– Не льсти себе, – усмехнулась она, – тебе до идеального круга далеко. Шура надулся. – А с её подругой ты беседовал? – Лично! – И что она сказала? – Подтвердила мою догадку! – Шура! А кто нашёл её? – Один паренёк. – Паренёк? – Да. – Ты не расскажешь мне подробнее? – Нет, дорогая. – Ну-ну. – Что ну-ну? – вспылил он. – Ты вечно толкаешь меня на должностное преступление! – Шура! У меня такое впечатление, что ты бредишь! – Выходит, что я не просто дурак, но ещё и невменяемый! Мирослава весело расхохоталась. – Не нахожу во всём этом ничего смешного! – помрачнел Наполеонов. – Ты абсолютно прав. Извини. – Проехали, – махнул он рукой. – Просто мне кажется, что ты сам не веришь в то, что говоришь. – Конечно, я был бы рад выяснить, что Авдеев не убивал жену, но пока всё указывает на него. – О том, что Михаил Авдеев имел зуб на свою жену, говорят только его ссоры с супругой. Но Шура! Сколько в мире существует пар, которые постоянно ругаются и даже дерутся, но доживают вместе до глубокой старости. – И что в этом хорошего? – Ничего! Кроме того, что они не поубивали друг друга. – Успокоила! – вырвалось у него. – Ты лучше скажи, когда тепло придёт. – Шура! Откуда же мне знать? – спросила Мирослава. – Я знаю одну хорошую примету, – похвалился Наполеонов. – Какую? – «Зайцы долго не линяют – к холодной весне», – выпалил Шура. Детективы рассмеялись. – Дело осталось за малым, – заметил Морис. – То есть? – Поймать хотя бы одного зайца. Шура уже собрался ответить и даже рот приоткрыл, но тут зазвенел его мобильник. Наполеонов быстро схватил его и завопил так громко, что оба детектива заткнули уши: – Мама! Я идиот! Прости, прости! Замотался и забыл тебе позвонить! Где я сейчас? У Мирославы. Кстати, мама, ты не поверишь, она сказала, что я дурак! – Он помолчал и переспросил с некоторым удивлением: – Веришь? – Снова пауза, потом: – Но в то же время она утверждает, что я недостаточно круглый для идеала. – Наполеонов покосился на Мирославу. – Говоришь, что ей виднее? Ну ладно. Все вы против меня сговорились. – Шура снова помолчал, слушая собеседницу, и ответил ей: – Приеду домой завтра утром. У меня выходной. И до послезавтра, мамочка, не расстанусь с тобой. Так что успею ещё тебе надоесть. Пока-пока. Целую. – Мама звонила, – сказал он детективам. – Мы так и поняли. – Соскучилась, – Шура широко улыбнулся. – Счастливый ты, Шурка, – вздохнула Мирослава. – Почему? – на автомате спросил он. – У тебя есть мама, – проговорила она печально. – Извини, – растерянно отозвался он. – За что? – Не знаю… – Вот именно, – Мирослава подошла к другу и нажала пальцем на кончик его по-лисьи острого носа, – би-би. Родители Мирославы погибли, когда ей было два года, и она практически не помнила их. Воспитывали её бабушка и дедушка. В семье были также две тёти, которые уделяли племяннице немало времени. Так что обездоленной она себя не чувствовала. Но иногда упоминание о чьей бы то ни было маме рождало в её сердце грусть, похожую на отдалённое эхо. Шура, чтобы изгнать из глаз подруги лёгкую дымку печали, предложил: – Хотите, я спою вам песню про сон. – Про сон? – в один голос спросили детективы. – Ага, который для кого-то стал явью или мог стать. – Интересно, спой, – ответила Мирослава, не очень-то понимая, чего это друга детства потянуло на воспевание снов. Морис принёс гитару и положил её Шуре на колени. Наполеонов пробежал пальцами по струнам, выбрал мелодию и запел: Во сне читаю объявленье: (Во сне, а может, наяву?) «Меняю ветра дуновенье, Меняю солнце и траву, Меняю красные закаты И соловьиные раскаты, Меняю блеск росы и звёзды, Цветами напоённый воздух, Меняю кисть сирени крупной, И голос Музы неподкупной, Меняю диких скакунов, Меняю душу и любовь На комфортабельное ложе, На праздности тягучий плен…» Но только сон ли это, боже?! Я не согласна на обмен!