— Я могу это сделать, — предложил Микаэль. — Я восхищен твоей инициативой. А теперь мне нужно поговорить с Джессикой. А потом сделать пресс-релиз об этом последнем убийстве, — завершил перечисление Эрн и достал пачку сигарет. — Так что возвращайтесь к работе, кучка шарлатанов. 70 Джессика проснулась от шума снаружи. Занавески, задернутые на французском балконе, лениво колыхались. В первую ночь августа было невыносимо жарко. Шум, доносившийся с улицы, производился пьяными британскими туристами, фальшиво поющими на разные лады. На мгновение он отдался эхом, а затем исчез за углом. Джессика поднялась, чтобы присесть, и поняла, что другая сторона кровати пуста. Коломбано сказал ей, чтобы она не ждала его, что последний концерт летнего сезона всегда заканчивается тем, что музыканты обедают вместе на одном из северных островов старого города. Прошло три с половиной недели с тех пор, как Джессика встретила Коломбано на кладбище в Сан-Микеле. Согласно ее первоначальному плану, она должна была вернуться в Хельсинки еще вчера. Однако она все еще находилась в Венеции, где началось ее путешествие, и так и не увидела всех тех многочисленных городов и пляжей, которые планировала посетить. Вместо них она получила кое-что другое — познакомилась с мужчиной, настоящим мужчиной в истинном смысле этого слова. Человеком, чей невероятный талант, а также уверенность в себе были словно из другого мира. Джессика влюбилась в прямой и трогательный подход Коломбано к ней. В его поцелуи. В его движениях не было робкого прощупывания, неуверенных прикосновений, потных подростковых пальцев, не знавших, как взять ее за руку. С Коломбано Джессика чувствовала себя желанной и защищенной. Однако в некоторые моменты Коломбано одолевала какая-то необъяснимая тьма, словно грозовая туча внезапно налетала на солнечное небо. В такие моменты его поведение становилось непредсказуемым и импульсивным. Легкие прикосновения внезапно превращались в хватание за затылок, ногти цеплялись за волосы на шее, пальцы сжимали подбородок так сильно, что Джессика боялась, как бы он не выбил ей челюсть. Коломбано был красивый, мускулистый, он мог заполучить кого угодно. Но он хотел Джессику. Вот почему, когда это происходило, они делали все, что хочет Коломбано. Это было самое меньшее, что Джессика могла сделать: принять его примитивное, ничем не скованное желание таким, каким его задумала эволюция. Джессика научилась читать мысли Коломбано только по выражению его карих глаз. Они показывали, что происходит, но только за мгновение до того, как спокойствие перерастало в полномасштабную бурю. То, что двадцать четыре дня назад казалось Джессике возбуждающим и невероятным, теперь превратилось во что-то иное. Оно трансформировалось в любовь и привязанность. То, что первоначально возбуждало ее желания, теперь обращалось к совершенно другим инстинктам. Она хотела угодить Коломбано, дать ему возможность выплеснуть разочарование и стресс, неизбежные в жизни художника. Она знала, что те, кто ожидает совершенства, неизбежно оказываются в одиночестве, потому что надеются на Луну с неба. Джессика старалась увидеть Коломбано сквозь его приступы ярости, хотела укротить его непредсказуемую натуру. И прежде всего она хотела понять его. Джессика распрямила спину и встала. Единственное, по чему она скучала из своего дома в Тёёлё, — это широкая кровать с толстым пружинным матрасом, который не пах засохшим потом и жирными волосами. Узкая скрипучая железная рама и комковатый матрас кровати в квартире Коломбано очень вредили ее больному позвоночнику. Она подошла к балконным дверям, приоткрыла занавеску ровно настолько, чтобы увидеть узкий канал и окна розового здания напротив, находившиеся так близко, что из одного окна в другое можно было легко запустить бумажный самолетик. Она обхватила пальцами железные перила, чувствуя, как под ними колется облупившаяся краска. Затем направилась к бюро, где хранились фотографии, рассказывающие о жизни Коломбано. Одна из фотографий исчезла несколько недель назад: та, где два улыбающихся лица, мужчины и женщины, смотрят в камеру. Коломбано и та красивая брюнетка, черты лица которой Джессика уже не помнила. Она внимательно посмотрела на фото только один раз, и в ту же ночь оно исчезло. Заметив это, Джессика подумала, что такой шаг был сделан из уважения к ее чувствам, что Коломбано не хотел рассказывать новой любовнице о своей прошлой любви. И что когда их отношения станут серьезнее, он расскажет ей об этой женщине, о том, кем она была, о том, как она умерла. Время от времени Джессика ощущала бездонную тоску по дому, которая постепенно стала больше похожа на ностальгию и охватывала всю прошлую жизнь, а не фокусировалась на каком-то определенном месте или времени. После смерти приемных родителей в Хельсинки у нее не осталось никого, на кого можно было бы положиться. Там ее ждали только вымученные улыбки адвокатов, банкиров и бывших опекунов, а также счета с ценными бумагами в частном банке, где хранилось столько унаследованного богатства, что она могла купить все здание Коломбано и окружающие его исторические сооружения. И Тина, конечно. Мамина сестра, которая после всех этих лет пытается вернуться в жизнь Джессики. Джессика не хотела видеть Тину, у которой была привычка унижать маму. Может быть, это было соперничество между сестрами, а может быть, Тина просто настолько мелочна, что не хотела верить в способности своей сестры, ее шанс начать впечатляющую голливудскую карьеру. Джессика думала о Лос-Анджелесе. Ее впечатления о городе были сильно приукрашены тем, что она видела в кино и по телевизору: в конце концов, на момент аварии ей было всего шесть лет. Несмотря на это, она помнит пальмы, тянущиеся к небесам, теплый ветер пустыни, мягкие зимы, пахнущие лосьоном для загара. Она думала о постепенно сгущающихся сумерках в Западном Голливуде, о красном солнце, опускающемся над Тихим океаном у Санта-Моники. Она помнила, как мама и папа ссорились, как жилка на папином виске извивалась, будто жирный червяк, как побелевшие костяшки пальцев мамы сжимали кожаный руль. Джессика сжимала руку брата — они устали от криков и споров. Она внимательно смотрела на своего брата — он был на два года младше и в тот момент явно напуган до смерти. Как будто в глубине души он предчувствовал, что машина вот-вот выедет на встречную полосу. По ее щеке скатилась слеза. Одиночество и отсутствие корней побудили Джессику отправиться в самостоятельное турне по Европе. И никто не знал, где она. В свои девятнадцать лет Джессика уже ни перед кем не отвечала. Она никому не принадлежала, даже Коломбано, хотя, судя по его поведению в последние дни, можно было бы предположить, что такой вариант не исключался. Дверь открылась. Джессика вскочила и отошла от бюро, единственного места в квартире, где Коломбано не хотел бы ее увидеть. — Зесика, — позвал ее Коломбано и начал говорить по-итальянски. Он явно был пьян. И не он один. — Я сплю, — прохрипела Джессика, затем прыгнула в постель и быстро зарылась под простыню. — Уже нет, — возразил Коломбано, и Джессика услышала, как в бутылке опрокидывается жидкость. — Ты уже знакома с Маттео? Коломбано стоял в дверях спальни, держа в руке бутылку красного вина без этикетки. На нем был смокинг, развязанный галстук вольно болтался на шее. — Что? — Джессика заикалась, и Коломбано разразился тихим смехом. Лысый мужчина с усами, ниже ростом, но толще Коломбано, подошел к нему сзади. — Чао, — поприветствовал ее незнакомец, забирая бутылку, которую, не подразумевая никакого возражения, протянул ему Коломбано. Затем Коломбано расстегнул запонки и сел на край кровати. — Принцесса. Я ведь хорошо к тебе отношусь, правда? Джессика почувствовала комок в груди. — Я хочу спать, Коло. — Это Маттео… Он мой брат. Не в традиционном смысле этого слова, у нас не одна и та же мать, но… Ты знаешь, он друг, которого я люблю больше всего на свете. Лысый гордо кивнул, вытряхнул сигарету из пачки и положил ее между губ. — Я хочу, чтобы ты сделала мне одолжение. — Нет, — сказала Джессика и отдернула руку, пока Коломбано не успел схватить ее. — Принцесса. Ты даже не знаешь, что я собираюсь попросить тебя сделать. — Я хочу спать. Давай поговорим завтра. Двигаться было невозможно. Боль распространялась от колен вниз к пальцам ног, парализуя ее. — Маттео хочет посмотреть, как мы занимаемся любовью. — Коломбано закатал рукава до локтей. Джессика отвернулась к окну. Она услышала, как мужчина, которого ей представили как Маттео, брата и лучшего друга Коломбано, вытащил стул из-под бюро. Его ножки царапали неровный дощатый пол. Джессике хотелось кричать, кричать. Постучать по стене. Но она не могла и глазом моргнуть. Она совершенно онемела. — Нет, — глухо ответила Джессика. Она почувствовала себя мертвой внутри. Она знала тьму, зияющую внутри Коломбано, ту обожженную часть его души, которую она надеялась исцелить. Но она также знала, что никакие слова или действия не принесут пользы теперь, когда он пьян в стельку. Коломбано лег рядом с ней. — Маттео тебя не тронет. Я обещаю. Если ты будешь делать то, что я скажу. — Коломбано, нет, — прошептала Джессика, но уже ощутила грубые пальцы на своей шее. Она почувствовала его дыхание: красное вино и сигареты. Она услышала, как щелкнула зажигалка Маттео. А потом замолчала. По комнате разнесся запах сигаретного дыма. Язык Коломбано на ее горле, зубы на мочке уха. Как и целую вечность назад. Как одно и то же может быть таким разным при разных обстоятельствах, как день и ночь. Рай и ад. Пальцы Коломбано у нее между ног. Глаза Джессики вперились в потолок, на нем была видна облупившаяся краска. Она уедет завтра, на рассвете. 71 Джессика была, по сути, пленницей. Она не свободна. Но завтра утром она первым делом покинет этот дом и продолжит жить так, будто ничего не случилось. Вернется на работу, на ее рабочее место в полицейском управлении, пойдет куда захочет и наплюет на всех этих рогатых уродов, которые пытаются запугать ее. Джессика посмотрела на белый потолок своей студии, где уже зарождались трещины, несмотря на то что Фубу покрасил его в январе. Лыжник-бродяга, который мог похвастаться владением профессией краснодеревщика, хотя стаж его работы был еще и не особо велик. Выполнив заказ у Джессики, он потребовал, чтобы ему заплатили пиццей и сексом, но ей удалось заставить его принять подарочную карту Стокманна на сто евро, которую она якобы выиграла в лотерее на рабочем месте. В конечном итоге усилия Фубу могли принести больше вреда, чем пользы, о чем ей напомнили брызги белой краски на деревянном полу. Зазвонил телефон, Эрн наконец решил перезвонить. — Что, черт возьми, такое происходит? Я звонила тебе по меньшей мере четыре раза… — Да так… небольшой пресс-брифинг, посвященный убийству фон Бунсдорфа. Ты говорила с Юсуфом? — голос Эрна звучал устало, почти безжизненно. — Да, он скоро будет здесь. — У тебя есть что-нибудь новенькое? — У меня было время подумать, Эрн, — сказала Джессика, поднимаясь с дивана. — Если трупное окоченение жертвы достигло своего пика в тот момент, когда его нашли, это означает, что он был мертв в течение… — От девяти до двадцати четырех часов. Ну и что с того? — Роджер Копонен. Юсуф нашел жертву в половине седьмого. Копонен покинул метро «Кулосаари» в 8:16 утра. — Ты хочешь сказать, Копонен позвонил в дверь и забросал камнями фон Бунсдорфа до смерти? — Кто знает? Может быть, разговор зашел о политике. — Это всегда рискованно. — Копонен жив, черт побери, и в этом деле он по уши увяз. Кто сказал, что это не сам Копонен изображал Хэллоуин на льду или терроризировал Лору Хелминен в том подвале? — Ты совершенно права. Кроме того, Копонен, возможно, хорошо знал фон Бунсдорфа. Они уже несколько лет живут в нескольких сотнях метров друг от друга. — Может быть, поэтому фон Бунсдорф и впустил его. — Даже несмотря на то что он и его жена были объявлены мертвыми в утренних новостях? — Согласно нашей последней теории, наш достойный психиатр верил в козьего бога плодородия. Почему бы ему не верить в призраков или ангелов? Или Общество мертвых писателей? — В том фильме были поэты, но, в сущности, да, — согласился Эрн. Хотя Джессика и не видела его лица, она знала, что он задумчиво потирает лоб. — А как насчет тебя? Там все в порядке? Джессика вздохнула и подошла к окну. Она слышала, как Эрн выходит на улицу, слышала порыв ветра в микрофоне телефона.