А потом вдруг вспомнил, как у нас в институте, на картошке, один шутник, было дело, то ли по пьяни, то ли с тяжкого бодуна, доказал нескольким таким же придуркам из своей группы, что, оказывается, корень лопуха вполне можно жрать. Тоже, помню, выкопал, очистил перочинным ножиком и давай жевать. Все были в ахере, особенно девочки… Хотя он-то это исключительно от несусветной дури делал и не просто так – они тогда на пол-литра заспорили, сожрёт или не сожрёт… А тут, судя по этой «строгой диете», жрать явно совсем нечего… Оставив безмолвную незнакомку доедать сей «деликатес», я пошёл непосредственно в деревню. Туда, где на окраине замер как памятник прошлому скособоченный ржавый гусеничный трактор знакомой по фильмам о покорителях целины марки ДТ-54. А вот таблички с названием населённого пункта нигде видно не было… В стороне от дороги я сумел различить несколько плохо взрыхлённых полос условной пахоты, где из земли пробились редкие ростки то ли ржи, то ли пшеницы – точнее не разобрал, поскольку не специалист. Стало быть, что-то они здесь всё-таки сеяли. Но в объёмах явно недостаточных, чтобы прокормиться, иначе бы детишки не жрали корни лопухов. А если их тут действительно живёт триста с лишним рыл, то без охоты и собирательства им бы давно точно наступил крендец… Н-да. По идее, жизнь всегда тяжела и неказиста. Но в условиях, когда жрать совсем нечего, а часть урожая надо ещё и на семена оставлять, она становится просто невыносимой… А в общем, деревня была как деревня. По крайней мере, здесь явно жили. Пока… Что я увидел – несколько улиц с тёмными домами, которые не красили последние десять лет, что вполне понятно. Но оконные стёкла в избах по преимуществу уцелели. Судя по отчётливым тропинкам, протоптанным в засорившей улицы траве от дома к дому, ходили тут много, а вот ездили навряд ли, даже на телегах. И траву, похоже, совсем не косили. Хотя если мне не наврали и домашней скотины ни у кого действительно толком нет, то для чего её косить, тратя последние силы? Набивать травой тюфяки и матрасы? На фига? Что ещё? Птицы в округе шумели, а вот собаки не брехали категорически. Предположу, что этих своих друзей здешние человеки явно схарчили в трудные годы. И хорошо, если Тузики и Барбосы попали на стол непосредственно хозяевам, а не лесным хищникам… Терявшиеся за наросшими за много лет безвременья сухими и свежезеленеющими «метёлками» репейника и прочей сухой травы заборы, хоть и накренившиеся местами, были в основном ещё вполне годными. За заборами явно были сады-огороды. Во всяком случае, кроме яблонь и вишен кое-где просматривались кусты смородины и крыжовника. Больше чем ничего, но яблоками и ягодами сыт точно не будешь, а тем более здесь… Ну а от былой цивилизации здесь осталось только несколько тянувшихся вдоль улицы, по которой я брёл, столбов с остатками проводов. Раньше таких столбов точно было больше, но их хозяйственно спилили под корень. Скорее всего на дрова… Никаких людей я пока не видел, но в домах и за заборами «ИКНС» стабильно показывал несколько зелёных меток. Стало быть, те, кто трётся поблизости, оружия не имеют. Пока… Ну а что не высовываются, это тоже правильно, не дураки же они сразу выбегать мне навстречу – я же ведь и стрельнуть могу, проявив чёрствость и непонимание… Останавливаться я не стал, но попробовал послушать их разговоры. Благо автоматика давала такую завидную возможность. – Смотри, – прошептала одна из ховавшихся за забором на другой стороне деревенской улицы меток (вес 34 кг, пол женский), от которой меня отделяло метров двадцать, другой (36 кг, пол женский, возраст и в том и в другом случае автоматика затруднилась определить). – Чо «смотри»? – удивилась вторая. – Идёть… – Хде?! – Да вон жа. Не высовывайся, а то увидит… – Ух ты, никак солдат! Скоко лет их не видели… – И не говорико-сь, бежи бабе Шуре скажи. Он, поди, к правлению идёть… Ну и далее в том же духе. Короче говоря, типично бабское сарафанное радио. Оставалось надеяться, что эта пресловутая «баба Шура» всё-таки не притащит с собой каких-нибудь полоумных мужиков с ружбайками или не начнёт палить по мне сама. Но вооружённых людей умная автоматика по-прежнему не фиксировала… Улица кончилась, и я выбрался на место, которое, наверное, можно было бы назвать местной «главной площадью». Если бы не уже привычные многолетние заросли сорной травы. В самом центре – покосившийся столб с ржавым «матюгальником» давным-давно онемевшей радиоточки (сразу же представилось, как он голосит о том, как узбеков-латышей сплотила Русь) и несколько больших изб по краям, там, где от площади расходились деревенские улицы. По идее, заходить в деревню было вообще опрометчиво – здесь я был как на ладони, но при наличии исправного оружия с достаточным боезапасом и возможности действовать на опережение, любые неприятности в виде каких-нибудь дурачков с заряженными последними патронами обрезами меня не особо беспокоили – даже если их будет больше десятка, по-любому отобьюсь. Причём, поскольку патроны у меня бронебойные, их гибель будет реально неотвратимой, поскольку за деревянными или бревенчатыми стенками от моих пуль они не спрячутся. Да и в случае гипотетического мордобоя (хотя доводить ближний бой до такой, крайней степени в мои планы вообще не входило) я способен уделать практически любого аборигена, уж больно они здесь хилые и тощие… Дверь длинного, сложенного из брёвен дома с выцветшей табличкой «Правление колхоза «Путь Ильича» у входа был явно очень давно заперт на ржавый висячий замок, а все его окна закрывали ветхие ставни. Похоже, здешний парторг реально распродал все парты… А вот то, на что мне намекал покойный бригадир Базузин, было рядом с правлением, чуть левее. Ну, насчёт «люмения» на крыше он, по-моему, ошибся, просто когда-то, при очередной стихийной латке крыши к ней немного криво прибили лист нержавейки, который действительно слегка отсвечивал на летнем солнышке. Парадоксально, но здесь любой металл особой ценности не имел. А с другой стороны, кому он нужен, если его нельзя сдать для переплавки кому-то заинтересованному, удачно обменяв на дензнаки или пол-литра? И на дощатой избе с листом нержавейки на крыше действительно была потемневшая вывеска «Медпункт», с коричневым крестом на бежевом фоне (раньше это, видимо, был красный цвет на белом). Подойдя, я поднялся по ветхим, но ещё державшимся ступенькам крыльца. Взял автомат на изготовку, чтобы в случае чего сразу же прошить дверь вместе с тем, кто к ней подойдёт. Вежливо постучал. – Эй, там, есть кто живой? Внутри возник какой-то шум, материализовавшийся в тихие шаги. «Вервахт» предупредил, что за дверью находится безоружная особь женского пола весом 37 кг. И на том спасибо… Через минуту дверь приоткрылась, и на свет высунулась молодая, как мне показалось, женщина. Потом она вышла на крыльцо целиком, и я рассмотрел некоторые «мелкие детали». Вроде всё верно, не старая. Вполне приятное, загорелое чистое лицо, без каких-либо безобразных шрамов и кожной порчи. А вот руки у мадамочки были как у того землекопа, с потемневшими, обломанными ногтями и многочисленными засохшими царапинами. Эти обстоятельства указывали на постоянный, тяжёлый и неблагодарный физический труд на свежем воздухе, неуклонно превращающий человека в скотину, – непременный атрибут здешней жизни. Несколько удивило, что светлые волосы на давно не мытой голове таинственной незнакомки были острижены под мальчика и даже причёсаны на некий пробор. Я подумал – с чего бы это? А потом быстро сообразил, что наиболее продвинутые по части гигиены из уцелевших селян могли время от времени просто стричься «под нулёвку» или даже брить череп, чтобы как минимум паразитов не разводить. Методика-то проверена ещё с гражданской войны. Тем более для такой вот стрижки особо искусный парикмахер совсем не нужен. Вот и эта бабенция явно оболванилась подобным образом, но довольно давно, раз уже успела прилично обрасти. А если она изображает из себя медика, гигиену, по идее, должна блюсти особо тщательно… Что ещё сказать? Как все здесь, ну очень худая, кожа да кости, просто какая-то ходячая анорексия. Если бы не эта самая худоба, она смотрелась бы даже симпатичной – было в её лице что-то от молодой Евгении Ураловой (ну, та, которая Лена, любовь персонажа Белявского из Хуциевского «Июльского дождя» 1967 года, а ещё – она же, по совместительству, вторая жена Юрия Визбора, то самое «солнышко лесное»). В общем, откормить такую маленько и будет тебе счастье… Застарелым потом от неё, разумеется, пованивало (я уже успел понять, что часто мыться здесь категорически не принято), но не до такой омерзительно-критической степени, как от тех «интересных людей», которых я до этого уже успел встретить и убить в здешней округе. Вся одежда незнакомки состояла из свободного платья ниже колен неопределённо-бурого цвета, подозреваю, что с чужого плеча, с явными следами многочисленной штопки. Предполагаю, что все эти здешние грязно-блёклые цвета в гардеробе поселян были всего лишь следствием стирки в условиях отсутствия мыла и прочих моющих средств, когда ничего, кроме речного песка, под рукой нет. В этом случае белое обычно быстро перестаёт быть белым, становясь серым, тёмное выцветает, ну и так далее. Опять же, кто бы мог подумать – некий ретростиль, раз женщины, даже посреди этого горького катаклизма, продолжают ходить в платьях, а не в штанах. Но, в принципе, в начале 1960-х дамские брюки во всём мире особо не были в моде. На ногах у незнакомки обнаружились галоши, чёрные и низкие, типа тех, что зимой когда-то надевали на валенки. Небось, как положено, на красной подкладке… – А вы кто? – спросила бабёнка. Вроде вменяемая и говорит внятно – уже хорошо. Видно было, что это были первые, случайные слова, которые пришли незнакомке на ум, поскольку в голосе и всём её облике сквозило безумное удивление. Ещё бы – спустя десять лет после полного п… вдруг встретить на своём пороге вполне упитанного и даже побритого солдата в полной форме Советской армии (без погон, но при этом в пилотке), с автоматом наперевес и прочими причиндалами вроде тяжёлого рюкзака за плечами, полевой сумки через плечо, а также подсумков и ножа на поясном ремне. Уж не знаю, чего она могла вообразить при виде меня, ведь со стороны я смотрелся абсолютно нездешним и чужеродным. Картина маслом, короче говоря… – Башкирцев Андрей, – охотно представился я, тут же напуская на себя таинственной солидности. – Армейская разведка. Выполняю специальное задание командования. А ты, если не ошибаюсь, Зоя? «Выкать» я не стал, поскольку сейчас с ней можно разговаривать вполне себе ровно и вежливо, но через минуту собеседница вполне может схватиться за какую-нибудь ржавую заточку или бритву, и тогда точно придётся её гасить… А воинское звание я тоже не назвал намеренно. В конце концов, погон на моей гимнастёрке не было. Так что назвался разведчиком – и ладно. А капитан я или рядовой – какая разница? Как пелось в той песне, мы все войны шальные дети, даже если война атомная… – Да… Я Зоя… А откуда… ты… вы…?! – произнесла она с ещё большим изумлением. Нет, вроде не врала и Ваньку не валяла… Н-да, вот тебе и Зоя с мезозоя, подумал я. А что, хорошее, кстати, определение. Ведь вокруг-то, если по чесноку, действительно натуральный мезозой. Даже практически с ящерами, которые активно дожирают друг друга… – Ты такого Алексея Базузина, знала? – уточнил я. – Бригадира бывшего? Типичная представительница мезозойской эры молча кивнула. – Знала? Вот и ладненько. Так вот, это он мне и рассказал, кто ты такая и где эта деревня находится… – А сам он где? – последовал законный вопрос. – Чего это ты… вы… о нём в прошедшем времени? – А как ещё о покойнике-то? Увы, как это ни печально, он на том свете. Если попы не врут и тот свет, конечно, вообще есть. Погиб, короче говоря. Пал от руки тех, кого он называл «ебанашками»… Может, всё-таки пройдём внутрь, красавица? Последнее, да ещё с присовокуплением тупого солдатского комплимента я спросил, поскольку «Вервахт» показал наличие за ближайшими домами и заборами уже примерно тридцати человек. Похоже, восстаёт-таки из пепла выпивший народ… Ну а ботва везде и всегда любит интересненькое и, похоже, начала загодя подтягиваться к месту возможного «зрелища». Судя по данным автоматики, все они по-прежнему были без оружия, но проводить на этой площади «летучий митинг» мне что-то не хотелось – я для вселения хотя бы малой доли оптимизма в местное население точно нужных слов не найду. Пусть лучше разные доморощенные пиздаболы потом объясняют последним ядовинским пейзанам, кто я такой и за каким сюда приходил… – Да, конечно, – словно спохватилась моя собеседница. – Входи… те… Н-да, внутри избы было убого. В сенях практически всё пространство занято поленницей дров. Казённо-зелёная краска стен потемнела и облупилась, покрытые серо-коричневыми пятнами, потёками и разводами потолки не белили с довоенных времён. Пахло пылью, затхлой сыростью и мышами. В первой комнате, куда я попал, стоял большой пыльный стол с наполненной каким-то странным жиром коптилкой (видимо, ночное освещение здесь было только вот такое, экзотически-первобытное, а патрон на проводе под потолком был лишь тягостным воспоминанием о былой роскоши) и несколькими табуретками вдоль стен и у стола. Интересно, что висевшие на стене часы с гирьками тикали, а значит, вполне себе шли. На окнах с непоправимо пыльными занавесками – несколько пустых цветочных горшков и стеклянных банок. Вдоль противоположной стены – длинный, рассохшийся шкаф с мутными стеклами дверок. В шкафу теснились удачно избежавшие печки тома «Большой медицинской энциклопедии» – золотые буквы «БМЭ» на потемневших коричневых переплётах. Как бы здесь были вообще не все тридцать пять томов этого первого издания, которое выходило с 1928 по 1936 г., ещё под редакцией самого легендарного тогдашнего наркомздрава Н. Семашко. Здесь же притулились два тома «Атласа анатомии человека», по-моему, второе издание 1952–1958 гг., толстые чёрные талмуды с белым названием и золотой фамилией автора, некоего профессора Рафаила Синельникова. Ну очень специфическая литература, особенно для мира, где большинство выживших читать явно разучились. Хотя куда же без этого, особенно если ты вынужден быть или, по крайней мере, представляться медиком, как эта самая Зоя… Сверху на шкафу лежала гора покрытой пылью пожелтевшей, разнокалиберной периодики. Сняв и поставив на пол рюкзак (в дальний угол так, чтобы его нельзя было как следует рассмотреть), я зацепил пару верхних журналов. Один оказался «Техникой молодёжи», № 11, аж за 1956 г., когда-то сине-оранжевая обложка с чернильным штампом какой-то библиотеки, внизу справа изображён какой-то бородатый тип, склонившийся над писаниной (гусиное перо и чернильница прилагались – учёный или мыслитель?), а выше была нарисована примитивная схема телевизора или чего-то типа того. Раскрыл покоробившиеся от сырости страницы. На 2-й странице обложки надпись – «Применение радиоактивного кобальта», с куском таблицы Менделеева и стрелочками. Оказывается, радиоактивный кобальт можно применять для таких интересных вещей, как измерение плотности, ликвидация статического электричества, лечения рака, предотвращения пожаров, исследование обмена веществ, хранения овощей и прочего… Кто бы мог подумать… Очень своевременная статья… Содержание номера – А. Мотылёв. «Черты великого – языком цифр и таблиц», Ю. Буданцев. «Новые экраны, новые возможности», И. Сандомирский. «Керамические резцы», П. Полежаев. «Наследуйте, владейте, ищите», Вл. Савченко. «Пробуждение профессора Берна» (о, никак фантастический рассказ?!). Нет, это уже явный перебор. Для депрессивных постатомных хомо, которые, по идее, не очень-то и сапиенсы, это уже практически древнешумерские тексты. Ещё немного – и подобное здесь можно будет коллективно читать нараспев, заместо молитв… А вот второй журнал оказался вовсе не журналом, а просто детской книжкой Сергея Михалкова «Три поросёнка», без обложки и нескольких страниц, с иллюстрациями в стиле старых диснеевских мультиков. Эту книжку переиздавали множество раз (тем самым изрядно обогащая семейство автора), даже у меня в детстве была такая, только более позднего издания, где-то из 1970-х… Короче говоря, опять сплошные рудименты погибшей цивилизации. С тоски захотелось немедленно застрелиться и отправиться домой, но я, в который уже раз, сдержался… – Небогато живёте, – усмехнулся я, кладя журнал и книжку обратно на шкаф. – Уж как есть. Это же всё люди натаскали откуда попало. А ты… вы… к нам откуда? И зачем? Если откуда попало, то вся эта макулатура вполне могла фонить. Но циферблат моих наручных часов оставался нейтрально-белым… – Да я, скорее, мимоходом, – сказал я, присаживаясь на одну из табуреток и кладя «калашников» на стол перед собой. – Проездом из села Шышиги в Монте-Карло. Ты лучше зови сюда какое ни есть начальство. Что тут у вас – правление колхоза, женсовет, сходняк старейшин, племенное вече, народный хурал? Доведу до вас то, что могу сообщить, чтобы не откладывать в долгий ящик… – Я сейчас, – засуетилась эта якобы медичка и шустро выскочила из избы. Автоматика показала, что к ней сразу же метнулись несколько человек (ну да, интересно же, что за гость явился), но она, не тратя время на ненужные разговоры, рванула куда-то в сторону от площади. Прочий народишко к «Медпункту» подходить пока не рисковал. Я встал и осмотрел помещение подробнее. Мало ли какие тут могут быть сюрпризы? Кроме этой, в доме было ещё три комнаты. Одна небольшая, где стоял застеленный видавшей виды зеленовато-бурой клеёнкой стол очевидно больничного происхождения и наличествовало большое количество разнокалиберных медицинских инструментов, разложенных по полкам (странно, что автоматика не фиксировала все эти скальпели и разные там хирургические пилки в качестве холодного оружия) и двух облезло-белых шкафчиков, была явно «смотровой». Прямо Антон Павлович Чехов какой-то… Впечатлило большое количество пустой медицинской и не очень стеклопосуды (и нигде и в помине не было даже привычных в любой ситуации бинтов, ваты, йода и зелёнки, только в некоторые банки насыпали нечто сушёное и мелко покрошенное – здешняя медицина явно и непоправимо накренилась в сторону знахарства), а также двое вертикально стоявших в углу свёрнутых носилок из потёртого брезента и висевшие на вбитом в стенку гвозде пара пыльных сумок (одна противогазная, вторая с нашитым красным крестом, какие обычно носят армейские санитары) и видавший виды прорезиненный ОЗК. И носилками, и индивидуальными средствами защиты, судя по всему, не пользовались очень давно… В другой, большой комнате, главной деталью которой оказалась вполне добротная русская печка с пристроенной плиткой (здесь была сложена ещё одна поленница дров, только поменьше), эта пресловутая Зоя, похоже, спала и там же завтракала-обедала-ужинала, если бог ей чего-то такое посылал, как той крыловской вороне, – каких-то реальных запасов жратвы при беглом осмотре не обнаружилось вовсе. Кроме кровати с одеялом и парой подушек (постельное бельё как факт отсутствовало, но на фоне того, что я тут уже видел, это был, безусловно, прогресс) там был шкаф, типа платяного, пара стульев и стол с разнообразной посудой (столовые приборы здесь либо ветхие, либо дешёвые, армейско-больничные, вроде казённых алюминиевых мисок и солдатских котелков). В углу стоял топор вполне рабочего вида (ну всё верно, чем-то же надо дрова колоть), а на столе, среди ложек лежал и длинный, вполне прилично заточенный нож. И нож, и топор «ИКНС» за холодное оружие тоже считать не стал, проявляя какой-то странноватый пацифизм… Ещё одна, относительно маленькая комната позади той, где мы начинали этот разговор, имела только две незастеленные панцирные койки и пустую тумбочку. У одной из стен были свалены друг на друга четыре свёрнутых в рулоны грязноватых тюфяка, набитых, судя по всему, соломой. Видимо, некое подобие больничной палаты «для выздоравливающих»? Предположу, что если меня здесь оставят ночевать, то положат спать именно сюда, на один из эти самых тюфяков. А здесь дверь, которая не запирается (замка, защёлки или крючка нет), и окно, выходящее в заросший двор. Так что придётся спать чутко, если вообще придётся… Что ещё – сортир, чья будка виднелась во дворе, и прочие удобства, естественно, снаружи. Ладно, хоть не зима… Подвала или подпола в медпункте, похоже, не было, во всяком случае, никаких люков в полу я не нашёл. Ну а для умывания и мытья посуды (последнее вовсе не очевидно, при здешней голодухе всё наверняка вылизывается досуха), видимо, предназначалась вода, стоявшая в притулившейся у печки деревянной бочке и двух вёдрах (в одном плавал помятый, жестяной ковшик). Выходит, как минимум колодец с не слишком заражённой водой в деревне всё-таки имелся? Или они тут как в Центральной Африке, умываются так, чтобы вода, не дай бог, в рот не попала? Всё может быть… Потом автоматика предупредила, что сюда наконец идут. Четверо, считая хозяйку медпункта. Пол женский. Судя по всему, как раз местные «верховные жрицы». Максимальный вес одной из бабенций – около 75 кг. Спрашивается, ну а что вообще могут решать бабы в такой вот постатомной «деревне дураков»? Конечно, если у них по-прежнему колхоз, они, к примеру, могут «централизованно» распределять продовольствие по количеству едоков, с учётом всевозможных заслуг отдельных поселян. Но что-то в это откровенно слабо верилось. С тех хилых полосок ржи или пшеницы, что я видел, даже с учётом огородов, им всем скопом явно не прокормиться, а охота, рыбалка или сбор в лесу грибов, ягод и прочих корешков – дело сугубо индивидуальное. Или у них, к примеру, принято отдавать часть добычи «в общий котёл»? Надо будет ненавязчиво спросить про это, а то мало ли? Вдруг они из случайных прохожих вообще солонину делают? Потому что, типа, традиция… Перещёлкнув автоматный переводник огня на стрельбу очередями и на всякий случай расстегнув полевую сумку с АПСом, я принял максимально спокойную позу. Через минуту половицы заскрипели, и в медпункт вошли уже знакомая Зоя и с ней трое баб, ну явно постарше. Одеты они были в той же буро-серой гамме, но всё-таки относительно опрятно. Все трое в широких тёмных юбках, двое в явно мужских лапсердаках с заплатами на локтях и не только, на которых вдобавок сохранились далеко не все пуговицы, третья – в широкой блузе, на которой, если присмотреться, можно было различить бледный до почти полной незаметности рисунок с какими-то цветочками. На головах у всех – косынки или платки тёмного цвета, завязанные узлом на затылке в стиле разных там колхозниц со старых плакатов. На ногах у одной высокие галоши с откровенно самовязанными носками, вторая в заношенных кирзовых сапогах с максимально укороченными голенищами (я у нас такую «обувь» только в 1990-е на стройках видел, в качестве рабочей), а третья была обута в какие-то странные тапочки. Сначала я подумал, что это лапти, но потом присмотрелся и понял, что не совсем угадал, поскольку эти лапти, похоже, были сплетены из кожаных ремешков. Ну-ну… Естественно, при подобном скоплении народа в медпункте тут же ощутимо завоняло, как выражается моя мама, бздюхами. Наверное, если бы я в тот момент снял сапоги, мои сопревшие носки и то пахли бы приятнее. Хотя пора бы уже привыкнуть и перестать обращать внимание на подобное. Тут же явно живут по принципу «воняю, следовательно существую»… Ну и, по первому впечатлению, самая крупная и пожилая баба (та, что в цветастой рубашонке и галошах) и была той самой пресловутой «Дядей Ваней». Она же, если я всё верно запомнил, Вера Мефодьевна, здешняя «сельская голова». Что сказать, тётка была реально старая, седая и морщинистая, но при этом полная. Присмотревшись, я осознал, что, скорее, всё-таки не толстая, а нездорово-отёчная. Может, диабет, может, водянка, да мало ли во все времена бывает хворей, от которых человека конкретно раздувает? Особенно там, где давно нет ни врачей, ни лекарств…