– Да какие хошь… Чо тока народ не болтает… Про какую-то новую лютую хворь, страшнее Смертной Чахотки, невиданное зверьё, людоедов, которые Сатане, мать его так, поклоняются… Или ещё врали, что потом, уже когда Длинная Зима кончилась, вроде как ещё одна война была и, теперича кругом на востоке, считай, до самого Байкала, то ли китайцы, то ли вааще американцы… – Враньё это всё, дядя. От американцев точно мало что осталось, это я тебе гарантирую, а китайцы – чёрт его знает. Информации мало, нас за тем и послали… А у вас-то, в деревне, кто-то из власти остался? Участковый, например? – Хе, ну ты вспомнил… Участковый… Ну был… Как фамилия-то… Уже забыл, бля… вспомнил, Анциборенко, старлей… Токо он вааще без фантазии был, безынициативнай… На третью неделю, как война началась, в райцентр попёрся, с понтом, «за инструкциями» – телефон-то, что на почте, что в правлении, на второй или третий день сдох… И больше его не видали, так и сгинул, вместе с мотоциклетом и табельным шпалером… – Про участкового понял. А сейчас-то кто из начальства в лавке остался? – Да из довоенных, считай, что совсем никого. Зимой много поумирало, и не только старых… Был один, Иван Дормидонтыч, бывший колхозный парторг, так и он помер года полтора тому… Теперь за старшую по разным там жизненным проблемам вроде как осталась его жена, Вера Мефодьевна, авторитетная тётка, её так и зовут – «Дядя Ваня»… – Почему «Дядя Ваня»? – удивился я. – А в честь мужа. Типа, народна память… – Не лишено, – усмехнулся я, кстати вспомнив Рязановский «Вокзал для двоих» и тамошнего персонажа Мордюковой, которую тоже звали в честь покойного мужа, кажется, «Дядя Петя». Выходит, не всё, что иногда показывают в кино, такое уж и враньё… – А ишшо у нас в деревне медпункт есть, в доме, где на крыше лист люмения приколочен… Ну то есть как медпункт… Лекарств-то давно нету, только если кто чего найдёт или сменяет… Но рану заштопать или, там, зуб выдернуть – это можно… Так вот, при медпункте фершал есть, – продолжал мужик всё тем же голосом умирающего лебедя. – Зойка. Умная девка, из вакуированных, с Зимы прижилась… – А фершал-то к власти с какого боку? – Можа, и ни с какого, токо к Зойке за помощью и чужаки обращаются. Прохожие-то разные, вроде тебя, иногда случаются… Так что она, с их слов, тоже кой-чего знает… В общем, солдат, за жизнь у этих двух баб спрашивай, по крайней мере, про все свежие сплетни они в курсях. И, ежели пойдёшь в нашу деревню, скажи им, что помер Ляксей, ебанашки убили… – Это ты, что ли, Ляксей? – Ну да. Алексеем Николаевичем кличут… – А фамилия? – А что фамилия, теперь-то? Где они, те паспорта да прочие корочки? Ну, Базузин… Толку-то, ёбт, её даже на моей могилке не напишут, тем боле что мои все уже давно померли, ишшо Зимой… – Никак помирать собрался, дядя? – А как ишшо? Худо мне, али не видно? Они ж мне кишки пропороли и кровишша не останавливается… Или, скажешь, выживу? – Не скажу. Врать не буду. Если они тебе в брюхо пырнули, то наверняка не только кишки задели, но и какие-то сосуды, плюс, очень может быть, что и селезёнку. Спас бы тебя сейчас только настоящий хирург в нормальной больнице или госпитале, да и то не факт. Ну а я всего лишь перевязать могу, поскольку не медик, а больше здесь всё равно никого нет… – Говорили, на берегу моря был госпиталь, – простонал мужик по фамилии Базузин. – Но это уже давненько было, года четыре тому… – Это где? – Отсюда всё время на север. Километров сорок с лихуем. Сам не был, но говорили, какой-то случайно уцелевший бывший военный городок при аэродроме. Аэродромчик-то был так себе, чо-то учебное или типа того… В общем, наверное, у американцев на него в самом начале атома не хватило… Видать где-то были цели поважнее, вот он и сохранился… Короче, наши мужики у тамошних вояк тогда несколько раз меняли на битую дичь патроны и аспирин с прочими лекарствами… Говорили, что там даже электричество было, лампочки горели… Ага, подумал я. Стало быть, некое подобие пресловутого «Бартер-Тауна» (увы, опять не самая умная и удачная аналогия из «Безумного Макса», но иных многие, увы, не поймут) в здешней округе всё-таки существовало. Ну, по крайней мере, года четыре назад. И рулили там какие-то «вояки». Очень интересно, тем более что прекращение этих самых обменов странным образом совпадает и с глобальным отсутствием «начальства». Неужели кто-то или что-то разом придавили всё то, что ещё оставалось от прежнего советского государства? Н-да, сложно про это судить. Пока что слишком мало фактов… – А сейчас чего туда не ходите? – спросил я на всякий случай. – Или некуда стало ходить? – А буй его знат, служивый. Сейчас менять не на что… Замкнутый, бляха-муха, круг… Без патронов охота никакая, но если где они так просто и валялись, то сейчас всё давно выгребли подчистую… А чтобы эти патроны добыть, надо иметь какие-то излишки жратвы. А их нету, самим жрать неча… И год от года всё хуже и хуже… Слушай, солдат, у тебя закурить не будет? А то у нас в деревне, считай, с прошлого года даже махорки не видели, всяку дрянь курим… Вот и пригодилось курево, хотя и совсем не так, как я рассчитывал… – Говно вопрос. Найдём, – ответил я и полез в карман. Достал пачку «Лаки Страйк», вытащил сигаретку и вставил в зубы (которых у моего собеседника тоже был явный некомплект) этому, всё так же лежавшему у моих ног, Ляксею. Потом чиркнул спичкой, прикурил. – О господи, теперь и помереть спокойно можно! – прямо-таки застонал бывший бригадир колхозных механизаторов, втягивая в одну затяжку чуть ли не половину сигареты и выдыхая из бороды дым. – Какие же гарные сигаретки, я уж и забыл, что такие бывают… Откуда такая роскошь? – Трофейные, считай, из довоенных запасов. Ещё будешь? – спросил я. Одновременно с этим «Вервахт» выдал мне в мозг информацию о том, что жизненные показатели моего собеседника всего 22 %. То есть ещё чуток – и точно умрёт… – Давай! – не стал он отказываться. Сунул в его заляпанные засохшей кровью коричневые пальцы вторую. Он прикурил от бычка. Затянулся с явным наслаждением, вторую он уже, что называется, смаковал. – Эх, ещё бы выпить, и точно можно на тот свет… – Налить? – А что, есть?! – Ну, как не быть… С этими словами я отстегнул флягу от пояса. – Это чо? – спросил спонтанно осчастливленный мной собеседник с некоторым недоверием. – Коньяк. Импортный. Тоже довоенный… Базузин взял флягу трясущейся рукой, хлебнул из горла, издал торжествующий звук «Ы-ы-ее-ых!!» и, в тот же момент отрубился – его голова откинулась назад, тюкнувшись затылком об окровавленную траву. Я едва успел выхватить флягу из его разжавшихся пальцев, чтобы драгоценный (уж здесь-то точно – в буквальном смысле) напиток не пролился ему на и без того слипшуюся бороду. Кажется «отходняк в нашей синанаге» вполне удался. А «ИКНС» показал его жизненные показатели как всего 19 % от нормы… Я тщательно протёр горлышко фляги о штаны, завинтил болтающуюся на цепочке пробку и повесил баклажку обратно на ремень. Потом снял бронежилет и сходил за рюкзаком и вторым автоматом. А когда вернулся, говорливый мужик по имени Ляксей уже перестал дышать, и автоматика перестала воспринимать его как живой объект. Ну что, ещё один умер счастливым, по крайней мере покурил и коньячку дерябнул, сервис практически как в лучших европейских тюрьмах, перед казнью, только исповеди не хватает. А если где-то там и вправду Бог – передавай ему привет… В мешке у него действительно были уже начавшие изрядно подванивать птичьи тушки, хотя на фоне прочих запахов с данной поляны это было практически ничто, за говном тухлятину не больно-то и унюхаешь… Преодолевая естественную человеческую брезгливость, я прошёлся по «полю брани», бегло осмотрев тела тех, кого мой собеседник называл «ебанашками». Над ними уже вились живо реагирующие на подобное дерьмецо разнокалиберные и разноцветные весёлые мухи. Что сказать, обрез у них был действительно из ружья ИЖ-54. Действующий, но неухоженный, весь в пятнах ржавчины. Ствол когда-то отпилили криво, а часть приклада будто тупо сгрызли зубами. Но, как оказалось, они брали меня не просто на понт. Патрон в одном стволе был, но явно негодный, весь потемневший от сырости, с позеленевшим латунным донцем. Я старательно раздавил патрон каблуком сапога и втоптал его в землю. Потом ударом о ствол ближайшей берёзы отделил ствол обреза от ложи и разбросал получившиеся детали подальше по кустам. А больше ничего интересного у покойничков при себе не было, во всяком случае бумаги – точно ни клочка… Спрашивается – что дальше? Малая сапёрная лопата у меня в рюкзаке имелась, но хоронить кого-либо было утомительно и бессмысленно. Этот ненужный атавизм из далёкого прошлого тут был явно не в чести… К тому же я и так достаточно нашумел для того, чтобы привлечь к своей персоне ненужное внимание. Автоматная пальба обычно разносится довольно далеко. И хотя автоматика не показывала людского присутствия на пределе радиуса обзора, было очевидно, что выстрелы могли услышать. Рано или поздно эти трупы могут найти. Или случайно или, в случае с ебанашками, целенаправленно. А если найдут трупы, значит, неизбежно, найдут мои следы, окурки и свежие гильзы от «калаша», которые возбудят в нашедшем их нешуточный азартный интерес. Хотя, если сначала с телами разберутся звери, всё будет намного проще. А вот если люди – они действительно не хило удивятся найденному. А это значит, что теперь следовало сечь за обстановкой круглосуточно. Как-никак, я носитель целой кучи ништяков, за которые очень многие здесь будут готовы устроить в буквальном смысле мамаево побоище, не считаясь с жертвами. Два автомата с такой прорвой боеприпасов – здесь это для кого-то вполне реальный шанс надолго стать хозяином жизни. Что же, посмотрим, насколько меня хватит, буду играть в эту игру, пока патроны есть, благо обрубить всё пулей в лоб или путём самоподрыва я могу в любой момент… Ну что, пойти в эту самую деревню Ядовино? Выглядело это разумно. Хотя, как меня там встретят, неизвестно, и вероятность возможной ловушки или просто какой-нибудь подлянки была пятьдесят на пятьдесят. Этот хоть и подыхающий, но, возможно, о чём-то промолчавший отставной бригадир вполне мог наврать насчёт отсутствия в деревне патронов, сообщить неверное количество народонаселения, а равно и покривить душой насчёт того, что там главнее всех эти две бабы. Ведь, чего доброго, есть там и какой-нибудь местный пахан со своей микро-ОПГ… И, что самое интересное – покойный не стал спрашивать, как меня зовут, и уточнять, откуда я иду и по чьему приказу. Так что для него я остался всего лишь просто солдатом. Может, он не поверил в то, что я реален (вполне мог принять мою скромную персону за божественный предсмертный глюк), или, как вариант, тем, кто ещё уцелел, действительно уже настолько пофиг армия и прочие атрибуты государства? Всё может быть… Нет, по-любому в эту их деревню стоило сходить. Хотя бы из чистого любопытства. Но сначала туда, где базировались эти одичавшие гады. Хотя я, по жизни, и не люблю делать добрые дела. Просто есть хороший военный принцип – не надо делать глупости и оставлять позади себя живого противника, который неизвестно чего выкинет. Так или иначе, но я дошёл до этой бывшей молочно-товарной фермы совхоза «Красная Заря», уже когда смеркалось. В одном месте, примерно в километре от неё, неподалёку от свежей тропы, обнаружился ещё один довольно отталкивающий символ одичания – четыре воткнутых в землю на изрядном расстоянии друг от друга жерди с насаженными на них, гниющими и объеденными лесными обитателями (по крайней мере, птички своими клювами тут точно поработали), крайне непрофессионально (то ли нож был тупым, то ли палач, а может, и то и другое вместе) отделёнными от тел человеческими головами. Стало быть, пленённых чужаков они съедают, а то, что не доели (варить холодец из человеческих голов тут ну явно негде, да и некому), выставляют для устрашения? Это у них обычай, привычка или просто добрая традиция? Интересно, а с других направлений подобные «вешки» тоже расставлены? В общем, окончательно укрепившись в уверенности, что ничем, кроме пули в лоб, здесь уже не помочь (попытка слушать их разговоры, как обычно, ничего не дала), я разобрался с обитателями этих, давным-давно лишившихся окон, дверей и крыш руин уже в относительной темноте июньской ночи, практически как в тире. «ИКНС» работал как хороший тепловизор, я их видел, а они меня нет. Тем более что на бывшей ферме не было целых зданий или подвалов, где можно было спрятаться. Во всяком случае, от меня. Всего ебанашек оказалось двадцать семь рыл, пять из которых были женского пола, но мне это было уже неинтересно. Огнестрельное оружие было только у троих (местные атаманы или самые меткие стрелки?), но они почему-то предпочитали проводить время «в отрыве от коллектива», основная часть которого кучковалась вокруг двух костров в бывших коровниках. На их месте я бы точно организовал становище не на руинах, а подальше в лесу, в каких-нибудь шалашах, благо лето на дворе. Хотя у меня сложилось такое впечатление, что построить шалаш у них бы всё равно не получилось. Чувствовалось, что созидательное начало умерло в них начисто… Ну а ещё эти вонючие ребята оказались излишне самоуверенными, поскольку после первых же выстрелов, они, с дикими воплями, бежали в мою сторону, на их звук и вспышки. Некоторые даже пытались кидать в меня свои «рогатины», но тщетно. Похоже, ебанашки привычно думали, что раз их больше, то они здесь самые сильные… Некоторые хлопоты мне действительно доставили только три крайних мишени, прятавшиеся в руинах двухэтажного административного здания, в стороне от остальных и, то ли трусливо, то ли излишне благоразумно, отсиживавшиеся там на протяжении всей «баталии». Сначала от входа, рядом с которым даже сохранилась табличка «Отдел кадров», по мне два раза стреляли из обрезов. В одном случае картечь пролетела метрах в двадцати от меня, куда был второй выстрел – я вообще не понял, пока не осмотрел тело стрелка, который начал дико, по-звериному, орать сразу после своего выстрела. Я думал это он так странно себя подбадривает (самурай хренов), а оказалось, что нет, это он от боли – патрон тупо взорвался в стволе и детали обреза вместе с дробью вбило ему в морду (качественно так, со сносом части нижней челюсти), так что моя пуля определённо была ему облегчением. Оба обреза оказались примерно аналогичны тому, что остался лежать в десяти километрах отсюда, рядом с пятью трупами… А вот последний из этой троицы (по информации «Вервахта», он был самым крупным и толстым из всех этих подбандитков и всё время лежал без движения в одной из комнат первого этажа) преподнёс мне сюрприз. Поскольку сразу после вопля обладателя сработавшего нештатно обреза вдруг начал стрелять из пистолета, ориентируясь исключительно на звук. Причём из положения лёжа. В помещении, из которого неизвестный палил, были окно и дверной проём, но большинство пуль уходили в молоко, рикошетя от стен. Определив на слух, что в руках у него «ТТ» (фронтовой опыт, пусть даже и довольно сомнительный, не пропьёшь!), я подождал восьмого выстрела, а когда этот дурак гарантированно добил обойму, наводимый автоматикой, аккуратно всунулся в оконный проём и технично успокоил его единственным выстрелом в грудь. По идее, я прихватил с собой и пару гранат, но как-то пожалел тратить Ф-1 на такую ерунду… Потом, исключительно из спортивного интереса, подсветив себе фонариком (его тусклый свет проявил обломки какой-то канцелярской мебели и висевшую на одной стене комнаты рассохшуюся деревянную панель с ржавыми металлическими буквами «Наши Передовики»), я осмотрел стрелявшего. На подстилке из травы, тряпья и скверно выделанных, тухло пахнущих звериных шкур лежал отёчно-толстый и абсолютно лысый (у него даже на груди и подбородке волосы не росли, не иначе близко познакомился с радиацией) тип, не очень-то и похожий на человека, без давным-давно вытекших глаз на сизом черепе, весь в рубцах от старых ожогов и с одинокой золотой фиксой в поредевшем примерно наполовину ряду зубов в практически безгубом рту. Одетый примерно в ту же рванину, что и остальной его «коллектив», но выглядевший несколько чище. Неужели это и был местный «духовный лидер», он же в просторечии пахан или атаман? Тот самый, кто внушил этим зверолюдятам простую мысль о том, что они тут самые сильные? Не знаю, но иных причин для столь почтительного отношения к нему (ведь инвалид лежал отдельно от всех, при оружии, да ещё и под вооружённой охраной), похоже, не было. «Тульский Токарев», из которого он пытался столь бездарно палить, оказался неухоженным, но всё-таки не ржавым. Патронов наличествовало три полные обоймы, одну из которых он только что расстрелял в белый свет, как в копейку. Остальное, вместе с пистолетом, досталось мне «в подарок». На рукоятке «ТТ» обнаружилась потёртая табличка из светлого металла с ещё вполне читаемой гравировкой: «Тов. Варшаверу С. М. от НКТП Зальцмана В. П. 1 мая 1943 г.». Интересная реликвия – награда от одного еврея другому по случаю Первомая? Тем более занятная, поскольку означенный Зальцман (в 1949 году выгнанный с работы и из партии за вполне конкретные «подвиги» – от срыва плана по выпуску тяжёлых танков ИС-4 и народнохозяйственных тракторов до казнокрадства и мутных связей по «ленинградскому делу») наркомом Танковой промышленности СССР и был-то всего-то год – с июля 1942-го по конец июня 1943-го. За какие заслуги было подарено это наградное оружие и кто такой был этот Варшавер – вообще загадка. Но, подозреваю, что другом или родственником этого «слепого Пью» он точно не был, небось нашли где-то пистолетик, либо, как вариант, отобрали. То есть прежние хозяева пистолета точно давным-давно лежат в земле либо в виде пепла болтаются где-нибудь в верхних слоях атмосферы… В общем, эта «компания по ликвидации диких животных» обошлась мне в один магазин для «АК-47»… Забрав с собой «ТТ» с патронами (зарядов для обрезов на месте обнаружено не было, хотя, если честно, обшаривать все подряд трупы мне помешала всё та же брезгливость), я ушёл подальше от фермы. Была вероятность, что в момент моего появления кто-то из этих недомерков в их «базовом лагере» всё-таки отсутствовал (должны же они кого-то отправлять на охоту или в разведку?), а значит, услышав стрельбу, они могли вернуться и затем сесть мне на хвост. Но «ИКНС» упорно не показывал наличия в пределах своего гарантированного радиуса каких-то людей. Спустя какое-то время я наткнулся в поле на десяток сваленных в неряшливую кучу ржавых сеялок, борон и плугов, рядом с которыми обнаружилось несколько покосившихся сараев (на склонившихся в сторону воротах сохранилась ещё не до конца смытая дождями надпись «Полевой Стан») с относительно целыми стенами и крышами. Решив прервать свой поход (поскольку за день реально устал), я заночевал в одном из них. Проспал до полудня следующего дня и, слава богу, что за это время никто меня не потревожил, кроме, разумеется, комаров. Но они – неизбежное, наименьшее зло, и не более того. Уже успев понять, что использовать оба своих автомата одновременно не получится, именно поэтому я произвёл полную разборку «АКМа» и, тщательно упаковав его, не без труда принайтовал тяжёлый брезентовый свёрток (по его виду нельзя было понять, что именно в нём лежит) к своему рюкзаку. Опять возникла ситуация, когда вещь и бросить жалко, и тащить проблематично, но что делать? Одновременно достал из кобуры и проверил «стечкин». Подумав, убрал пистолет в полевую сумку, которую повесил через плечо. Мало ли какая хрень возникнет на моём пути? А иметь лишний ствол, про который никто не знает, в моём случае – дополнительный шанс выжить в этой долбаной реальности. Ну а затем, наконец, двинул в сторону «следующего пункта плана» – намеченной мной для посещения ещё вчера деревни Ядовино. «Особо огорчало мнение, что нас давно нигде не ждут, и создаётся впечатление, что мы мешаемся и тут…» Трофим. Что-то там про путеукладчицу Глава 2. Те, кто выжил напрасно. Деревня дураков и Зоя с мезозоя