Реваев вновь снял очки, но на этот раз не стал их разглядывать, а просто положил на стол. – Специально по просьбе майора Зубарева делаю пояснение. Прежде всего, товарищ майор, скажу, что этот минус в большей степени адресован не вам, а сидящим здесь руководителям. Если они не доверяют вам до такой степени, что ставят телефон на прослушку, то несколько странно слышать от них предположение, что вашего присутствия вполне достаточно при задержании беглого преступника, с которым у вас дружеские отношения. То, что это предположение оправдалось, скорее, плюс вам, а не им. Это, так сказать, подпункт «а» в четвертом пункте. – О господи, – уныло пробормотал Изотов, – теперь еще и подпункты пошли. – Теперь подпункт «б», – невозмутимо продолжил Реваев, – и он уже касается напрямую вас, майор. Вы, получив звонок от Лунина и зная, что тот находится в розыске, не уведомили об этом разговоре свое руководство, а вместо этого отправились на встречу с предполагаемым преступником. Знаете, господа, я уже долго работаю следователем, но со случаем массового помешательства, да еще среди работников правоохранительных органов, сталкиваюсь впервые. Хованский кашлянул, привлекая к себе внимание. Он уже собирался дать пусть и корректную, но достаточно твердую отповедь этому москвичу, похоже полагавшему, что без его критических замечаний жизнь провинциальных силовых структур никогда не вернется в подобающее им спокойное русло. Однако в последний момент Дмитрий Романович вспомнил свой разговор с генералом Карнауховым и полученный им напоследок совет, посему он, откашлявшись еще раз, устало потер рукой горло и пробормотал: – Что-то во рту пересохло. Взглянув на стоящие посреди стола бутылочки с минеральной водой, Реваев лишь покачал головой в ответ. – Ну хорошо, с констатацией фактов мы управились, давайте займемся анализом текущей ситуации. Послышался шум придвигаемых к столу стульев. Все собравшиеся, поняв, что разговор переходит в новую, возможно, более благоприятную стадию, заметно приободрились. – Как я вижу, у нас есть два варианта, – продолжил Реваев. – Первое – то, что следователь Лунин действительно преступник, и тогда он, очевидно, скрылся, а раз так, то все, что мы можем, – это объявить его в федеральный розыск и проводить стандартный набор поисковых мероприятий. Второе – он на самом деле помчался выручать вашего потерявшегося секретаря. По ней ничего нового не появилось? – Липатова исчезла, – отрапортовал в ответ Дмитрий Романович, – на работе сегодня не появлялась, на звонки не отвечает. Я послал к ней домой людей, дома ее не оказалось. – Она одна живет? – Теперь одна, – кивнул Хованский, – раньше жила с братом, но он в июле умер от пневмонии. Так что мы дверь вскрыли, в квартире все чисто, никаких следов, что там что-то происходило. Так что, если ее и вправду похитили, то, скорее всего, забрали не из дома. – Либо она не оказала сопротивления, – задумчиво произнес Реваев, – хотя, вы правы, гораздо проще было посадить ее в машину прямо у подъезда. – Я полагаю, вы не правы, – вмешался в разговор Изотов. – Не прав? – Лицо Реваева сделалось удивленным. – В чем же? – У нас не два, а три варианта. Я задумался над вашими словами о том, что Лунин может вернуться и представить такую версию всего происшедшего, что придется задуматься о его награждении. Что, если именно так и будет? Изотов огляделся, но увидел в глазах сидящих рядом людей одно лишь непонимание. – Я по-прежнему уверен, что за всеми последними убийствами стоит именно он. Но представьте себе такую картину: мы находим Лунина, ну или он сам находится, но не один, а вместе со Светкой. Простите, с Липатовой. Правда, скорее всего, Липатова будет к этому моменту уже неживая. Но это не главное. Главное – что рядом с ней окажется еще один человек, уж он-то сто процентов будет мертвым. – Это что ж за человек такой? – заинтересовался Локотков. – Убийца, – торжественно провозгласил Изотов, – точнее, тот, кого Лунин попытается нам представить в роли убийцы. Новый Смотров. Судя по тому, что произошло с другими жертвами, Липатова, как это ни печально констатировать, наверняка уже мертва. Скорее всего, ей также перерезали горло. После этого Лунину достаточно передать нож так называемому «убийце», а затем пристрелить его. Точнее наоборот, вначале пристрелить, а затем вложить нож ему в руку. Ну а если в карманах мертвеца ненароком обнаружится какая-то мелочовка, принадлежащая ранее погибшим женщинам, это снимет вообще все вопросы к Лунину. – А что, обязательно должны быть вопросы? – Положив руки на стол, Вадим стиснул кулаки, а затем медленно разжал пальцы. – У меня лично вопросов к нему нет. – Так ты лично их задавать и не будешь, – на лице Изотова появилась пренебрежительная ухмылка, – для этого есть люди постарше и поопытнее. – Мне казалось, вы уже с Луниным обменялись сегодня… опытом. – Вадим оценивающе окинул взглядом уже начавшие темнеть синяки на лице следователя и, оставшись удовлетворенным увиденным, громко цокнул языком. – Или мало? – Зубарев! – рявкнул на оперативника Локотков, однако в голосе начальника областного УВД слышалось в большей степени нежелание раздувать склоку с представителем «дружественной» силовой структуры, чем недовольство собственным подчиненным. – Что тут скажешь, – отвлек на себя внимание Реваев, – должен сказать, Виктор Борисович прав. Прав в той части, что вопросов к Лунину в любом случае будет много, ну а выводы мы сможем сделать только тогда, когда получим на эти вопросы ответы. – Если получим, – вздохнул Хованский. – Дмитрий Романович, – улыбнулся ему в ответ полковник, – вам по званию положено быть оптимистом. Так что давайте исходить из того, что ответы будут. Только для этого сначала нам надо найти самого Лунина. У кого-то есть соображения, где он может находиться? – Юрий Дмитриевич, – почувствовав, что разговор стал более спокойным, Локотков все же решил принять в нем участие, – сами понимаете, все соображения, которые у нас имелись, мы уже отработали. Родители, дача матери, мы даже к его бывшей жене наведались. Но все безрезультатно. Ориентировка на Лунина роздана всем сотрудникам, на всех транспортных узлах осуществляется усиленный контроль. Так что нам остается только ждать. Не думаю, что он готов к нелегальному образу жизни. Так что рано или поздно попадется. Все попадаются. – Не хотелось бы сильно затягивать. – Реваев задумчиво забарабанил пальцами по столу. – А что с его телефоном, пробовали отследить? – Что его отслеживать, – состроив кислую физиономию, Изотов развел руками, давая понять москвичу, что столь примитивные способы решения проблемы они могли найти и без его участия, – Лунин свой телефон нам оставил. В квартире, на подоконнике. Мы запросили данные по номеру Липатовой, он отключился еще вчера вечером. Последняя геолокация как раз в районе ее дома. – А тот телефон, что был у Лунина при задержании? – Его он отключил примерно через двадцать минут после того, как бежал. Или выбросил. Во всяком случае, местоположение его определить невозможно. Мы прочесали тот квадрат, откуда был последний сигнал, но ничего не нашли, возможно, он выбросил телефон в реку. – Ехал Грека через реку. – Реваев вновь выбил пальцами барабанную дробь по столу. – Подождите, вы мне сами рассказывали, что Лунин с кем-то разговаривал перед тем, как его задержали. Вы проверили входящие номера? С кем он общался? И где сейчас этот абонент? – Проверили. Сим-карта явно зарегистрирована на постороннего человека, во всяком случае, это гражданин Киргизии, на котором висит еще куча номеров. Номер отключился примерно через пятнадцать минут после последнего разговора с Луниным, – Изотов вновь развел руками, на сей раз не столь демонстративно, – так что отследить его мы не можем. Глава 14, в которой человек превращается в черепаху, а затем, встретившись с орлом и коровой, возвращается в исходное состояние Дождя не было уже давно – несколько недель, а может быть, даже месяцев. Точно черепаха сказать не могла, поскольку не вела счета жарким и сухим дням, чередуемым со столь же сухими, хотя и более прохладными ночами. Отсутствие дождя черепаху совсем не смущало. Она была уже немолода и прекрасно знала, что засуха, какой бы долгой и изнуряющей она ни была, непременно сменится сезоном дождей. Вначале с силой ударится о панцирь и разлетится во все стороны мелкими брызгами одинокая крупная капля. Через мгновение, может, чуть позже, почти в то же самое место упадет вторая. А дальше… дальше сосчитать их будет уже невозможно. Во-первых, черепаха не умела считать, а во-вторых, никаких капель больше не будет. Они сольются в одну шумную, бессмысленно гомонящую толпу, непрерывным потоком летящую с неба. И будет этот поток длиться не один и не два дня. Долго. Достаточно долго, чтобы черепаха могла напиться. Да что там черепаха, вся природа сможет утолить свою жажду и запастись водой впрок, до следующего сезона дождей. Пока же следовало запастись терпением и продолжать путь. Терпения черепахе хватало. По сути, вся она и была терпение. Любой другой зверь при встрече с врагом выбирает один из двух имеющихся у него вариантов – бежать или сражаться. Сражаться за жизнь или бежать от смерти. Решение принимается за доли секунды, а дальше организм уже все делает фактически сам, без участия головного мозга. Черепаха же никогда не стоит перед подобным выбором, она не способна ни к сражению, ни к бегству. Она может только лежать, лежать, как каменный осколок, одним движением втянув под панцирь и голову, и все четыре лапы. Оказывается, в большинстве случаев этого вполне достаточно. Возможно, все дело в крепкой костяной броне, защищающей мягкое, почти беспомощное тело, но сама черепаха полагала, что все дело именно в терпении. Именно его и не хватает всем остальным, бегущим, сражающимся. Ведь если бы каждый в любой сложной ситуации поступал, как она: втягивал голову и замирал, – жизнь вокруг стала бы значительно спокойнее. На пути черепахи лежала каменистая возвышенность, обойти которую не представлялось никакой возможности. Черепаха предполагала преодолеть препятствие до захода солнца. Остаток пути будет уже пролегать по равнине, да и пути-то этого останется всего ничего. Черепаха знала это точно, поскольку вот уже сорок лет из года в год совершала путешествие по этой тропе сперва в одну сторону, а затем, спустя несколько месяцев, обратно. Точного ответа, для чего она это делает, черепаха не знала, но, поскольку любопытство у нее было развито значительно меньше, чем терпение, то и подобных вопросов она себе тоже не задавала. Она всего лишь ползла вперед по выбранному ею, а быть может, самой природой, маршруту. Ползти по камням было неудобно. Приходилось слишком высоко задирать одну переднюю лапу, затем другую, затем пытаться, цепляясь когтями за скальник, подтягивать все тело, одновременно силясь найти задними лапами новую опору. Эта часть пути всегда отнимала много сил, но другой дороги не было, и черепаха терпеливо ползла вперед. Вдруг небольшой камушек, служивший опорой левой задней лапе, покачнулся, а затем и вовсе каким-то непостижимым образом скользнул куда-то в сторону. Черепаха качнулась, пытаясь удержать равновесие. И не удержала. Два часа спустя, предприняв очередную безуспешную попытку перевернуться на лапы, она впервые задумалась о том, что всякому терпению рано или поздно приходит конец, а еще через час поняла, что конец скоро придет ей самой. Эта мысль появилась у нее в голове в тот самый момент, когда черепаха заметила в бесконечно синем безоблачном небе маленькую черную точку. То, что эта точка на самом деле является большой и сильной, летящей очень высоко птицей, было понятно сразу. То, что эта птица заметила лежащую среди камней черепаху, стало ясно чуть позже, когда точка, описав в небе гигантский круг, начала снижаться, стремительно увеличиваясь в размерах. Боевой орел, или же, как его называют знатоки латыни, Polemaetus bellicose, предпочитает, выследив добычу, обрушиться на нее с максимально большой высоты, подхватить своими мощными лапами, вооруженными огромными когтями, и, вновь поднявшись высоко в небо, сбросить жертву на землю, предоставляя ей на выбор два варианта расставания с жизнью – умереть еще в полете от ужаса либо разбиться, упав с огромной высоты на камни. Черепаха закрыла глаза, приготовившись к первому и одновременно последнему полету в своей жизни, но, к ее немалому удивлению, если даже не сказать разочарованию, в воздух она так и не поднялась. Открыв глаза, черепаха увидела орла, сидящего на соседнем камне и бесцеремонно ее разглядывающего. Ну а какие тут церемонии могут быть, незлобиво подумала черепаха, с едой не церемонятся. Ее едят. Словно поняв ее мысли, крылатый хищник наклонился вперед и клюнул черепаху в голову. Удар клювом получился не таким уж и сильным, как можно было ожидать от орла подобных размеров. – Не так уж и больно, – удивленно и почти радостно произнесла черепаха, решив, что подобную процедуру она, пожалуй, сможет вытерпеть. Если, конечно, терпеть придется не очень долго. Хорошо бы все же, чтобы орел съел ее побыстрее. – Не больно? – Орел возмущенно расправил крылья, демонстрируя всю красоту своего оперения, и вновь клюнул черепаху, уже сильнее. – А вот так? Так тоже не больно? – Больно, – прошептал Лунин, открывая глаза. – Ах, тебе больно! Это радует. Терзавший жертву орел вновь взмахнул крыльями и вдруг обратился в человека, заносящего сжатый кулак над лицом беспомощно лежащего на земле Лунина. Поднять правую руку, чтобы защититься, Илья не мог, она была крепко прижата коленом нападавшего, тогда он попытался поднять левую, но движение вышло вялым и каким-то замедленным. Собственная рука показалась Лунину необыкновенно тяжелой и непослушной. Таким, собственно, в этот момент было все его тело. Поняв, что защититься от нового удара он не сумеет, Илья уже собирался зажмуриться, чтобы не видеть кулак, летящий ему прямо к переносице. Сознание Лунина реагировало на все происходящее еще более неадекватно, чем тело. Оно категорически отказывалось понять, каким именно образом он, Лунин, превратился в черепаху, отчего орел вдруг обернулся в человека с искаженным от ненависти лицом и откуда здесь, в пустыне, взялась корова. То, что это именно корова, у черепахи, точнее у Лунина, сомнений никаких не было. Кто еще может мычать, да к тому же так протяжно и громко. К удивлению Лунина, его предположение в очередной раз оказалось неверным. Существо, возникшее за спиной сидящего на Илье человека, несмотря на производимое им мычание, явно не относилось к отряду парнокопытных. Оно, хоть и нетвердо, держалось на двух конечностях, а в двух других сжимало нечто, напоминающее дубинку первобытного человека. На мгновение занесенная дубина заслонила Лунину слепящее ему глаза солнце, и картина происходящего предстала пред ним во всей немыслимой очевидности. – Так не бывает, – успел подумать Илья и в то же мгновение два удара слились воедино. Удар кулака, врезавшегося в лицо совершенно беззащитного Лунина, и удар кувалды, обрушившейся на другого, столь же беззащитного перед неожиданным нападением человека. Повторное пробуждение ото сна, а ничем иным все происходящее быть не могло, было столь же мучительным, как и первое. Нет, больше его не терзал гигантский орел, никто не наносил ударов по лицу, и страшное, похожее на рев дикого буйвола, мычание не разрывало окружавшую Лунина тишину. Но легче от этого, увы, не становилось. Проанализировав собственное состояние, Илья понял, что у него болит все. Или везде. Как сказать правильно, он не знал, но знал, что это неправильно. У человека так болеть не должно, более того, у человека так болеть не может, а если и может, то совершенно недолго – то короткое время, которое требуется, чтобы перейти из состояния умирающего в состояние окончательно умершего. А много ли времени надо, чтобы сменить статус? Раз – и все. – Вот и все, – прошептал Лунин. Неожиданно звук собственного голоса придал ему сил. Раз он может говорить, вполне возможно, он способен на что-то еще, на нечто большее, на поступок, достойный настоящего, сильного мужчины. Что же, пожалуй, стоит попробовать. Лунин осторожно, постепенно увеличивая усилие, напряг мышцы и открыл сначала один глаз, а затем, немного передохнув, второй. Небо было все так же совершенно безоблачно, а солнце по-прежнему нависало над головой, удивленно разглядывая лежащего на земле Лунина. Для того чтобы столкнуть с себя тяжелое, безжизненное тело, усилий потребовалось гораздо больше. Устав, Илья решил было немного передохнуть, но для начала повернул голову и сфокусировал зрение на сидящем в паре метров от него человеке. – Вы живы? Вопрос, несомненно, был глупым. Если человек сидит, да еще при этом пытается зубами развязать стягивающую запястья веревку, то он, несомненно, жив и спрашивать об этом не имеет никакого смысла. Но никаких других слов в голову Лунину больше не пришло, а сказать хоть что-то ему казалось необходимым. – Как видите. – Ирина уже сумела избавиться от кляпа, затыкавшего ей рот, и теперь с ее шеи свисала грязная рваная тряпка, концы которой также были затянуты в тугой узел. – Вижу, – пробормотал Лунин, предпринимая отчаянную попытку перейти в сидячее положение, – правда, плохо. Мне вообще что-то плохо. – Вот увидите в зеркале свое лицо, – Ирина ожесточенно дернула зубами веревку, и упрямый узел наконец поддался ее усилиям, – вам еще больше поплохеет. Я думала, он забьет вас до смерти. Усевшись и опираясь на левую руку, которая отчего-то болела меньше, чем правая, Лунин перевел взгляд на лежащего неподвижно мужчину. Лежал он на спине, поэтому последствия нанесенного кувалдой удара разглядеть было невозможно. При падении на землю лицо мужчины совершенно не пострадало, да и вообще казалось, что каких-либо заметных повреждений он не получил. Но его взгляд – застывший, обращенный к висящему в зените солнцу – позволял не тратить силы на попытки услышать биение сердца или ощутить на его губах хотя бы слабое дыхание. – Вы меня спасли, – утвердительно произнес Лунин, вновь поворачиваясь к Ирине. – Вы меня тоже. Илье вдруг показалось, что в ее голосе не было радости, лишь только бесконечная усталость и что-то еще, что-то очень для него неприятное. Раздражение? Осуждение? Отчуждение?