Допрос нечистой силы То, что происходило в этот предутренний час, в уголовно-процессуальном законодательстве именовалось предварительным допросом. Ковшов, Квашнин и Камиев — трое ревностных служителей богини, позволяющей себе вершить правосудие только с накрепко завязанными очами, наоборот, широко открыв три пары настороженных глаз, пытались добиться истины от странной замухрышки, забившейся от них в самый тёмный угол избы. В комнате кроме троих суровых вершителей допроса, устроившихся за столом, в позе пизанской башни у стены бодрствовал эксперт Дынин, ещё не совсем очухавшийся от сна, и старец Ефим Упырёв, перекочевавший из своей комнаты на кровать, где до него почивали гости. Он производил как раз вид здравый и свежеоживший. Те же три неяркие свечи тускло освещали мрачную картину. Бывший представитель нечистой силы, он же бывший призрак и привидение, на деле оказавшийся зачуханным замухрышкой, по форме и содержанию выглядел маленьким и неказистым мужичком, который, вжавшись в угол, дрожал тщедушным телом и трусливо икал. Если присмотреться внимательно, что и делал Илья, тот лязгал от страха зубами. Несколько минут назад это существо было сброшено с Ковшова ворвавшимися вслед за ним милиционерами наземь, и теперь оно, перепуганное насмерть, ожидало своей печальной участи от здоровенных и явно разозлённых мужиков, кулаки которых не сулили ничего хорошего. Из всего этого Ковшов, поразмыслив, сделал вывод, что в избе нечистая сила оказалась не по своей воле, а преследуемая представителями доблестной милиции. Квашнин, отметив лёгкое замешательство прокурора, ещё медленно ориентирующегося в ситуации после внезапного нападения, суматохи, возни и возгласов, взял инициативу в свои руки. Начал он с того, что, подойдя к замухрышке, размахнулся, но, сдерживая желание смазать того по роже, которую неизвестный заученно прикрывал лапищами, ухватил за ворот куртки и выволок к свету. — Давай-ка, ночной гость, познакомимся поближе, коль ты в эту избу от нас забрался, — сурово произнес Квашнин, отдёрнул руки неизвестного от лица и отшатнулся. Вскочил на ноги и невозмутимый майор Камиев. Ковшов отреагировал сдержаннее, но и по его спине побежали мурашки. Дынин враз отрезвел, а дед Ефим вскрикнул. Замухрышка взирал на них белым изнеможенным лицом утопленника Фирюлина! Это были те же безжизненные в чёрных ямах глаза, опухший отвислый нос и три безобразные бородавки убитого Акима! Дед Ефим закрестился, запричитал: — Свят! Свят! Свят! Видение не исчезало. И заикало снова, причём со страшной силой. Квашнин хлопнул бывшего призрака по спине. Тот свалился на колени и издал вполне человеческий всхлип. — Ты кто, зараза? — первым пришёл в себя тот же Квашнин. Существо попыталось заговорить, но вновь у него не получалось ничего вразумительного, в его лепетании и бормотании нельзя было различить членораздельную речь. Квашнин отступился было после неудачных попыток, но, оглядевшись, ища помощи, заметил под столом на полу полупустую знакомую бутыль с жидкостью, лихо плеснул содержимое в стакан, развернул замухрышку к себе и влил ему в икающий рот упырёвского снадобья, отчего тот чуть было не поперхнулся. Но бдительный страж порядка заорал так, что бедолага едва не присел на колени: — Говори, мать твою, кто ты есть! Ночь тебя ловим! По деревне гоняем, ноги все посбивали! — Фирюлин я, — выговорил наконец внятно мужичок. — Питирим, брат убитого. — Вот те на! — рухнул на кровать рядом со старцем Квашнин. — Откуда взялся? — Второй день здесь мотаюсь, — заскулил мужичок. — Как прознал про гибель брата, враз из города примчался, у народа расспросил, что вы ищите убийцу. Вот гражданина прокурора увидеть не смог. Боялся я. Прятался, хоронился. — Кто же тебя так напугал, чучело окаянное? Ты сам тут, я слышал, перепугал полдеревни. По ночам шастаешь, людям спать мешаешь. Гусей воруешь? Мужик смолчал. — Нет, вы посмотрите, — продолжал Квашнин, так и не дождавшись ответа. — Вылитый убитый! Как похож! Двойник, что ли? — Близнецы мы, — опять заскулил мужик, — Аким старше меня на несколько минут. Почти вместе родились. — Бывает же такое сходство… Ну, рассказывай. — Гражданин начальник, — мужичок кивнул в сторону бутылки, — а нельзя ли ещё? Запарился я совсем. Чуть-чуть плеснуть от испуга. Никак в себя не приду. — Наглеешь на глазах… — Квашнин взвесил содержимое бутылки взглядом, плеснул в стакан, протянул. — Когда драпал от нас по деревне, всех собак перепугал. Не слышал, как я тебе свистел? Почему не остановился? — Так подстрелили бы, как зайца. И каюк, — утёр губы оживший покойник. — А мне умирать нельзя, пока прокурора не увижу. Он поднял глаза и безошибочно потянулся к Ковшову. — Узнал? — Народ подсказал, что вы с прокурором у знахаря на постой встали. — А про прокурора кто надоумил? — Так городской я, наслышан. — Ты давай не крути! Быстро, смотрю, очухался! Отвечай на вопросы, что задаю! — Мне бы с гражданином прокурором поговорить. — А я тебе что? Не закон? — Закон-то закон, конечно, гражданин начальник, но вы, извиняюсь, милиция, я так вижу. — Глазастый… Ты что меня гражданином величаешь, сидел, что ли? — Отбывал наказание, гражданин начальник, но так, по мелочовке. Безвинного меня, извиняюсь… — Старая песня. Все вы без вины по тюрьмам мыкаетесь. — Я против вас ничего не имею. Только говорить буду с одним прокурором. — Ах, мать твою! Настырный-то какой!.. — Пётр Иванович, угомонись, — остановил взорвавшегося от возмущения капитана милиции Ковшов, — вы пойдите-ка с майором поручите Суворину оцепление с острова не снимать, пока команды не подам. А я побеседую тут с… — Фирюлин Питирим, гражданин прокурор, — услужливо подсказал мужичок. Дынин тоже сунулся было к порогу, но Ковшов его остановил. — Это судебный эксперт, который тело вашего брата вскрывал, — обратился он к Фирюлину, — может, к нему вопросы у вас будут? — Пусть остаётся. И знахарь не помешает, — повернулся тот к деду Ефиму, быстро осваиваясь. — Напугал я вас той ночью. Извиняйте, ради Бога. — Веруешь? — сурово глянул Упырёв. Мужичок перекрестился. — Я почему к вам с доверием, гражданин прокурор? Вы городские, местных порядков ещё не знаете, под ними не ходите, — боязливо начал мужичок. — Отчего же, а Упырёв? — кивнул Ковшов на старца. — Знахарь — особый человек. Он здешним не чета. О нём молва идет, будто его сам Тихон Жигунов боится и слушает, да и Полиэфт Деньгов опасается, — как о постороннем сказал о старце Фирюлин, не моргнув глазом. — А при чём Жигунов? Какое отношение он имеет к вам и убийству вашего брата? — Самое прямое и имеет! — резковато дёрнулся мужичок, и глаза его сверкнули. — Его рук это дело! Его и председателя колхоза. Больше некому… — Фирюлин, мой вам совет, словами не разбрасываться. Я уполномочен прокурором области заниматься раскрытием этого преступления. Убит не только ваш брат, но и его знакомый, Дятлов Михаил. — Так они и Медведя грохнули? — вскрикнул мужичок. — А я мыкался, искал, подумал, драпануть тот успел. Значит, убил и его Селим. Теперь очередь за мной… — Спокойно. Я официальное лицо, — перервал его Ковшов, — с этой минуты усвойте — всё, что вы скажете, может быть использовано против вас. Это допрос. — Знакомо, — махнул рукой Фирюлин. — Вы мастаки переворачивать. Но мне теперь терять нечего. Если Дятла кончили, значит, мне жить недолго осталось. Но я им так просто в рот не прыгну. Не сожрут они Питирима, подавятся! — Вы по существу. — А я что? Семечки грызть прибежал? Я на пулю, на ствол полез, чтобы вас видеть. Теперь от вас зависит, чья возьмёт! Ковшов не перебивал, давая высказаться. Мужичок на глазах переставал казаться замухрышкой. Он выпрямился и вроде вырос ростом. Голос его с каждой минутой звучал отчетливее, а порой в прорвавшихся криках обозначались решительные нотки и откровенные требования. — Наслышан я, гражданин прокурор, о наезде сюда начальства из области и главного вашего, поэтому и рвался сюда вас повидать. Без меня правды не найдёте. Теперь мы одной верёвкой повязаны. Я вам теперь ещё важнее, чем вы мне. Прошлой ночью порывался я до вас до самого дома добраться, в окно заглянул, но знахаря напугал. Да и сам напугался, что скрывать. Грохнулся он, упал, а я подумал, не умер ли? Ещё на меня повесите его смерть. — Значит, это вы были? Вас увидел Упырёв ночью в окне? — А то кого же? Не подумал я, что так напугать смогу. Забыл, что на брата похож. Да и мысли не было, что знает дед его. — Не знаком до сей поры, — перекрестился Упырёв. — Прощения просим, — поклонился ему Фирюлин. — Я уже потом, когда на острове хоронился, почуял, что за брата меня приняли, за покойника. Да поздно спохватился. А тогда, у окна, я сам здорово перетрухнул, врать не буду. Показалось мне, что Селим уже на хвосте у меня сидит. Вот и дёрнул на остров прятаться, да засветился там с этим гусем. Не жрал почти двое суток вот и подхватил его ненароком. Гусь мал совсем, так, утёнок… — Кто тот человек? Что за Селим? Вы только что упомянули его. — Смерть это братова, а попадись я, и моя будет. Осетин проклятый. Я от него на острове спрятался. Сумасшедший он. Ему под руку не попадайся. Любого положит ради хозяина. Тихон им верховодит. Если до рассвета взять его не успеете, натворит бед. Или упрёт в город. Там его не достать. Там у него схрон понадёжней будет. Мужичок пугливо сжался, смолк. — Продолжайте, продолжайте, Фирюлин, — подтолкнул замолкнувшего Ковшов. — Что вам известно о взаимоотношениях вашего брата с работниками колхоза? — Брат, когда его замели в городе с «краснухой», подал весточку на волю, что за «паровоза» идти не собирается, всухую на нарах париться не желает. Да, и товар не его был. Икру и рыбу Тихон ему тарил, он только по городу её расфасовывал, по надёжным людям развозил. Когда весточка дошла, Тихон подтвердил, что в накладе брат не останется. Тогда братан всё на себя и навесил, а как отмотал срок, вернулся, расчёт сполна получил. Одно его не устраивало — не брали они его назад. Расплатились, мол, а к ним нельзя. Замазан, ментов наведёшь. Я братану твердил, — не обижайся, порядок такой. Он не дурак, понимал, но заедало его. Своей шкурой их спас, а они с ним деньгами расплатились. Аким, он такой, раз в башку что втемяшится, не выбьешь. У них чуть ли не на ножи выходило. Тихон, тот здоровенный, не попрёшь особенно, но Аким, хоть и ростом мал, а в драке хваткий. Попадало ему от Тихона, но он не отставал. А потом вдруг появился этот Селим, кавказец. Бешеный мужик. Он зубами глотку готов перегрызть за Тихона. Мужичок снова поёжился, боязливо по сторонам зазыркал.