Она охотно рассказала, что с их колонной из города выехали несколько тысяч человек, в основном женщины и дети. Роддома, больницы, какие-то детские сады. Разумеется, никто не думал, что всё это надолго, поначалу вообще говорили всего лишь о каких-то там «больших учениях в связи с событиями на Кубе»… Прозрение для них пришло неожиданно и быстро – когда их привлечённые в качестве санитарного транспорта и еле ползущие от перегруза автобусы отъехали километров на тридцать-сорок, прямо над Казанью, где у моей собеседницы остались родители (которые на прощанье говорили ей обычное «да не бойся ты за нас, ничего же не случится!») и большинство родственников и друзей, бабахнул огненный шар воздушного ядерного взрыва. Называется – повезло… Любая связь после этого пропала (электромагнитный импульс – это всегда серьёзно), и далее они довольно хаотично перемещались, стараясь не попасть под очередные падающие с неба килотонны, в обстановке нарастающей всеобщей неразберихи и кошмара, от одного временного эвакопункта к другому. Поначалу по дороге даже подбирали раненых, обожжённых, контуженых, облучённых и просто потерявшихся беженцев, но уже на третий день это перестали делать из-за опасения растратить свои и без того скудные запасы. Первый начальник их колонны от всего этого просто сбежал с концами, второго ночью застрелили непонятно кто. Просто несколько раз, не прицельно влепили из автомата в ветровое стекло головной машины… Повсюду царили тихий ужас и паника, куда и зачем ехать и что потом делать с эвакуированными людьми, никто не представлял, а чем их кормить – тем более… Попадавшиеся по пути представители любых местных властей (от разных там обкомов и горкомов до милиции включительно) тоже не знали ничего, привычно ждали «указаний из центра» (которых не было, поскольку больше не было и этого самого «центра»), не в меру истерили и всегда требовали только одного – чтобы колонна с эвакуированными ехала себе дальше, потому что их городишко или посёлок «не резиновые». От довоенных инструкций «на случай войны» толку тоже не было никакого – тот, кто их писал, не мог себе представить, что всё будет настолько страшно и фатально… А вот атомные и водородные бомбы продолжали падать. Уж на ядерные взрывы за горизонтом моя собеседница тогда насмотрелась. Рассказала, что страшнее всего было тогда, когда атом падал с неба беззвучно, не сопровождаясь шумом самолёта или свистом. Наверное, при этом она имела в виду ракетные боеголовки… Впрочем, по её словам, главный «божий страх» длился чуть больше недели. Потом, как я и сам верно предполагал ещё во время хождений по Европе, воюющие стороны, видимо, окончательно остались без средств доставки и наведения – взаимное уничтожение пошло на спад… В общем, в ноябре 1962-го, в момент, когда атомные бомбы и боеголовки разных там «Титанов», «Атласов» и «Поларисов» наконец перестали рваться над СССР и всё вроде как закончилось (хотя решительно никаких сообщений о мире, перемирии или даже переговорах по этому поводу не было, ни письменных, ни устных), она в числе многих других неожиданно очутилась в этих забытых богом краях, за пять с лишним сотен вёрст от Казани. Так санитарка Зоя Сиротина оказалась в числе тех, кто был вынужден зимовать в том самом, бывшем пионерлагере неподалёку отсюда, который я накануне посетил. Там, в самом начале войны, укрепились солдаты мотострелкового полка какого-то майора Ятькина, часть химзащиты майора Абоямцев и какой-то то ли полевой госпиталь, то ли медсанбат, во главе с подполковником медицинской службы Талагоевым. Не знаю, почему у неё в памяти остались фамилии именно этих офицеров и зачем она их мне назвала, наверное, с ними у Зои всё-таки было что-то связано. Может, думала, что для меня, как для военного, это важно? Хотя, в принципе, означенные военные, получив в самом начале войны соответствующий приказ, просто развернули в этом пионерлагере санитарно-дезактивационную «точку», которая по прямому назначению никому не понадобилась. Уже потом Зоя узнала, что предназначалась она для обеспечения плановой мобилизации резервистов, которую просто не успели провести из-за скоротечности боевых действий. Зато эти офицеры чётко осознали (и, как могли, донесли это до остальных), что прежней жизни пришёл конец и надеяться больше не на кого. Главной же их заслугой было то, что они сумели завезти на территорию пионерлагеря кое-какие необходимые запасы (в частности, они вовремя прибрали к рукам какую-то «нефтебазу» километрах в двадцати от бывшего пионерлагеря) и должным образом укрепиться там, отрыв окопы и установив вокруг своего расположения более-менее охраняемый периметр. Пускали они к себе далеко не всех, но Зое в этом смысле повезло – в первую очередь на довольствие ставили молодых и здоровых. Именно потому, что процессом руководили армейцы с оружием и изрядным количеством боезапаса, в пионерлагере был относительный порядок, хотя повсюду от отчаяния нарастал хаос с грабежами, убийствами и мародёрством. Когда я спросил, что было дальше, Зоя разъяснила мне, например, что такое пресловутый Чёрный Дождь. Оказывается, в конце ноября 1962-го, ещё до того как полностью потухли пожары от ядерных взрывов, начались чудовищные ливни. И их тёмный цвет, видимо, объяснялся избытком пепла и прочих продуктов горения в атмосфере. Лило три недели, причём так, что кое-где вымывало с корнем деревья, а реки наполнялись жидкой грязью. А потом всё резко замёрзло. Если верить моей собеседнице, в течение буквально трёх-четырёх дней температура упала с нуля сразу до минус тридцати с лишним. Как легко догадаться, тем, кто оказался в чистом поле без топлива, еды и тёплой одежды, сильно не повезло – уже потом, при вылазках за дровами и прочим, они часто находили трупы людей и животных, замёрзших стоймя. Этакие объеденные птицами и зверьём чёрные пугала с пустыми глазницами, посреди снега и опустившейся на мир вечной тьмы в стиле полярной ночи… Однако серый, густо перемешанный с продуктами горения снег Длинной Зимы выпал только через без малого месяц, после того как ударили морозы. Ну а сумеречная и холодная Длинная Зима продолжалась весь 1963 год, а потом, к радости уже практически отчаявшихся выживших, наконец стало светлеть, теплеть и, наконец, снег помаленьку растаял… Казалось бы, жизнь должна была облегчиться, но тут, едва потеплело, случилась новая напасть, которую здесь именовали Смертной Чахоткой. Что-то в ней показалось мне подозрительно знакомым – сначала болезнь напоминала обычное ОРЗ или ОРВИ, потом быстро переходила в лёгкие, давая хрипы и затруднение дыхания, а через максимум пару недель (обычно это случалось намного раньше) человек начинал харкать кровью и просто переставал дышать… Народу от этого умерло едва ли не меньше, чем от всех прелестей ядерной зимы, вместе взятых. Довоенные запасы, включая нефтебазу, практически иссякли ещё Длинной Зимой, уже не было ничего, ни аспирина, ни муки, а когда ядерная весна окончательно сменилась летом, уцелевший народ начал постепенно разбредаться из пионерлагеря кто куда. Поддерживать дисциплину было уже невозможно, да и некому – майор Ятькин погиб ещё зимой, во время одной из «экспедиций» за топливом, майор Абоямцев пропал во время разведки, а военный врач Талагоев умер от чего-то сердечного. Патронов, горючего и исправных машин оставалось совсем мало и импровизированный эвакопункт, которым теперь руководили случайные люди, максимум в лейтенантских чинах, стал ни к чему, лишь привлекая к себе разномастных мародёров. Потом, в конце лета 1964 года, неизвестно откуда пришёл подписанный непонятно кем, но тем не менее якобы даже секретный и показавшийся убедительным приказ – оставшимся военным перебазироваться куда-то северо-восточнее. А насчёт остальных в приказе не было вообще никаких указаний, ни слова, ни строчки… И новые начальники сказали им – на ваше усмотрение. Или можете отправиться с нами, но мы вам ничего не гарантируем, поскольку кормить вас нечем. Или как вариант идите, как говорится, по домам. Только домов-то ни у кого не осталось… Все уже поняли, что от больших, и изрядной части малых городов остались лишь фонящие остаточной радиацией руины… Собственно, поэтому приказу подчинились далеко не все. Узнав про стихийную передислокацию, смысл которой абсолютному большинству не был понятен, часть военных попросту разбрелась кто куда, прихватив с собой кое-какое оружие. Ну а о тех, кто уехал, всё-таки выполнив этот странный приказ, с тех самых пор ничего не слышали… По крайней мере, Зое тогда точно ничего не светило – родная Казань осталась далеко, и её вместе с окрестностями точно снесли подчистую. Поэтому в момент полной ликвидации эвакопункта она предпочла остаться в ближайшей деревне. По её словам, сначала тут имел место какой-никакой порядок, был даже врач, татарин по фамилии Теймуразов, отоларинголог из приблудившихся городских. Да и народу в деревне было чуть ли не втрое больше, чем теперь. Эпидемия Смертной Чахотки продолжалась один сезон, и, хотя бороться с ней было нечем, они сумели пережить и это. Разумеется, не все – очень многих закопали. Однако куда хуже были последствия хронического голода и обвальный, окончательный развал буквально всего. И с каждым месяцем ситуация ухудшалась. В начале 1966-го Теймуразов умер от отравления, вместе с ещё несколькими деревенскими жителями – с голодухи они некстати объелись консервов непонятного происхождения, которыми расплатились за медицинские услуги какие-то очередные «прохожие». Но поскольку в деревне был нужен хоть какой-то медик, Зоя осталась при медпункте «за доктора», теперь уже одна-одинёшенька. Что-то у неё получалось, что-то нет, лекарств не было совсем (их можно было выменять на жратву, патроны или ещё что-нибудь ценное, да и то случайно), хотя хирургический инструментарий и кое-что из «умных книжек» ей постепенно натащили обшарившие округу деревенские. В этом деле у них было слишком много конкурентов, и раны от огнестрельного и холодного оружия Зоя (как тот еврейский аптекарь из фильма «Интервенция») видела куда чаще, чем прочие болячки… Сначала по здешней округе шарашилось много банд из числа дезертиров и прочих сомнительных личностей. Это было невыносимо. Зое приносили умирающих с несовместимыми с жизнью ранениями (при том, что она насобачилась обрабатывать и штопать лишь несложные и неглубокие «дырки») и, размахивая оружием, истерически требовали «сделать хоть что-нибудь», угрожая убить всех жителей деревни, а саму деревню сжечь. Впрочем, никому из этих психов так и не удалось выполнить свои угрозы, даже частично. А через пару лет их активность сошла на нет (ну явно перебили друг друга, да и патроны закончились), и жить стало чуть легче. К 1970 году молодняк обоего пола и люди покрепче, как я верно предположил, раз за разом уходили из деревни искать незнамо чего – «лучшей доли», более тёплых и достойных мест для жизни (короче, классический мозговой обвал, практически по Толстому или Достоевскому) и почти никогда не возвращались. Так что я и тут верно угадал – рожать стало некому, да и незачем… Пытаясь удержать хоть кого-то, оставшееся колхозное начальство (уже чисто формальное, которое даже качественно наорать на кого-то уже было не способно) пробовало пахать и сеять, но из этого ничего не выходило, поскольку давно не осталось ни лошадей, ни горючего, ни исправных тракторов, а те, оставшиеся после Длинной Зимы скудные запасы хлеба и картошки, которые год за годом пытались оставлять на семена, периодически и бесконтрольно подъедались и в итоге практически иссякли… В общем, шёл уже пятый год с того момента, когда в Ядовино всё было окончательно пущено на самотёк. В деревне остались только те, кто по каким-то причинам (главным образом в силу слабого здоровья, преклонного возраста или пессимистических настроений) не мог или не хотел уйти. Все эти годы каждый из них жил уже сам за себя, впроголодь, как-то перебиваясь небогатой охотой, рыбной ловлей и собирательством. Ну а моё предположение о том, что никто здесь не хотел и не хочет знать, что происходит за пределами радиуса дневного пешего перехода, тоже оказалось абсолютно верным. Мелкие банды и отдельные варнаки и теперь периодически появлялись в округе, но не особо докучали – у бандитов были те же проблемы (со здоровьем, харчами и боеприпасами), а, кроме того, все давно знали, что в местах, подобных Ядовину, взять, если честно, уже нечего. Ходили упорные слухи, что кое-кто в округе даже начал всерьёз баловаться людоедством, но до Ядовина эта «мода», по словам Зои, ещё не добралась, если, конечно, она мне не врала… На мой вопрос, почему местные самозваные тётки-начальницы столь безразлично реагируют на представителя советской власти, Зоя резонно ответила – а надоело. В том смысле, что ничего хорошего от власти они после войны не видели. Точнее сказать, представления у поселян насчёт этого самого «хорошего», а равно и «правильной власти», а также её функций и задач, были, мягко говоря, своеобразные, как и должно было быть у истинно советских людей. Разумеется, все очень хотели, чтобы власть оставалась великой и могучей и тут же начала завозить и раздавать направо и налево муку, крупу, консервы, спички, соль, мыло, посевной материал в виде семян, горючее и запасные части к сельхозтехнике, включила электричество и т. д. и т. п. Но довольно быстро всем стало до слёз ясно, что у тех, кто ещё появлялся в деревне с какими-то полномочиями и бумагами, ничего этого и в помине не было, поскольку «закрома родины» были давно пусты… Более того, первое, что спрашивали, бесстыже глядя местным жителям прямо в глаза, сами приезжающие – а не осталось ли, случайно, в их деревне и окрестностях хоть каких-нибудь запасов с довоенных времён? И страшно удивлялись и огорчались, узнав, что ничего такого нет. Но самое главное – было непонятно, кто вообще руководит тем, что осталось от страны (да и руководит ли?), и кто за что отвечает на местах? Каждый раз бумажки от «Чрезвычайных комитетов» были составлены по-разному, да и подписаны были совершенно разными людьми. Возможно, это даже была просто липа. Максимум, что делали проезжие начальники, – пересчитывали население по головам, составляли некие списки, узнавали, кто и чем болеет, после чего уезжали с концами. Спустя полгода или год это повторялось, только всегда приезжали или приходили уже другие, совсем не те, кто был в прошлый раз, в которых с трудом опознавали то каких-то бывших секретарей райисполкомов, то бывших инструкторов райкомов, то вообще непонятно кто… И постепенно всем стало на всё наплевать. Два с половиной года назад очередной проезжий хрен с бугра (кто-то в деревне вроде бы узнал в нём «бывшего завклубом из Плешановки») с соответствующей, снабжённой расплывшейся печатью, рукописной бумажкой появился в этих краях крайний раз. А потом, вплоть до самого моего появления, не было никого. И я, едва появившись, опять сдуру потребовал у них того же самого, и это несмотря на то, что я здешней обстановки совсем не знал. Практически попал пальцем в небо, идиот… То есть, получается, клали они здесь на таких, как я. Сто куч. А кроме того, без малейшего энтузиазма они отнеслись ко мне ещё и потому, что я сказал, куда именно направляюсь. Почему? А потому, что ты, солдатик, дурак набитый – сказала мне Зоя с пьяной откровенностью. Оказалось, что все местные давным-давно знают, что идти на север, в сторону новообразованного «моря» бессмысленно и где-то даже самоубийственно. Потому что, как сказала Зоя со всей прямотой бухой женщины, там «места, где бомбили». Конечно, не до такой степени, как на западе (где на ту же Москву уронили десятки мегатонных «гостинцев»), но, как говорили в одном одесском анекдоте – «ну всё-таки»… Короче говоря, там мёртвые пустоши, где всё давно разбито вдребезги и вдобавок до сих пор фонит… Я прикинул – а ведь, получается, и верно… Ближайшие относительно крупные города Бузулук и Бугуруслан явно превратили в руины, юго-восточнее находился Оренбург, от которого тоже мало что могло остаться. А ещё в ту же сторону находилось знаменитое Тоцкое с его полигоном и прочими военно-значимыми объектами, плюс крупные железнодорожные станции вроде Борского и Богатого и более мелкие города вроде Альметьевска и Бугульмы. Короче, целей там было много, и, наверное, заокеанский супостат имел богатый выбор для применения своего пугающего арсенала, особенно если вспомнить об их обширных и людоедских планах ядерной войны против СССР… Решив немного отойти от этой темы, я спросил, а что это за девчонка, которая с таким аппетитом жрала корень лопуха у дороги за деревней? Оказалось, что это какая-то «сумасшедшая Анька», причём таких, как она, вокруг полно. По словам Зои, после войны наблюдалось одно очень странное и пугающее явление. Изрядная часть потерявших родителей детей, которым в момент, когда всё началось, было лет по пять-семь (то есть те, что были в относительно сознательном возрасте), необратимо повредились в уме от пережитого стресса (ну это как раз легко допустить – как-никак, видели атомные взрывы, гибель близких и полный крах привычного мира, как говорят разные обнаглевшие «специалисты» из моего времени – посттравматический синдром). Это ещё Длинной Зимой заметили врачи в их эвакопункте, а среди них точно был кто-то знакомый то ли с психиатрией, то ли с психологией. Поначалу эти дети перестали кого-либо узнавать, плакали и истерили. Потом у многих из них это перешло в длительный ступор, когда они уже тупо разучились нормально говорить и стали откровенно неадекватными. И это хорошо, если не агрессивными, а то бывало всякое. В основном такие персонажи (конечно, те, кто ещё остался в живых), которым сейчас лет по пятнадцать-восемнадцать, по словам Зои, «бесцельно болтаются под ногами, жрут и крадут всё, что находят», слишком часто становясь добычей для диких зверей и бандитов. Куда хуже было, если находились некие «затейники», которые собирали вокруг себя этих «ебанашек», сумев их чем-то заинтересовать, и сколачивали недотыкомок в банды. Вот тогда и начинались серьёзные проблемы… Да кто бы спорил, я сам одну такую банду давеча ликвидировал. Правда, чем именно мог их заинтересовать тот слепой инвалид, я так и не понял. Идея о том, что «собравшись в кулак, малые могут победить кого угодно», в общем-то, далеко не нова, как говорится – читайте Маяковского… Что тут сказать, норовящих загрызть тебя зомби тут, кажется, всё-таки нет (хоть один положительный момент!), а вот что-то вроде агрессивных мутантов всё-таки, похоже, завелось… Хотя десять лет – это, согласитесь, всё-таки маловато для реальных мутаций – любой понимающий в этом учёный скажет, что «данных маловато»… А вот если эти «ебанашки» сумеют размножиться – тут-то и настанет окончательная кобзда уцелевшему человечеству. Слава богу, что я этого не увижу… Я хотел спросить у неё ещё что-нибудь, но вдруг увидел, что за считаные секунды произошёл некий мгновенный переход, которого я не просёк – Зоя дрыхнет, сидя в прежней позе за столом и уронив голову на руки. При этом выражение её спящего лица было непроходимо-счастливое. А чего не радоваться? Небось впервые за десятилетие наелась досыта. Так сказать, эффект волка из мультфильма «Жил-был пёс». Разве что минуя стадию «щас спою»… Во всяком случае, теперь эта бывшая студентка (я прикинул – если ей тогда было лет двадцать, то сейчас явно за тридцать – а по виду и не скажешь, отощала она тут прямо до полупрозрачного состояния) точно не годилась на роль убийцы или пособницы убийц. Нежно взяв Зою под мышки (она не проснулась) я, как мог, осторожно перетащил её на стоявшую в этой комнате койку. Вроде не разбудил. Подождал несколько минут. Прислушался. Отрубившаяся медичка спала, издавая кишками и ртом неизбежно сопровождающие любой пищеварительный процесс булькающе-свистящие звуки. Помещение медленно заполняли пары выдыхаемого ей алкоголя. На стене соседней комнаты размеренно тикали часы, словно и войны никакой не было… Я прикрыл за собой дверь и вышел в соседнюю большую комнату, ту, где накануне говорил с изображавшими начальство местными «активистами». За грязными оконными стёклами темнело, медленно, но всё сильнее, а значит, час роковой встречи неумолимо приближался. Обойдя помещение, я на всякий случай плотнее задёрнул больше похожие на половые тряпки занавески на окнах. Теперь с улицы вообще нельзя было рассмотреть, что происходит внутри медпункта, а уж в темноте – тем более. На входной двери изнутри был ржавый металлический крючок. Я накинул его на петлю, тем самым заперевшись изнутри. Какой-никакой, а сигнал. Будут открывать дверь – услышу, благо крючок ощутимо поскрипывал. Вернувшись к своему рюкзаку, я на всякий случай натянул поверх гимнастёрки импортный бронежилет (мне, конечно, по фигу, но прекращать свои похождения прямо здесь и сейчас мне что-то не хотелось, не тот расклад) – мало ли что. Вдруг у них тут для случаев вроде моего припасено что-то серьёзное? Подсвечивая себе фонариком, я проверил и подготовил к стрельбе одиночными автомат. Потом переложил АПС из полевой сумки в штатную кобуру. Планшетку снял и убрал в рюкзак, а кобуру повесил через плечо. Ну что, не считая пистолета, один магазин в автомате, ещё шесть в подсумках – можно запросто половину населения этой деревни перестрелять, даже без учёта того, что лежит в рюкзаке. Хотя я нынче и не каратель, но жадных дураков всё-таки надо учить, на единственном понятном им языке… Рюкзак я задвинул в дальний угол здешней «палаты», на всякий случай положив на пол рядом с ним две снаряжённые ручные гранаты, а из тюфяков накомбинировал нечто, позволяющее думать наблюдающему с улицы, что здесь кто-то спит, причём не на одной, а на обоих койках. Пусть-ка поломают голову. На окошке «палаты» занавесок не было, но я не думаю, чтобы кто-то смог точно разглядеть «диспозицию» через мутное стекло… Потом, немного подумав, я достал из рюкзака ещё и трофейный «ТТ». Тот самый, подаренный в мае 1943-го некоему Варшаверу танковым наркомом Зальцманом. Повыщёлкивав из обойм патроны, я поступил следующим образом – «маслята» россыпью в тумбочку, пустые обоймы на тумбочку, а сам пистолет – на вторую койку поверх тюфяков. Это был один из элементов моего возможного плана. Далее я прикрыл дверь «палаты» и, сев на пол – спиной к стене, слева от окна, затих, держа автомат на коленях. Благодаря автоматике «Вервахта» я видел всё, и внутри медпункта, и снаружи, практически во всей деревне. До поры до времени на площади маячила только одна зелёная отметка от некоего безоружного чела, «пол мужской, вес 49 кило, определение примерного возраста затруднено», которая никуда не двигалась. То есть дежурный соглядатай был на боевом посту… Честно говоря, я думал, что, по неписаной живорезческой традиции, они за мной придут часа в три ночи. Но я не учёл, что июньские ночи коротки и светлы, да и вызванное увиденным у меня накануне «богачеством» нетерпение у аборигенов было нешуточным и явно перешло в нервный зуд. То есть я даже успел немного подремать, но через пару часов меня разбудил прозвучавший в мозгах женский голосовой сигнал «ИКНС», предупреждавший об опасности. По моим наручным часам было 23.46, и к медпункту медленно подкрадывались… Сначала одна красная метка возникла с тыла, со стороны двора и сортира. Надо отдать неизвестному должное – он сумел перемахнуть ветхий забор и подобраться к стене медпункта почти бесшумно (а ведь там были кусты и сухая, прошлогодняя трава), после чего затаился под окном. Автоматика мгновенно выдала всю его подноготную – пол мужской, вес 38 кило, вооружён «предельно укороченной магазинной винтовкой калибра 7,62 мм, производства СССР, количество боеприпасов в оружии – не более двух единиц». Ого, оказывается «ИКНС» и такое видит, по крайней мере на близком расстоянии?! Стало быть, скорее всего, на вооружении у этого ночного гостя обрез мосинской винтовки. Штучка из махновско-кулацкого арсенала времён нашей славной революции. Ну что, для стрельбы через окно или стену вполне сойдёт. Вопрос только в том, будут они сначала стрелять в то, что лежит на койке, или всё-таки сначала попытаются войти и сделать меня холодным оружием, чисто и без стрельбы? Второе представлялось более реальным, тем более что патронов-то у них точно было кот наплакал… Через несколько минут со стороны площади появилось ещё пять движущихся красных меток. Постояв возле зелёной отметины давешнего соглядатая, они разделились. Двое остались на месте, затаившись за кустами и забором между двух пустых домов (внутри этих изб никого не было) напротив медпункта (дистанция менее сотни метров), а три отметки медленно двинулись к нашему входу. Двое были женского пола, вес 37 и 36 кило соответственно, третий – мужик, 39 кило. Возраст, как и в предыдущих случаях, умная автоматика определить затруднилась. Оно и понятно, по идее, как я уже для себя отметил, массогабаритные характеристики этих дистрофанов тянули на подростков или даже детей… У баб было с собой только холодное оружие – «колющее и рубящее, ножи и топоры/секиры», у мужика – знакомое мне по прошлым боевым эпизодам «укороченное, двухствольное, бескурковое, охотничье, дробовое ружьё калибра 12х70 мм, производства СССР, количество боеприпасов в оружии – один». Стало быть, опять имею дело с обрезом какого-нибудь бородатого ИЖа… У ближайших домов затихарились ещё двое мужского пола, 43 и 46 кило живого веса. Один тоже с «двухствольным, бескурковым, охотничьим, дробовым ружьём калибра 12х70 мм, производства СССР, количество боеприпасов в оружии – один». Разве что ружьё это, если верить подсказкам автоматики, не было укороченным. А у второго при себе было только некое «метательное холодное оружие». С копьём ты, что ли, припёрся, придурок? Против автомата? С голыми пятками на шашку?! Фи, как скучно… Пять рыл и всего три предельно дохлых ствола с четырьмя патронами. Спрашивается, а куда тут вообще делись всё оружие и патроны? Но если чуть-чуть подумать, можно ответить на этот вопрос вполне убедительно. СССР начала 1960-х был страной большой, но оружия на руках тут было, мягко говоря, мало. Милиция, госбезопасность, вневедомственная охрана и прочий тюремный конвой, разные там охотники-промысловики с геологами, спортсмены с «мелкашками» – и, в общем-то, всё. Конечно, были ещё и армейские арсеналы, запасённые из расчёта на мобилизацию и несколько лет войны против НАТО. Только вот основная часть этих армейских сокровищ находилась либо вблизи крупных городов, либо в расположении воинских частей. Любые мобзапасы, это, как правило, армейский или окружной уровень, и о таких хранилищах противник обычно имеет некоторое представление. Конечно, эра спутников-шпионов в 1962 году ещё, считай, не началась, а вот полёты разных самолётов аналогичного назначения (U-2 и прочие) имели место вплоть до 1961 года и с них успели подробно отснять много чего интересного на нашей территории. В общем, противник явно не должен был жалеть на святое дело уничтожения большевистских арсеналов ядерных боеприпасов большой мощности, которых у него было в избытке. То есть, скорее всего, основная часть запасов стрелкового оружия и боеприпасов в лучшем случае погребена глубоко в земле, а в худшем – сгорела или расплавилась в самом начале войны. А то немногое, что осталось, благополучно промотали и расстреляли, как-никак, целых десять лет прошло… То есть вот это – всё, что у вас есть, товарищи ядовинские грабители? Ну и на что же они рассчитывали со столь жидкой экипировкой? Похоже, на чистое фуфу – завалить меня во сне, пока я не очухался и не начал стрелять. Хотя против одного обычного усталого человека, не имеющего моих технических возможностей, шанс у них, возможно, был. Особенно если эта Зоя всё-таки должна была им как-то помогать… Но как именно – хрен его знает… В любом случае я вас разочарую, граждане бандиты, – придя за шерстью вы сами уйдёте стрижеными. Причём налысо… Я перехватил тяжёлый автомат поудобнее. Приблизившаяся к медпункту троица сначала попробовала заглянуть в окна, но явно ничего не увидев, поднялась на крыльцо, стараясь не шуметь. Потом они потянули дверь на себя и тут поняли, что она заперта… Похоже, в их планы это совсем не входило. – …Вот же… Бля… Заперто… – услышал я нервный шёпот. – Да она чо, совсем?.. Ага, значит хозяйка медпункта должна была как минимум не запирать дверей в ожидании ночных визитёров. Стало быть, некие признаки соучастия тут всё-таки налицо… – …Зой, ты… хде?.. – неуверенно позвали из-за двери. Не слышавшая их шёпота Зоя продолжала посапывать во сне, часы на стене тикали, начиная заметно давить мне на психику. – …Вот же… Не отзывается!.. …Ну и хер с ней… Вслед за последней репликой стали слышны шорохи – явно от лезвия ножа, шарившего сверху вниз в щели между косяком и входной дверью. Я это скорее чувствовал благодаря технике, чем видел глазами. Наконец нож поддел снизу слегка заскрипевший и откинувшийся вниз крючок. Путь для них был свободен. Дверь медпункта медленно открылась. Обе бабы на цыпочках вошли внутрь. Мужик с обрезом остался караулить на крыльце. Пришедшие с ночным визитом сучки услышали сопение Зои и первым делом сунулись туда. И всё-то им интересно, засранкам… – …Вона, она, спит!.. – сказал шёпотом знакомый бабский голос. Кажется, это была лысо-остроносая Зинка, похоже, главная местная специалистка по убийству и ограблению прохожих странников… – …Никак консерву жрали?!. Чо, пьяная?!. – завистливо прошептала вторая баба (голос её был мне не знаком), когда немного принюхалась и сумела рассмотреть на столе пустые консервные жестянки и кружки. – …Свезло дуре… – констатировала Зинка. – …Я б на её месте тож не предупредила… – вздохнула вторая, сглотнув слюну. – …Не боись, у него ж, поди, ещё чего-нибудь да осталось… Осталось, да не про вас… Дальше они замолчали и максимально тихо подошли к двери «палаты». Своё холодное оружие они, если верить «Вервахту», держали в руках наготове. Ну, наверное, хватит. Не буду я ждать, с чего они начнут. Начнём веселье. Буду бить аккуратно, но сильно. В смысле – наповал… Не меняя позы, я упёр ствол автомата в стену, справа от себя (настороженно согбенный силуэт мужичка с обрезом «мосинки» в руках «ИКНС» отображал прекрасно, так, словно никакой стены между нами и не было) и надавил на спуск. – Т-ды-дых! – ударило мне по ушам.