– У нас есть ДНК монстра, ведь так? Давайте на этом и сосредоточимся. Поймаем убийцу влюбленных и забудем обо всей истории. Креспи почувствовал, что от него ждут пояснений: – Мы вызываем всех, кто был осужден за преступления на сексуальной почве и за нападения. Берем у них слюну на анализ ДНК. Сопоставляем генетические профили, в надежде, что какой-нибудь совпадет. Но такое дело быстро не делается. Начальник управления стукнул кулаком по стене: – Нужно делать его побыстрее, черт возьми! Иначе это расследование нам обойдется в миллионы евро: речь идет о двадцати с лишним тысячах дел только в Риме и только за последний год! Преступления на сексуальной почве – самые распространенные, хотя их количество не разглашается, иначе любой извращенец будет чувствовать себя безнаказанным. – Если не ошибаюсь, ДНК, найденная на рубашке, оставленной в машине первой пары, показала только то, что мы имеем дело с субъектом мужского пола, – сказал сотрудник министерства, подводя итог. – Никакой генетической аномалии, ничего, что указывало бы на определенный тип личности, верно? – Верно, – признал Креспи. Но все и без того прекрасно знали, что итальянская полиция хранит генетические данные лиц, которые были замешаны в преступлениях, требующих анализа ДНК для определения виновного. У обычных преступников при аресте берут только отпечатки пальцев. – Исследования до сих пор не дали никаких результатов. Пока собравшиеся с воодушевлением обсуждали новые научные методики, Моро все думал о тени, которую увидел на стене тайной каморки в доме Астольфи. Человек с головой волка – идея, с которой никто в этой комнате не пожелал помериться силой. Моро пришла на память скульптура из костей животных, выполненная судмедэкспертом: сколько терпения потребовал этот труд. Поэтому, если бы речь шла только об убийце влюбленных пар, Моро, наверное, чувствовал бы себя более спокойно. Но дело Римского монстра привело в движение нечто ужасное, грозное. Что-то такое, о чем никто не хотел слышать. Стоя перед окном захудалого гостиничного номера, Батиста Эрриага держал в руке фотографию. Приближалась гроза, и вспышка молнии на мгновение озарила изображение скульптуры из костей, найденной в доме Астольфи. По кровати были разбросаны листы из следственного дела по Римскому монстру, которое «друг» Эрриаги Томмазо Оги все-таки предоставил ему. Там содержались также и секретные документы. Эрриага был озабочен. Первым уровнем тайны был соляной мальчик. Вторым – человек с головой волка. Но сыщики должны понять смысл первых двух, чтобы добраться до третьего. Батиста пытался успокоиться. Этого никогда не случится, говорил он себе. Но голос Мина, друга-великана, звучал в ушах, возражая, что полиция опасно близка к разгадке. Уже давно мудрый Мин завладел той частью его сознания, которая предугадывала самое неблагоприятное развитие событий. Той самой частью, которую в юности Батиста систематически игнорировал. Но годы, проведенные на Филиппинах, остались позади, он теперь другой человек. И поэтому должен прислушиваться к собственным страхам. Согласно документам, содержащимся в деле, в руках у сыщиков не так уж много данных. История с ДНК убийцы Эрриагу не волновала: наука не поможет поймать монстра, а полицейские неспособны посмотреть в корень. Поэтому беспокоил его только эзотерический символ, снова всплывший в контексте преступления, связанного с насилием. Они замнут дело, как и прежде, утешал он себя. Ведь они не готовы принять правду, даже если докопаются до нее. Но подлинную проблему представлял собой комиссар Моро. Этот упрямый полицейский не остановится, пока не дойдет до конца. Человек с головой волка. Эрриага не мог позволить, чтобы кто-то разгадал этот символ. Его охватило предчувствие как раз в тот момент, когда на город обрушился ливень. Что произойдет, если это случится? 11 Институт Кроппа официально не существовал. Место, куда направляли детей, совершивших убийство, могло быть только секретным. Никто никогда не назвал бы их убийцами, но ведь по природе своей они таковыми и были, подумал Маркус. «Мы как будто бы жили в сказке… Но не могли из нее выйти». Так говорил Никола Гави. Нигде не обнаруживалось никакого следа психиатрического института для несовершеннолетних. Ни адреса, ни мимолетной ссылки в Интернете, до которого даже самая секретная информация почти всегда доходит, хотя бы и слабым эхом. Мало материала нашлось в Сети и касательно Йозефа Кроппа, врача, австрийца по происхождению: это он задумал и создал заведение, где восстанавливалась психика малолетних, запятнавших себя ужасными преступлениями, всей тяжести которых они зачастую не понимали. Кропп указывался как автор нескольких публикаций о выработке чувства вины в детях и о способности совершать преступления в предподростковом возрасте. Но больше ничего, ни биографических данных, ни сведений о профессиональной карьере. Единственная зацепка, на которую Маркусу удалось набрести, находилась в статье, восхвалявшей воспитательное значение сказок. Пенитенциарий был уверен: причина такой секретности – желание защитить личное пространство малолетних пациентов. Болезненное любопытство публики грозило свести на нет любую возможность восстановления. Но такое место не могло оставаться неизвестным совершенно никому. Определенно были поставщики, снабжавшие институт всем необходимым; налоговые декларации, в которых обозначалась его деятельность; основная документация, касавшаяся профессиональных компетенций. Так или иначе, там имелся персонал, принятый на работу и получающий зарплату. Единственно возможное объяснение – институт носил другое название, прикрывался им и потому оставался незамеченным. Так Маркус наткнулся на центр помощи детям «Гамельн». Так назывался город из сказки братьев Гримм, в котором однажды появился Волшебный Флейтист. В сказке рассказывается, как он сначала освободил обитателей города от нашествия крыс, а потом, не получив обещанной платы, увел за собой всех детей. Странный выбор, подумал Маркус. Какая-то недобрая эта сказка. Институт «Гамельн» располагался в небольшом доме начала двадцатого века на юго-западе города. Вокруг раскинулся парк, который при свете фонарей казался неухоженным. Само здание, двухэтажное, было построено из серого камня. Окна, выходящие на фасад, закрыты темными деревянными щитами. Очевидно, что все здесь давно пришло в запустение. Стоя под дождем у ржавой железной решетки, Маркус рассматривал дом. Он вспоминал приблизительное описание соляного мальчика, данное Николой Гави. Каштановые волосы, карие глаза, ничем не примечательная внешность. Хрупкий, замкнутый, но тем не менее способный внушить непонятный страх. Почему он сюда попал? Какое тяжкое преступление совершил? Ответы, возможно, находятся в этом здании. В поздний ночной час оно отталкивало любопытных своим мрачным печальным видом. Так выглядят детские тайны. Маркус больше не мог ждать. Перелез через решетку, спрыгнул на ковер облетевшей мокрой листвы. Ветер все равно поднимал ее и кружил по саду, будто призраки детей играли в пятнашки. Сквозь шум дождя в шуршании листьев можно было расслышать их смех. Пенитенциарий направился к входу. Нижнюю часть фасада покрывали надписи, сделанные краской из баллончика: знак крайнего запустения. Входная дверь была забита досками. Маркус обошел дом, ища способ проникнуть в него. В щите на одном из окон первого этажа виднелось отверстие. Маркус встал обеими ногами на карниз, скользкий от непрекращавшегося дождя. Схватился за подоконник, подтянулся, потом, стараясь не соскользнуть, протиснулся в узкую щель. Он оказался по ту сторону щита; вода с одежды капала на пол. Первым делом Маркус полез в карман за фонарем. Включил его. Перед ним возникло что-то вроде столовой. Штук тридцать пластиковых стульев, одинаковых, расставлены вокруг низких круглых столиков. Такая упорядоченная расстановка не вязалась с запущенным видом здания. Казалось, стулья и столы все еще кого-то ждут. Маркус слез с подоконника, посветил на пол. Кирпичи составляли мозаику, затертую, выцветшую. Он двинулся дальше, обследовать другие помещения. Все комнаты походили одна на другую. Может быть, потому, что, не считая обломков мебели, они были пустые. Двери отсутствовали, стены светились бледной белизной там, где штукатурка не отвалилась от сырости. Всюду витал застарелый запах плесени, слышался звук падающих капель: это дождевая вода просачивалась сквозь перекрытия. Весь институт казался трансатлантическим кораблем, настигнутым бурей, покинутым командой. Шаги Маркуса гулко отдавались в пустоте – грустные, одинокие шаги гостя, который пришел слишком поздно. Он спросил себя, что же случилось здесь, какое проклятие обрушилось на это место, приведя его к столь бесславному концу. Пенитенциарий, однако, ощущал какую-то странную вибрацию. Опять он подошел к истине очень близко. Он был здесь, сказал себе Маркус, имея в виду тень человека, которую заметил на сборище у Аппиевой дороги. Маршрут его пролегал по этим местам за многие годы до того, как наши пути пересеклись той ночью. Маркус начал подниматься по лестнице, ведущей на верхний этаж. Ветхие ступеньки, казалось, вот-вот провалятся, не выдержав нагрузки. Он остановился на площадке. Короткий коридор вел налево. Маркус прошел по нему, заглядывая в комнаты. Ржавые кровати с железной сеткой, ломаные стулья. Большая ванная комната, душевая с попарно расположенными стояками, раздевалка. Но внимание пенитенциария привлекла комната, находящаяся в глубине. Переступив порог, он очутился в совершенно иной атмосфере. Стены были оклеены чем-то вроде обоев. На них были нарисованы сцены из знаменитых сказок. Он узнал Гензеля и Гретель перед пряничным домиком. Белоснежку. Золушку на балу. Красную Шапочку с корзинкой, где лежат пирожки. Девочку со спичками. Все персонажи, казалось, сошли со страниц старой, выцветшей книги. Но было в них что-то странное. Посветив фонариком, Маркус понял, что именно. Не было радости на их лицах. Никаких улыбок, обычных для сказочных героев. При взгляде на них возникало чувство неловкости, смущения. Что-то выбивалось из ряда. Пенитенциарий ощутил потребность поскорее покинуть комнату. Но пока он шагал к дверному проему, что-то хрустнуло под подошвой. Маркус опустил фонарь и увидел на полу капли воска. Ровная их вереница вела в коридор. Оттуда – на лестницу, вниз. Маркус решил за ними последовать. Капли привели его к тесной клетушке под лестницей; ряд их закончился у деревянной дверцы. Кто бы ни бродил здесь со свечой в руке, он прошел дальше. Пенитенциарий подергал ручку двери. Открыто. Он посветил фонариком. Перед ним простирался целый лабиринт комнатушек и коридорчиков. Маркус прикинул, что они занимают гораздо большую площадь, чем помещения на верхних этажах, будто бы здание ушло под землю, и скромная, видимая его часть не идет ни в какое сравнение с той, что скрыта. Маркус пошел дальше. Капли воска служили единственным ориентиром, без них он бы точно заблудился. Кирпичей на полу не было видно, их покрывал строительный мусор. Сильно пахло бензином, вероятно, из старой котельной. Здесь была собрана вся обстановка бывшего института. Матрасы покрывались плесенью в темноте, мебель понемногу загнивала от сырости. Подвал был огромным желудком, который медленно переваривал вещи: еще немного, и от них не останется и следа. Были там и игрушки, горы игрушек. Заржавевшие заводные куклы, машинки, лошадка-качалка, деревянные конструкторы, плюшевый медведь, весь вытертый, но с блестящими живыми глазами. «Гамельн» был чем-то средним между тюрьмой и психиатрическим заведением, но эти вещи напомнили пенитенциарию, что здесь все-таки жили дети. Через короткое время вереница капель завернула в одну из комнат. Маркус посветил внутрь. И не поверил своим глазам. Архив. В комнате громоздились картотеки, высились кипы листов – вдоль стен, в центре комнаты, до самого потолка. Но в бумагах царил полный хаос. При свете фонарика пенитенциарий прочел этикетки на каталожных ящиках. Там значились только даты. Благодаря этому Маркус смог прийти к выводу, что институт «Гамельн» функционировал пятнадцать лет, а потом по какой-то неясной причине был закрыт. Маркус начал исследовать документы, выбирая их наудачу, в уверенности, что беглого взгляда хватит, чтобы определить, представляют ли они интерес. Но, прочтя по несколько строк из пары листков, понял, что перед ним, пусть разрозненный и в беспорядке, не просто архив медицинских карт и бюрократических документов. Перед ним – дневник профессора Йозефа Кроппа. Здесь – ответы на все вопросы. Но эти залежи сведений оказались такими обширными, что именно это и затрудняло поиски истины. Без какого-либо логического критерия Маркус вынужден был положиться на волю случая. Он стал просматривать тетради Кроппа. «Как взрослые, так и несовершеннолетние обладают врожденной склонностью к убийству, – писал психиатр, – и эта склонность обычно проявляется в пубертатный период. Подростки в самом деле устраивают в школах настоящие бойни, безжалостно и хладнокровно применяя огнестрельное оружие. К убийцам в школах примыкают убийцы в бандах, мальчишки, которые объединяются в группировку и совершают убийства, чувствуя поддержку стаи». Но Кропп шел дальше, анализируя феномен убийства в возрасте невинности и душевной чистоты.