на своего вороного, ловко запрыгнув в седло. – Погнали, князь, – отрывисто бросил он через плечо Дубицкому, пришпоривая своего скакуна, который от злости закусил удила и галопом пустился вскачь. Я чувствовала своей спиной напряжённое тело князя, и молила про себя Бога, чтобы охотничий домик, в котором так любил обычно уединяться мой муж со своими пассиями, оказался именно там, где я и предполагала. Иначе нас ждала бы неминуемая гибель под снежным ледяным покрывалом. Сколько несчастных путников каждый год находили по весне крестьяне, когда зимний покров уходил, обнажая свои страшные находки! Но небо сжалилось над нами, и я узнала опушку, на которой возвышалось шале, сооружённое на французский манер, которым так гордился мой беспутный муж. И я в очередной раз в душе поблагодарила своего непутёвого Сержа за это. Мы с князьями спешились и завели коней в стойло на первом этаже домика, и дикая буря ударила в бревенчатые стены шале, погружая весь мир в мрак и хаос… Но мы были спасены, и я, не удержавшись, в душевном порыве кинулась на шею князю Черкесову, забыв обо всех условностях и приличиях. – Мы спасены, князь! – прошептала я, обвив руками его шею, и тут неожиданно почувствовала на своих устах дерзкий и горячий поцелуй. И его острый язык, пробравшийся ко мне в ротик нежданным завоевателем. Задыхаясь от волнения и счастья я с готовностью встретила его, и почувствовала необычайное волнение, которое томило меня весь предыдущий день. – Спасены, – прошептала я, и тут увидела, как князь Дубицкий подошёл ко мне вплотную, и я не смогла удержаться, чтобы не запечатать и его сладкие уста поцелуем избавления от опасности. И поцелуем страсти, которая клокотала во мне, как в волшебной амфоре. Впервые в моей наполненной разочарованиями жизни. И только тут я вдруг разглядела, что прекрасный полушубок Черкесова изодран страшными когтями, а из прорехи сочится кровь! – О Боже, князь, – прошептала я, увлекая его за собой на второй этаж, где должны были быть помещичьи покои. – Вас нужно как можно скорее осмотреть! – и отворила тяжёлую дубовую дверь в хозяйскую спальню. Большую часть комнаты занимала гигантская кровать под бархатным балдахином, а рядом с холодным камином стоял небольшой столик с креслами. – Помогите, князь, – пробормотала я, – укладывая Черкесова на кровать, и как мне показалось, всё напряжение последних минут сказалось на нём: он заметно ослаб и послушно дал себя уложить в постель, пока мы стягивали с него всю одежду, чтобы осмотреть раны. Во мне снова проснулась рачительная хозяйка, и я приказывала Дубицкому, который, как казалось, значительно меньше пострадал в хватке с медведем, разжечь камин и принести воды, что он и выполнял послушно. Я со всеми предосторожностями сняла с князя Черкесова его камзол, и, недолго думая, стянула панталоны, обнажив полностью его прекрасный, словно вылепленный с античной статуи торс. Признаться, у меня перехватило дыхание, когда я разглядела его мужское достоинство весьма внушительных размеров, которое сейчас, как казалось, мирно дремало под зарослями густых волос цвета воронова крыла, и я со стыдом подумала, что хотела бы увидеть его и во всей его боевой готовности. Но князь тяжело дышал, и я весьма опасалась за его жизнь и здоровье. Он лежал, и его длинные чёрные ресницы подрагивали под закрытыми веками, пока я со всей нежностью, на которую была способна, промывала от крови его раны. По счастью, они оказались совсем неглубокими, и я перевязала их кусками шёлковой материи. И, не удержавшись, прикоснулась губами к шраму, прошептав: – Прошу вас, князь, не покидайте меня, – и вдруг почувствовала, как тёплая слеза скатилась из уголка моего глаза и прозрачным алмазом упала на кожу князя. Я укутала Черкесова в тёплые покрывала, которые здесь имелись в достаточном количества, и наконец-то смогла присоединиться к Дубицкому, который весьма ловко уже развёл огонь в камине и даже нашёл кое-какие съестные припасы в покоях моего мужа. – Ах, мой дорогой, – проговорила я с трепетом. – Если бы не вы и ваш спасительный выстрел, меня здесь бы уже не было. Моей жизни не хватит, чтобы отблагодарить вас за избавление. Что я могу сделать для вас? Только прикажите, – подняла я на него свой взгляд. – Ты знаешь, милая Кати, как ты можешь меня отблагодарить, – просто ответил он мне. – Я полюбил тебя с первого взгляда, и теперь моё сердце принадлежит только тебе. Иди ко мне, здесь тепло, – приказал он и начал нетерпеливо расстёгивать мой камзол, в котором мне стало вдруг невыносимо душно. 10