Спустя полчаса Фацио постучался и вошел в кабинет. – Простите, комиссар, хочу уточнить. Вы вчера, когда выходили из квартиры Пальмизано, дверь заперли? Я ключи в замке оставил, после того как открыл Ауджелло. Монтальбано призадумался. – Даже и не помню, а что? – Мне только что звонил Галлуццо: пришел туда – а дверь нараспашку. – Ничего не пропало? – Галлуццо считает, что всё на месте – как он запомнил с ночи. Но что он там мог понять в таком бардаке? Что ж, дорогой комиссар, вы проявили беспримерное мужество и презрели опасность, когда остались в гордом одиночестве в знаменитом доме ужасов. Изнурительная схватка с крысой-виртуозом вымотала вас настолько, что вы слиняли на всех парах, забыв запереть дверь. Неплохо, неплохо. Мои поздравления. – Фацио, ты мне вот что скажи… – Спрашивайте, комиссар. – Неужели тебе не было страшно в той квартире? – И не говорите, комиссар! Я как попал в ту комнату, набитую распятиями, так временами, уж простите за выражение, в штаны готов был наложить, честное слово! Комиссар чуть не бросился его обнимать. Выходит, всех пробрало до кишок. Только они не показывали виду. Так что его утренние рассуждения яйца выеденного не стоят. В час дня пошел обедать к Энцо. Проголодался изрядно: накануне вечером из-за этого кавардака даже не успел поужинать. Сел за обычный столик. Телевизор был настроен на канал «Телевигаты»[6], звук приглушен. На экране – квартира Пальмизано. Какой-то проныра-журналюга просочился через незапертую дверь и заснял жилище старых психов. Само собой, прихватил с собой фонарик, и в круге его света выхваченные из темноты распятия и рояли смотрелись весьма зловеще и угрожающе, в точности как прошлой ночью. – Здравствуйте, комиссар. Что будете заказывать? – Давай через пять минут. Оператор зашел в спальню Грегорио. Завис минут на пять над резиновой куклой. Сперва показал в полный рост, потом – крупный план: плешивая одноглазая голова, сморщенная сиська, затем, одна за одной, все латки Грегорио – словно залепленные пластырем ссадины. – Так что вам принести? Отчего это у него пропал аппетит? Он съел так мало, что даже не пошел, как обычно, прогуляться после обеда. Вернулся в контору и сел подписывать бумаги. Уже месяц им не попадалось ничего стоящего. Случай с Пальмизано, конечно, привнес некоторое оживление и драматизм, но, к счастью, обошлось без последствий в виде погибших и раненых. Несколько раз ему приходила в голову мысль взять отгул на пару дней и сгонять к Ливии в Боккадассе. Но он все откладывал, боясь, что придется прервать отпуск из-за внезапно возникшего дела. А как потом объясняться с Ливией? – Галлуццо нашел пистолет, – сказал Фацио, входя в кабинет. – Где он был? – В спальне Катерины. Спрятан внутри статуэтки Богоматери. – Еще новости? – Полный штиль. Слышали теорию Катареллы? – Насчет чего? – Насчет того факта, например, что стало меньше краж. – И как он это объясняет? – Говорит, что ворам из наших, что обчищают дома бедняков или дамские сумочки, стало стыдно. – За что? – За своих коллег – тех, кто ворует по-крупному. За дельцов, объявляющих банкротство, припрятав денежки вкладчиков, за банки, надувающие клиентов, за крупные фирмы, пилящие бюджет. А им, беднягам, приходится довольствоваться десяткой евро, разбитым телевизором, сломанным компьютером… Им становится стыдно, и пропадает желание воровать. Как можно было ожидать, в полночь «Телевигата» выпустила в эфир спецвыпуск, целиком посвященный делу Пальмизано. Само собой, в кадре Монтальбано лез по лестнице, а Грегорио стрелял в него с балкона, и кто бы ни увидел репортаж, согласился бы с Катареллой: казалось, комиссара ничто не остановит, с такой решимостью он штурмовал балкон с револьвером в руке, таким твердым голосом отдавал приказ вырубить прожектор. В общем, выступление в духе «Отважных капитанов»[7]. Ни намека на испуг, дрожь в коленях, головокружение. Никакой прибор в мире – ни рентген, ни компьютерная томография – не в состоянии уловить потаенные терзания и страхи. Но когда в кадре появилась надувная кукла, комиссар встал и выключил телевизор. Не мог ее видеть, так сильно она его впечатлила – сильнее, чем живая девушка. Перед сном набрал Ливии. – А я тебя видела! – выпалила она. – Где? – По телевизору, в национальных новостях. Эти гребаные ублюдки с «Телевигаты» продали репортаж! – Так за тебя испугалась! – продолжила Ливия. – Когда? – Когда у тебя голова закружилась на лестнице. – Было дело. Но никто не заметил. – Я заметила. Не мог Ауджелло послать? Он ведь моложе тебя! Ты уже не в том возрасте для подобных выходок! Монтальбано встревожился. Неужто и Ливия решила достать его разговорами про возраст? – Ты так говоришь, будто я Мафусаил, на хрен! – Не матерись, терпеть этого не могу! Какой Мафусаил? Видишь, какой ты стал нервный! После такого дебюта разговор не мог не вылиться в скандал. – Ай, синьор комиссар! Синьор комиссар! Вам все звонит господин начальник, все звонит и звонит, с восьми утра! А уж сердит – не приведи господи! Велел передать, чтоб вы ему сиюмоментно перезвонили, наисрочнейше! – Ладно, переведи звонок в мой кабинет. Совесть его была в порядке: поскольку ничего не происходило, у него не было возможности сделать что-то, что бы выглядело в глазах начальства ошибкой или упущением. – Монтальбано? – Слушаю, синьор Бонетти-Альдериги. – Объясните мне, как вы допустили, чтобы телеоператоры творили свои грязные делишки в квартире двух старых психов? – Но я не… – Так вот, знайте: на меня обрушилась лавина звонков – из епископата, из союза католических отцов семейства, из клуба «Фу-фу»… – Не понял название клуба, простите. – «Фу-фу». Или вам больше нравится «Эф-эф»? Это инициалы клуба «Вера и семья»[8]. – А что им не понравилось? – Непристойнейшие кадры с надувной куклой! – Понял. Но я ничего не разрешал. – Ах, не разрешали? И как же они вошли?