– Вероятно, через дверь. – Сняв печати? Дверь не опечатали. А разве надо было? Ладно, бог с ними, с печатями, но хоть запереть-то!.. Выхода нет, придется перейти на канцелярско-следственный жаргон, когда после двух фраз никому ни черта не понятно. – Позвольте, я вам все разъясню. В данном случае мы не усмотрели оснований для вынесения распоряжения об опечатывании вышеупомянутого жилого помещения, принимая во внимание то, что имевшие место в данном помещении факты насильственных действий не повлекли нанесения физического ущерба в отношении третьих лиц, в силу чего… – Ладно-ладно, но все же, проникнув без разрешения, они совершили тяжкое правонарушение. – Тягчайшее. И дело не только в этом. Комиссар решил задействовать крупную артиллерию. – А в чем? Очередной поток следственного жаргона. – Откуда нам знать? Вдруг оператор и журналист вынесли из квартиры какие-то предметы? Ведь данное просторное помещение жилого назначения использовалось в большей степени как склад антиквариата, в котором хранились без инвентаризации золотые кресты художественной чеканки, Библии в драгоценных окладах, четки из перламутра, серебра и золота, а также… – Ладно-ладно, я распоряжусь, – прервал его начальник, раздраженный тоном голоса Монтальбано. Будет ужо наука этим прохвостам с «Телевигаты», надерет им начальство задницу, надолго запомнят. В дневном выпуске новостей главный ведущий «Телевигаты» Пиппо Рагонезе – тот самый тип с поджатыми губками – раздраженно заявил, что телеканал, «известный независимостью суждений, подвергся яростным нападкам и давлению», имевшим целью прекращение трансляции репортажа о квартире Пальмизано, особенно той его части, где идет речь о кукле. Он намекнул, что проникшие в квартиру журналист с оператором обвиняются в «хищении художественных ценностей». Перед лицом подобных угроз Рагонезе торжественно пообещал, что отныне каждый день после обеда и до вечернего выпуска новостей в 20:00 «Телевигата» будет крутить только кадры с надувной куклой. Так они и сделали. Правда, только до шести вечера: в студию явились карабинеры и по приказу главы регионального управления полиции конфисковали запись. На следующее утро об этом деле, разумеется, гудели все газеты и телеканалы Италии. Некоторые выступали против конфискации – крупнейшая газета, выходящая в Риме, напечатала статью под заголовком «Нелепости не знают границ». Остальные поддерживали – так, газета, выходящая в Милане, выпустила статью под заголовком «Убийство хорошего вкуса». И не было итальянского комика, кто тем вечером не выступил бы по телевидению в обнимку с надувной куклой. Той ночью комиссар видел сон. И – что очевидно и предсказуемо – хоть там и не было надувной куклы, зато было нечто, весьма ее напоминающее. Он занимается любовью с горячей блондинкой, продавщицей на фабрике манекенов. Безлюдно – рабочий день уже кончился. Они лежат на диване в офисе продаж, в окружении десятка манекенов в мужском и женском обличье. Те пялят на них свои безжизненные глаза, делано улыбаясь. «Давай-давай», – подгоняет его девушка, не сводя взгляда с больших настенных часов: оба знают, в чем дело. Ей разрешили стать женщиной, но, если им не удастся завершить дело за пять минут, она снова станет манекеном, уже навсегда. «Давай-давай…» Три секунды до срока; успели; манекены рукоплещут. Комиссар проснулся и побежал в душ. Возможно ли, чтобы в пятьдесят семь тебе снилось то же, что и в двадцать? А может, старость не так близка, как кажется? Сон принес облегчение. По дороге в контору мотор неприятно зашумел, а потом резко заглох. Сзади донесся визг тормозов, гудки, проклятия, ругань. Спустя некоторое время мотор ожил, но комиссар решил, что пора наведаться в автомастерскую. Вообще-то с машиной и так давно были нелады, а вот теперь еще и мотор… 3 Автослесарь осмотрел машину: мотор, тормоза, электропривод – и сокрушенно покачал головой. Точь-в-точь как врач у постели умирающего. – Синьор комиссар, машину-то пора сдать на утилизацию. Его охватил внезапный приступ ярости. Когда он слышал или читал это слово, все в нем закипало. И не только это слово вызывало в нем бешеное раздражение. Еще слова «конъюнктура», «неплатежеспособность», «навтыкать», «предшествующий» и десятки других. В мертвых языках были чудесные слова, оставшиеся нам в вечное пользование. А итальянский, он-то, когда умрет – ведь это неизбежно, при нынешнем засилье английского, – что он передаст потомкам? Утилизацию? Компенсацию? – И не подумаю! – резко ответил он. Прошел еще один день полного штиля, как говорил Фацио. Вечером Галло подвез комиссара в Маринеллу. Еще три дня машина будет в ремонте. На ужин он съел суп из барабульки и капонату[9], приготовленные Аделиной, и остался посидеть на веранде. Никак не мог решиться. Думал назавтра лететь в Боккадассе, но, возможно, стоило сделать это раньше, слишком уж много дней выдалось спокойных на работе, а потому вероятность, что так будет продолжаться и дальше, неуклонно уменьшалась. Выкурил пару сигарет и решил лечь, почитать роман Сименона «Президент», который купил после визита в автомастерскую. Запер веранду. Пошел за книгой, которая лежала на столике, и заметил, что свет в прихожей все еще горит. Вернулся туда и заметил на полу белый конверт, который кто-то подсунул в щель под дверью. Обычный почтовый конверт. Он уже был там, когда комиссар вошел в дом? Или его принесли, когда он сидел на веранде? На конверте печатными буквами, шариковой ручкой было выведено: для Сальво Монтальбано. А в верхнем левом углу значилось: охота за сокровищем. Комиссар вскрыл конверт. Половинка листа с каким-то стишком: Трижды три — Не тридцать три, А шестью шесть — Не шестьдесят шесть. Сложи два числа И получишь третье. Прибавь свой возраст И разгадаешь загадку. Это что за бред? Чья-то неудачная шутка? Почему сунули конверт под дверь, а не отправили почтой? Ему совершенно не хотелось решать загадки и играть в охоту за сокровищем в час ночи. Комиссар сунул конверт в карман пиджака, который обычно вешал в прихожей, и пошел в спальню, прихватив с собой книжку. Когда он прибыл в контору, было почти девять. Зачитался чуть не до утра, не мог оторваться от книги. Минут через десять позвонил Катарелла. – Ай, синьор комиссар! По телефону женщина чегой-то голосит, женским таким голосом, я ничегошеньки не разобрал, уж так она голосит, женщина эта! – Меня спрашивает? – Не разобрал я, синьор комиссар! Ему совсем не хотелось слушать, как голосит какая-то женщина. – Переключи ее на синьора Ауджелло.