— Мамашки в парке. Они едва осмеливаются выйти погулять с детьми. Одну из девушек, Ганифе, в парк провожает её шеф. Представляешь? Если бы Роббан всюду следовал за тобой? «Не очень», — подумала Ханне, но ничего не сказала. — А другая, Заида, работает в вечернюю смену трижды в неделю. Так ей пришлось взять больничный, потому что ей страшно возвращаться с работы в темноте. Ханне огляделась. Вокруг не было ни души, но за освещённым прямоугольником окна она различила силуэт женщины, которая, кажется, наблюдала за ними. Может быть, и другие обеспокоенные жители Эстертуны стоят сейчас у своих окон, глядя в темноту. Линда отперла авто. — Прости, — сказала она. — Здесь грязно. Нужно немного прибраться. Подожди чуток. Линда опустилась на водительское сиденье и принялась скидывать одежду, газеты и что-то похожее на бутылку из-под содовой назад. Ханне терпеливо дожидалась, а когда Линда покончила с уборкой, села в пассажирское кресло рядом с ней. Линда завела машину и поехала по направлению к центру, объезжая снегоуборочную технику. Они миновали единственный в городке ночной клуб. У входа в это некогда шикарное заведение стояли два темнокожих человека и курили. Неоновая вывеска «Гран Палас» покосилась. Стекло в одной из створок входных дверей было разбито и заклеено серебристой липкой лентой. — На чём я остановилась? — спросила Линда, выкручивая термостат на максимум. — Ты говорила, они напуганы. — Да, спасибо. Они отчаянно напуганы. И злы. — На кого? Линда бросила на Ханне удивлённый взгляд. — На нас, само собой. На кого ж ещё? Они считают, полиция ни черта не делает. Ханне вернулась домой в начале девятого. У Уве разыгралась мигрень, и он уже был в постели. — Так холодно, — пожаловался он, и Ханне нечего было ему возразить, потому что холод проникал сквозь щели в оконных рамах, расползался по полу и, в конце концов, проникал даже в кровать. А Уве был к таким вещам более чувствителен, чем Ханне. Холод, влажность, резкие звуки — всего этого Уве не переносил. С ним немедленно приключалась экзема или кашель. Возникал необъяснимый жар или длительный упадок сил. Но Ханне была сильной. Она могла спокойно спать под звук отбойного молотка, и несмотря на то, что холод она тоже не любила, могла спокойно работать до тех пор, пока морозные узоры не покроют внутреннюю сторону окна в гостиной. — Как прошла твоя терапия? — поинтересовалась Ханне. — Как всегда, — отозвался Уве и снова зарылся головой в подушки. Ханне ничего не стала говорить. «Как всегда» означало, что речь снова шла о его отце, а у Ханне сейчас не было сил вести о нем беседу. Вместо этого она села на кровать поближе к Уве. — Мы до сих пор не знаем, кто он, — сказала она. — Болотный Убийца. Уве издал громкий вздох. — Ну почему тебе взбрело в голову работать именно с этим? — пробормотал он. — Почему? Чтобы позлить меня? — Не всё на свете крутится вокруг тебя. Он ничего не ответил, и Ханне успела подумать, что мигрень приключилась с ним очень вовремя, иначе сейчас между ними произошла бы крупная ссора. — Хочешь поесть? — спросила она. — Нет, мне кажется, меня сейчас вырвет. Она погладила мужа по голове и вышла из спальни, чтобы приготовить себе поесть. Через полчаса она уже сидела на диване с тарелкой пасты и книгой инуитских преданий на коленях. Прежде чем приступить к изучению особенностей человеческого поведения, Ханне изучала социальную антропологию. Она штудировала Франца Боаса и Бронислава Малиновски и мечтала на год отправиться на север Гренландии, чтобы там проводить практические исследования. Отчасти, вероятно, на неё оказал влияние увиденный в детстве старый документальный фильм — «Нанук, сын холода» — так он назывался. Но в основном это была заслуга её деда. Карл Ивар Лагерлинд-Шён был легендарным полярником и путешественником. Их старинную усадьбу в окрестностях Гнесты украшали шкуры белых медведей, гарпуны и фотопортреты инуитов. Но более всего своим присутствием украшал эту усадьбу дед-алкоголик, который с большой охотой рассказывал внучке о своих приключениях на просторах Арктики, и пересказывал ей предания инуитов. Больше всего Ханне любила слушать о том, как море поглотило Седну. Красивая, но тщеславная инуитская девушка Седна сбежала от своего отца с буревестником, чтобы стать его женой. Буревестник обещал Седне, что отнесёт её в чудесную страну, где ей никогда не придётся голодать, их шатёр будет сделан из самой лучшей кожи, а спать Седна будет на мягких медвежьих шкурах. Но когда они добрались до места, оказалось, что жилище сделано из старой рыбьей кожи, которая пропускала холод и ветер, спать пришлось на старой грубой моржовой шкуре, а есть — сырые рыбьи потроха. Весной отец отправился навестить дочь, и увидел, что та была измучена и пребывала в отчаянии. Тогда он убил её супруга и на своем каяке повёз Седну домой. Только птицы решили отомстить за Буревестника. Они наслали на море страшный шторм, и отец решил принести девушку в жертву морю, чтобы успокоить птиц. Он сбросил её в ледяную воду, а когда Седна, вцепившись в борт, не хотела отпускать лодку, отец отрезал ей пальцы. Пальцы канули в морскую пучину и превратились в китов и тюленей. В конце концов море поглотило Седну, и она сделалась там владычицей — богиней моря. Сильнее всего поразила маленькую Ханне жестокость этого предания: собственный отец бросил Седну в море, обрекая на верную смерть, а потом отрезал ей пальцы, один за другим, словно это были сосиски. Она хотела знать больше. Она хотела понять, как отец мог так поступить с собственным ребёнком. Ханне хотела забраться в голову к этому странному папе и прочесть его мысли. Препарировать их. Раскрыть перед собой, словно внутренности во время вскрытия, и под светом прожектора отыскать патологию. Ошибку, из-за которой он стал таким злым. «Да, — подумала Ханне. — Наверное, всё началось не с мамы. Все началось с Седны, с рассказа о тьме и жестокости. Всё началось с жажды понять, откуда взялась эта тьма». Так что профессиональная жизнь Ханне, в том виде, в каком она пребывала сейчас, началась с девушки по имени Седна. В начале двенадцатого Ханне отправилась спать. Она тихонько легла, не включая свет, и в её мыслях снова возник Берлинпаркен: дети, делавшие «ангелов» на снегу и их мамы, переминающиеся с ноги на ногу, чтобы согреться. Они напоминали Ханне пугливых косуль — невинных, не ведающих о хищнике, что притаился во мраке, считая себя в безопасности в окружении подруг. Потом Ханне уснула рядом с мужем и не видела во сне ни Болотного Убийцу, ни пресловутого парка. Проснулась Ханне от холода. Было так холодно, что она дрожала, пальцы одеревенели и не слушались. Протянув руку, она пощупала пустую постель и поняла, что Уве ушёл, но едва ощутимое тепло, оставшееся на том месте, где он лежал, свидетельствовало о том, что ушёл он недавно. Часы на прикроватном столике показывали половину четвёртого. Ханне встала и нащупала на стуле халат. Накинула его, поплотнее запахнула и крадучись пошла в кухню. Через закрытую дверь доносился голос Уве, но разобрать, что он говорил, не получалось. Голос возвышался и затихал, на мгновение замолкал и снова принимался говорить. Ханне подошла вплотную и уже протянула руку к дверной ручке, как вдруг внезапно смогла разобрать слова Уве. — But I can’t. She would kill me, you know.[25] Почему он говорит по-английски? И тут до неё дошло. Был только один человек, с которым Уве общался по-английски, и этого человека звали Эвелин. Психотерапевт с Уденплан, у которой в приёмной и впрямь стоял нелепый диван, прямо как в фильме Вуди Аллена. Та самая Эвелин, несколькими годами моложе Уве, «совершенно непривлекательная, однако вполне компетентная». Ханне застыла на месте, прислушиваясь. — I understand that you want to keep the baby. I feel the same way.[26] Холод разлился в груди Ханне, и комната закружилась волчком вокруг неё. На мгновение Ханне показалось, что она не устоит на ногах, поэтому она покрепче схватилась за ручку двери. Keep the baby[27]. Сколько раз между Ханне и Уве происходил разговор о детях? Сколько раз она выслушивала, как он перечисляет аргумент за аргументом в пользу того, чтобы не заводить детей? И вот она оказалась здесь. Она оказалась здесь, потому что любила его, а теперь Уве говорит этой Эвелин, чтобы она оставила ребёнка, отцом которого, предположительно, он сам и являлся. Перед мысленным взором Ханне услужливо замелькали воспоминания. Уве объясняет, что теперь должен чаще посещать своего терапевта, потому что его отец стал чувствовать себя совсем плохо. Уве звонит и говорит, что задержится, потому что сейчас настал критически важный момент в терапии и ему необходим сдвоенный сеанс. Дорожная сумка, в которой лежат зимние вещи, в то время как конференция проходила в Майами. Подарки, которые Уве вручил Ханне по приезде домой, и его грустный взгляд, сопровождавший слова «Красавица Ханне». Постепенно на смену шоку пришёл гнев. Ханне рывком распахнула дверь, так что та ударилась о стену, и с воплем ворвалась в кухню. 34 Когда они вволю накричались, а Ханне, слушая исповедь Уве, ополовинила бутылку вина, она снова забралась в постель и легла рядом со своим спящим мужем. Вокруг было темно, и Ханне окоченела — одновременно от сквозняка и от шока. Она не могла понять, как же они оказались в этой ситуации. У них была идеальная жизнь. Они любили друг друга — во всех смыслах. А в их равноправных отношениях отсутствие детей было договорным пунктом.