Выдав, чисто автоматически, эту фразу, я понял, что ляпнул сие совершенно не подумав. Действительно, а какая тут жгучая необходимость? Моя, персональная, положительная реакция на воспоминания? «Джон Коннор излишне тепло относился к Терминаторам серии «Т-800»»?! Так это же всё лирика, не относящаяся к делу… – Какой необходимости? – переспросила напарница. Вот как ей, блин, объяснишь? – Если мы с тобой сегодня ликвидируем крайнюю, оставшуюся цель, наше задание будет выполнено, так? – начал я, не очень надеясь хоть в чем-то убедить этот непробиваемый биомашинный интеллект. – Так, – согласилась Кэтрин. – А если это так, нам, а точнее, прежде всего тебе, поскольку я-то точно смогу обойтись и без этого, для возвращения обратно нужно будет добираться до одного из действующих спасательных порталов. По прошлой встрече с тобой мне известны четыре таких портала, которые находятся в Восточной Германии, Ливии, России и Иране. Я всё верно запомнил? Или где-то есть ещё какие-то дополнительные «точки» подобного же назначения? – Нет, всё верно, командир. Ну, не очень-то я ей поверил, хотя она же всего-навсего инструмент и всей информацией может не обладать. А сколько всего таких порталов и где они находятся – ей могли и не сообщить. Хотя, ладно, четыре так четыре, как говорят у нас, в колхозе – нашим легче… – А раз всё верно, на текущую повестку дня неизбежно выходит вопрос: как быстро и по возможности незаметно добраться до одного из указанных порталов. При условии, что вокруг нас, культурно выражаясь, полыхает натуральная атомная война и кругом творится полный пиз… в смысле, хаос. Я доходчиво излагаю? – Да. Согласна. – Ну а раз согласна, должна знать, что у этого вертолёта, при всём моём уважении к дяде Игорю Сикорскому, дальность всё-таки маловата для перелётов типа того, который нам предстоит. А у этой тётеньки, которую я только что достал из погреба и развязал, тут, совсем близко, в аэропорту Энсхейм, стоит, считай под парами, исправный и заправленный под пробку самолёт типа С-45. И я решил, что этот самолёт может нам пригодиться, тем более что другого мы уже можем и не найти… – Это понятно, командир, но всё-таки почему она ещё жива? – Блин, что тут непонятного?! У нас это называется – жизнь в обмен на информацию! Она рассказала всё, что знала, а я за это пообещал её не убивать! Потому она и жива! Что не ясно? – Обещать можно всё что угодно. Поскольку это логически правильное действие, с точки зрения человеческой психологии. Ведь люди склонны до последнего верить в лучшее. Но это вовсе не означает, что нужно каждый раз обязательно выполнять обещанное… – А, ну да… Я же забыл, кто ты такая… Раз ты по-другому не понимаешь, слушай приказ: эту дамочку берём с собой и до поры до времени не трогаем! Вопрос о том, кому жить, а кому умирать, будем решать, когда доберёмся до самолёта! Это, надеюсь, понятно? – Принято, – только и сказала Кэтрин. – Раз вы командир – вам решать. Но таскать за собой лишнего человека – это в нашей ситуации просто ненужные хлопоты. «Ну, хоть раз чисто формальная должность мне пригодилась», – подумал я, одновременно сообразив, что, пожалуй, эта Клава Ла-Тремуевна могла и услышать что-то из нашего разговора. Конечно, кровать, к которой она была прикована, стояла далеко от двери, да и продолжающиеся взрывы за горизонтом создавали необходимый шумовой фон, но мало ли? Кстати, со стороны мы, наверное, выглядели как некое яркое воплощение бреда сумасшедшего – в полутёмном коридоре, да ещё рядом со свежими трупами беседуют прикинутый в облачение советского танкиста мужик с автоматом Калашникова за плечом и изрядно помятая бабенция в белье и окровавленных повязках. И, кстати, мы начисто забыли о том, что в это время происходило снаружи… – Ты куда-то собралась? – спросил я у напарницы. – Вниз. Полагаю, на здешней кухне должна быть вода. Надо привести себя в порядок… – Тебе помочь или посторожить снаружи? Кстати, а что там, на свежем воздухе, происходит? А то мы как-то отвлеклись… – Лучше если поможете. Ничего опасного снаружи не происходит, я контролирую обстановку, в радиусе пяти километров точно нет никакого движения. Но знаете, что меня удивляет, командир? – И что же тебя удивляет? – спросил я, несколько офигев от того, что биороботам из будущего, оказывается, присуще такое старомодное чувство, как удивление. – С момента нашего прибытия сюда моя аппаратура не фиксирует никакого движения за пределами примерно восьмикилометрового радиуса вокруг нас. Но ещё больше удивляет то, что там не фиксируются и никакие живые объекты, даже совсем мелкие, типа мышей, белок или птиц. И это очень странно… – И не говори… Хочешь сказать, что за восемь километров от нас вдруг почему-то умерло всё живое? Причём одномоментно и неожиданно? – Выходит, что так. Но никаких ядерных взрывов или критических повышений радиационного фона ни в самом Саарбрюкене, ни в его окрестностях приборы при этом почему-то не зафиксировали… – Н-да, ещё одна хренова загадочка. Ладно, будем добираться до аэропорта – может, по дороге что-то и выясним… И, сказав это, я понял, что на душе становится как-то совсем не комфортно. Ведь современная война ядерным оружием, увы, не исчерпывается, и, не дай бог, нарваться на что-нибудь не столь громкое, пусть лишённое ярких кинематографических спецэффектов, но не менее убойное – например что-нибудь бактериологическое или химическое… Далее мы с напарницей медленно пошли вниз. Да, водопровода здесь действительно не было (явный атавизм из прошедших времён, хотя сортир во дворе не такая уж редкость и для Европы начала следующего столетия), но водой ныне покойные квартиранты всё-таки успели запастись – колодец-то где-то тут, судя по всему, наличествовал, а может, и колонка какая-нибудь. На местной кухне, размещавшейся на первом этаже здания, именно там, где я сразу и предположил, похоже, отродясь не варили ничего, кроме кофе, возможно, по причине генетической нелюбви к мытью посуды (честно говоря, сложно найти человека, который любил бы подобное). Поэтому питались товарищи дохлые революционеры явно всухомятку, бутербродами и консервами. Доказательством этому служили многочисленные разбросанные там и сям по кухне разнокалиберные, опустошённые жестяные банки с яркими этикетками, в некоторых из них, ну совершенно по-нашему, были погашены сигаретные бычки (ну да, как же, помним рекламный слоган: «Рижские шпроты – полвека на российском рынке пепельниц»). Однако воды оказалось более чем достаточно – две полные доверху деревянные то ли бадьи, то ли небольшие бочки и ещё штук шесть больших вёдер. А на плите, которую крайний раз, похоже, топили прошлым вечером, стоял солидных размеров (литра этак на три, не меньше) старинный кофейник и две здоровенные металлические кастрюли (их размеры заставляли вспомнить эмалированные баки, в которых во времена моего позднесоветского детства особо консервативные домохозяйки, было дело, кипятили на газовой плите бельишко) со всё ещё слегка тёплой водой. Подозреваю, что мою сверхстойкую напарницу вполне устроила бы и ледяная вода, прямиком из осенней реки или ручья. Увидев это богатство, окровавленная Кэтрин несколько воодушевилась и немедленно скинула с себя последние остатки бельишка вкупе с прилипшими к телу затвердевшими повязками, в течение минуты оставшись голенькой, несмотря на то, что на кухне было довольно холодно. И я уже совсем не удивился тому, что страшная резаная прореха на её животе за каких-то два часа превратилась просто в широкий багровый рубец. «Быстро же она, однако, регенерирует, – подумал я, – прямо как те ящерицы с постоянно отрастающим хвостом». И одновременно поймал себя на мысли, что никаких следов от недавних огнестрелов на обнажённом пропорционально сложенном теле напарницы уже вообще не видно… Разумеется, мыло на кухне тоже нашлось, причём вовсе не то, каким моют хозяйство. Привычного русскому человеку «штыревого» умывальника нигде не было, но, похоже, именно здесь имели обыкновение умываться и чистить зубы незадачливые «квартиранты» – на стене висело потёртое зеркало, под ним торчало большое корыто с мутной водой на донышке, на столе рядом – два больших кувшина, несколько расчёсок и зубных щёток, пара тюбиков зубной пасты и кусок туалетного мыльца. Соответственно, дальнейший процесс отмывания выглядел предельно просто. Поскольку корыто Кэтрин проигнорировала, я зачёрпывал ведром (кувшины оказались маловаты для подобного) тёплую воду из стоявших на плите кастрюль, вставал на один из найденных здесь же табуретов и медленно лил воду на намыленные голову и плечи напарницы. Её осенний холод и мокрый пол не смущали совершенно (она ничуть не посинела, и озноб её тоже не бил), а я был полностью одет и обут, так что меня подобное и подавно не волновало. – Пойду оденусь, – сказала Кэтрин пять вёдер спустя, отложив мыло и, видимо, сочтя себя отмытой добела, на манер Майкла Джексона. И, поскольку никаких полотенец под рукой не обнаружилось, вышла из кухни как была, соблазнительно-голая и блестяще-мокрая, шлёпая босыми ступнями и капая на пол текущей с волос водой. Я за этой недобитой русалочкой не пошёл, сочтя, что подобной эротики с меня на сегодня, пожалуй что, хватит. Вместо этого я занялся другим, вполне полезным делом. Тёплой воды после прошедшей процедуры омовения осталось ещё много, а на том же столе с туалетными принадлежностями я углядел вполне себе приличную жиллеттовскую бритву и помазок. Два раза намекать в сложившейся ситуации было излишне, и я, как сумел, намылил щёки и подбородок, после чего постарался соскоблить с физиономии наросшую щетину. Света в кухне было недостаточно, но вроде всё получилось. Вообще, бритье – одна из тех гигиенических процедур, о которой здесь очень многие (конечно, имея в виду тех, кто вообще выживет, так сказать, «в сухом остатке») забудут, причём надолго, если не навсегда… Смыв с лица остатки мыла, я увидел среди зубных щёток и прочих туалетных причиндалов какую-то мелкую склянку без наклейки, с прозрачно-зеленоватым содержимым. На шампунь жидкость явно не походила – слишком жидкая. Вылил немного на пальцы руки, понюхал – что-то явно спиртосодержащее, точно или одеколон или лосьон. За неимением лучшего протёр побритую физиономию этим нечто. Слегка защипало, что было вполне ожидаемо. Подумав, рассовал бритву, помазок, мыло и склянку себе по карманам. Мало ли, может ещё пригодиться. Им-то оно точно больше ни к чему… Покончив с этим утренним туалетом, я услышал приближающийся со второго этажа стук каблуков. Потом появилась и сама напарница. Уже вполне обсохшая (только голова её была обмотана длинным белым полотенцем) и переодевшаяся. На сей раз – в тёмное. Она сумела подобрать для себя нечто подходящее – чёрные остроносые туфли на минимальном каблуке, чулки или колготки цвета чуть темнее телесного и свободное чёрное платье длиной чуть ниже колен, с короткими рукавами, белым отложным воротником и узкими манжетами этих самых рукавов. Из собственного, таскаемого за собой гардероба, она это надыбала или пошарила по здешним шкафам и углам – бог его знает. На первый взгляд ходячая машинка для убийств была бодра, свежа и боеготова. – Всё нормально? – спросил я, наблюдая, как она, умудрившись ни разу не поскользнуться на каблуках на мокром полу, молча проследовала к кухонному зеркалу. – Ты, часом, никого не убила, пока я тут брился? – Нет, зачем же? – изобразила она удивление, сняв с головы полотенце и причёсываясь одной из трофейных расчёсок, излишне фотогенично улыбаясь при этом своему отражению. Всё-таки, по-моему, её «встроенная модель поведения» не слишком сильно отличалась от обычной среднестатистической бабы, если она, конечно, не прикидывалась… – Может, мне тогда пойти самолётовладелицу отстегнуть? – Пока не стоит, командир. – А как она там вообще? – спросил я. Ведь спрашивая о новых убийствах, я прежде всего имел в виду именно Клаву, поскольку ликвидировать вторую (если хронологически – то первую) пленную было точно ещё не время. – Выпила полбутылки вина и, кажется, спит. – Ну, ладно, если так. Далее мы с ней пошли перебирать наш не особо обильный арсенал. С трофеями так обычно и бывает – стволов много, а вот боезапаса для них с гулькин хрен, расстрелял что было в магазине – и можно выкидывать. Не эффективно и не экономно, короче говоря. Первым делом я перегрузил бритвенные принадлежности из своих карманов в вещмешок. Напарница последовательно осмотрела наличное оружие. Пистолетами не заинтересовалась, зато зарядила один «Узи» и одну винтовку G3 и заменила коробку с лентой в РПД. После чего, накинув поверх платьица ту же чёрную танкистскую куртку (что вполне вписалось в общий ансамбль), она в несколько приёмов перенесла всё оружие (исключая указанный выше еврейский пистолет-пулемёт и пару запасных обойм к нему) и оставшуюся у нас поклажу (а её теперь было всего ничего – все свои причиндалы Кэтрин переложила в найденную где-то в доме объёмистую сумку из брезентухи, плюс мой вещмешок и несколько подсумков и противогазных сумок, набитых патронами и снаряжёнными магазинами) в вертолёт. Пока она это делала, я, сидя на подоконнике второго этажа, вставлял патроны в опустошённый накануне магазин к «калашу». Зарядив, убрал снаряжённый рожок в подсумок, взял бинокль и осмотрел окрестности. За мутноватыми, давно не мытыми стёклами не обнаружилось ничего нового. То же осеннее поле, дорога со свежими следами гусениц нашего БТР-50, сам бронетранспортёр, стоящие у входа машины, дым на горизонте и более ничего. Вошла напарница с «Узи» в руках, пряча запасные обоймы в боковые карманы куртки. Вид у неё при этом был предельно деловой. – Что у нас плохого? – поинтересовался я. – Аппаратура засекла какое-то движение. – А точнее? Что? Кто? Откуда? Не дай бог, если в нашу сторону прёт неважно чей, но танковый или механизированный батальон… – Что-то приближается к нам с юго-запада. И, судя по скорости, высоте и общему характеру движения, это небольшой вертолёт или легкомоторный самолёт. Но самолёту здесь особо негде сесть, так что я склоняюсь к первому варианту. Если только у них вдруг не нашлось для этого какого-то пилота экстра-класса. Сейчас этот летательный аппарат километрах в тридцати от нас, и расстояние быстро сокращается. – Интересующая нас оставшаяся цель точно в этом вертолёте? – для порядка уточнил я, успокаиваясь. – Да. Поскольку в летательном аппарате более никого нет, пилотирует, похоже, она сама. – То есть она скорее низко летит, чем едет? – Да, командир. – Тогда, выходит, что эта столь качественно порезавшая тебя накануне сука наврала. И чего они все врут, а? Тенденция, однако… Сказав это, я подумал, а вдруг эта пленённая в серьёзной рукопашной драке стервоза и не знала, каким именно макаром сюда явится её всё ещё живая коллега? Я-то её допроса не слышал, так что, может, и не врёт… – Это хроническая диссида, командир, – усмехнулась напарница. – Ложь заложена в их модель поведения, причём так было во все времена… Я не нашёлся что ещё на это сказать. Теперь оставалось только ждать. Напарница развила бурную деятельность и какое-то время возилась с той самой, уже абсолютно безопасной (после действия такой фигни, как «плюмба», в овощ превратится кто угодно, вплоть до абсолютных исполинов духа) сукой, судя по всему, приводя её в пригодный для публичной демонстрации вид. Потом она появилась за моей спиной, таща эту дуру под руку. Та вела себя в стиле манекена, и лицо у неё при этом было соответствующее. – Что, пора? – уточнил я. – Да, наша клиентка уже на подлёте. Попробую встретить её без шума и стрельбы. Не высовывайтесь… Сказав это, она ухватила этот живой статуй за локоть и потянула за собой вниз, держа «Узи» так, чтобы со стороны ствол было не очень видно. При этом сама она (как я успел заметить через окно) с помощью своих хитрых «серёжек» вновь успешно мимикрировала, на сей раз под одну из фурсеток-диссиденток, чьи тела сейчас лежали на втором этаже дома. В общем, они вышли, я остался наверху. Пока было время (я рассудил, что когда начнётся самое интересное, будет всяко не до того) – пошёл и отстегнул Клаву от спинки кровати, на которой она лежала, хотя, похоже, уже и не спала.