«Как меня угораздило в это ввязаться?!» – поразился я мысленно. Но эта мысль сразу вылетела из головы. Я понимал, что мне уже поручили задание – возможно, самое важное за всю мою карьеру, – и неотрывно смотрел на ложащуюся под колеса дорогу. СТИВ Идея переехать в Колумбию принадлежала Конни. Мы прожили в Майами четыре года, и вдруг она сказала: «Что ж, мне здесь понравилось! Куда дальше?» Не поймите меня неправильно. Мы полюбили Майами. Нам нравились пляжи, тепло и разношерстная публика. Это по-прежнему наш самый любимый город в США. А в то время мы еще начали строить дом в Форт-Лодердейле, и временами казалось, что мы проживем в Южной Флориде всю свою жизнь. Однако едва мы обустроились, как нам стало чего-то не хватать. Мы соскучились по событиям и жаждали новых приключений. Наверное, когда Конни задала мне тот вопрос, она догадывалась, что следующим рисковым предприятием в моей карьере станет поездка в Колумбию. В Майами я уже работал с делами, связанными с Эскобаром и его подручными, но в Колумбии я мог лично принять участие в его поисках. Раз уж я агент УБН и занимаюсь ловлей наркоторговцев, то почему бы не нацелиться на самую крупную рыбу? Конни соглашалась ехать только при одном условии: мы должны были взять с собой ее кота Паффа. Я подал заявление на перевод в Колумбию, и вскоре мне предложили место в историческом городе Барранкилья на севере Карибского побережья. Мы были полностью готовы к переезду, но через несколько недель мое имя убрали из списка и отдали место другому агенту, который уже выучил испанский. Я посчитал это несправедливым, и мы с Конни очень расстроились. Я подал жалобу, и через несколько месяцев мне позвонил куратор УБН и проявил участие, предложив подать заявку на одну из трех свежих вакансий в Боготе. Я так и сделал и наконец добился своего. Поискав информацию о Колумбии, мы с Конни поняли, что поездка в Боготу и правда станет одним из самых рискованных предприятий в нашей жизни. А еще она будет связана с опасностью. Конни по сей день хранит брошюру Госдепартамента США с таким советом для прибывших в Колумбию: «Семьи госслужащих США должны передвигаться между крупными городами только на самолете, потому что на них часто нападают, чтобы угнать машину или похитить пассажиров». Преступники перекрывали дороги под видом полиции и военных. Брошюра также предупреждала о частых взрывах. Конни спокойно собирала документы, необходимые для перевозки кота. На протяжении всех этих лет мы следили за новостями и уже знали о кокаиновых лабораториях в джунглях, подрыве автомобилей, убийстве судей, политиков и мирных жителей, которые становились случайными жертвами. Помимо наркоторговцев, кровопролитие в стране поддерживали боевики группировок «М-19» и «Революционные вооруженные силы Колумбии – Армия народа» (о них я уже упоминал). Зачастую они работали в тандеме с картелями, обеспечивая их безопасность в джунглях. За время службы в правоохранительных органах я повидал всякого, но до сих пор помню, как по телевизору показали родственников погибших пассажиров и тлеющие обломки рейса-203 авиакомпании «Авианка». Ранним утром 27 ноября 1989 года самолет взорвался через пять минут после вылета из Международного аэропорта Боготы Эль-Дорадо и обломки разбросало по склонам горы. В репортажах американского телевидения крупным планом показывали искореженный металл воздушного судна, обломки чемоданов и одежду, разбросанную по склону холма в окрестностях Боготы. Искалеченные тела пассажиров не снимали: слишком ужасное зрелище для прайм-тайма. Много позже я увидел их на колумбийском национальном телевидении, которое часто возвращалось к тому теракту в репортажах о Пабло Эскобаре. Бомбу заложил один из молодчиков Эскобара – в результате погибли все сто семь пассажиров и экипаж. Впоследствии я узнал, что этим рейсом должны были лететь двое наших агентов и кандидат в президенты от Прогрессивной фракции Сесар Гавирия. Я также выяснил, что разведка не доносила об угрозе теракта, так что наши агенты и Гавирия только чудом или по невероятному совпадению отменили свои поездки. Через несколько часов после крушения на радио «Караколь» позвонил неизвестный и сказал, что самолет взорвали «Лос-Экстрадитаблес», чтобы убить информаторов на борту. По его словам, они сливали полицейским информацию об убежищах Эскобара, из-за чего ему пришлось бежать. Однако в штаб-квартире УБН, находящейся на территории посольства США, считали, что настоящей целью был Гавирия, бывший руководитель предвыборной кампании Галана. Подрыв самолета «Авианки» стал следующим звеном в войне Эскобара с кампанией, начатой Галаном. Как и убитый кандидат, Гавирия жестко выступал против «Лос-Экстрадитаблес». Безжалостное убийство мирных жителей на борту самолета «Авианки» только подогревало негодование и отчаяние колумбийцев. Для Колумбии это был первый террористический акт на коммерческом рейсе. «Лос-Экстрадитаблес» казались неуязвимыми. Всего через несколько дней, шестого декабря, они нанесли следующий удар, подорвав пятьсот килограммов динамита у штаб-квартиры Административного департамента безопасности Колумбии в Боготе. Погибло шестьдесят человек, еще тысяча получили ранения, были уничтожены сотни зданий на расстоянии нескольких кварталов. Таким образом экстремисты надеялись избавиться от Мигеля Масы Маркеса – одного из главных врагов Эскобара. Однако он не пострадал и в следующие несколько лет служил одним из самых надежных поставщиков разведданных в Колумбии. Через пять месяцев, в мае 1990 года, преступники продолжили терроризировать город. «Лос-Экстрадитаблес» взяли на себя ответственность за подрывы автомобилей у двух крупных торговых центров Боготы, в результате которых погибло двадцать шесть человек и десятки получили ранения. Во время взрыва в торговых центрах находилось несколько сотен человек. Среди погибших оказалась семилетняя девочка и женщина на шестом месяце беременности. Нас с Конни не пугало даже число погибших. Наверное, когда мы смотрели на сцены кровавой расправы, сидя у себя дома в Форт-Лодердейле, мы просто не осознавали, насколько это реально. Нам обоим было слегка за тридцать, мы были молоды и рвались навстречу новому. Нас бы ничто не остановило. Конни поддерживала меня на каждом шагу, хотя для нее эта поездка означала очередное расставание с семьей и любимой работой. Родственники считали нас сумасшедшими, но Конни терпеливо объясняла им, что поездка в Колумбию – наша собственная инициатива и уникальная возможность узнать что-то новое. Едва мы закончили строительство дома, как утвердили мою заявку на поездку в Колумбию. Мы успели пожить в новом доме всего пару недель, а затем поехали в Вашингтон, на шестимесячные курсы испанского языка. Прожив на юге Флориды четыре года, я всё еще плохо говорил по-испански. Дом мы сдали семье другого агента УБН, и она отлично о нем заботилась даже в августе 1992 года, когда на юге Флориды бушевал ураган «Эндрю», который отнял жизни шестидесяти пяти человек и нанес миллиарды долларов ущерба. Тогда многие в нашем регионе остались без крыши над головой, но нам повезло: ураган выдрал только дерево во внутреннем дворе да пришлось заново штукатурить стены, которые сотрясали ветра, двигавшиеся со скоростью двести сорок километров в час. Конечно, нам было жаль покидать свой новый дом в Форт-Лодердейле, однако это никоим образом не повлияло на наше желание переехать в Колумбию. Мы были настроены очень решительно. А еще мы с Конни хотели детей. У меня было двое детей от предыдущего брака, но они жили с бывшей женой, а мы с Конни хотели завести общих детей. Однако у нас ничего не получалось. Еще во Флориде Конни прошла целый комплекс медицинских процедур – это не помогло, поэтому мы начали думать об усыновлении. Вскоре выяснилось, что усыновление в Южной Флориде – чистое вымогательство: неоправданно дорого, долго, и если вы не знаменитость с мешком денег, то ребенка вам не видать. Мы надеялись, что в Колумбии с усыновлением будет попроще, хотя и это не было решающим фактором при переезде. Мы с Конни без конца говорили о том, как нам не терпится перебраться на новое место, но, поднимаясь на борт самолета в Международном аэропорту Майами, я немного нервничал. Когда мы пролетали над Центральной Америкой и Дарьенским перешейком, я смотрел в иллюминатор на темнеющее небо и сжимал руку клюющей носом Конни. Без сомнения, Колумбия станет для нас одним из самых запоминающихся приключений, но для меня, как для агента по борьбе с наркотиками, это была самая важная миссия в правоохранительных органах – испытание мужества, которое потребует применения всех полученных знаний. Я был решительно настроен на поимку Пабло Эскобара. Месяцы изучения его биографии убедили меня, что он кровожадный монстр. Я не сомневался, что при встрече пристрелю его без колебаний. ХАВЬЕР Джо Тофт хотел, чтобы я как можно глубже окунулся в среду наркомафии, а это значило, что первое Рождество и Новый год в Колумбии я проведу в Медельине. Это была часть его грандиозного плана по поимке самого разыскиваемого в мире наркобарона – держаться как можно ближе к колумбийским служащим правопорядка и рисковать наравне с обычными полицейскими. Сотрудники НПК должны были убедиться, что УБН наконец поручило дело подходящим агентам, которые, невзирая на многочисленные препятствия, охотно посвящали личное время работе над делом. В Медельин также регулярно направляли агентов ЦРУ и сотрудников шестого отряда SEAL[35], но только агенты УБН считали Эскобара своей личной целью. Я всецело разделял такой подход. Бо́льшую часть времени. Но именно в тот год у меня были планы на выходные, связанные с некой хорошенькой девушкой, и мне совсем не улыбалось вместо этого торчать на опустевшей военной базе с горсткой колумбийских копов и агентов спецподразделений США. Не поймите меня неправильно, несмотря на разгул преступности, Медельин был чудесен: умеренно теплый климат, пышно зеленеющие горы вокруг, а еще я нигде в мире не встречал настолько привлекательных женщин. До того как картель превратил второй по величине город Колумбии фактически в зону боевых действий, Медельин – с почти двухмиллионным населением и довольно обширной территорией – был центром промышленности и экспортировал ткани и орхидеи. Однако с тех пор, как Эскобар объявил войну правительству и полиции, в день совершалось не менее двадцати убийств. В 1990 году из 4637 убитых наркомафией 350 были полицейскими. В 1991 году число убийств возросло до 6349 случаев. В городе так часто звучали выстрелы, особенно по выходным, что не хватало машин скорой помощи. Было обычным делом встретить у государственной больницы такси или частный автомобиль, примчавшиеся с истекающим кровью пассажиром на заднем сиденье. Еще страшнее были подрывы автомобилей. Люди никогда не знали, где сегодня рванет, и жили в постоянном ожидании смертельной опасности. Как-то раз бомбу взорвали рядом с ареной для корриды. Погибли двадцать молодых полицейских, находившихся на стоянке в служебной машине. Я присутствовал на похоронах восьми из них, с которыми успел подружиться. Погибших при исполнении полицейских из элитных подразделений по борьбе с наркотиками отпевали в часовне на территории штаб-квартиры Особого поискового отряда, а затем доставляли гробы в их родные города для погребения. Для убийства полицейских, за голову каждого из которых давали по сто долларов, Медельинский наркокартель прибегал не только к подрыву автомобилей. Часто картель нанимал молоденьких девушек, которые знакомились с копами в баре и приглашали к себе домой, где их поджидала группа sicarios. Перед неизбежной смертью полицейских нередко пытали. Еще одной распространенной, доказавшей свою эффективность тактикой был обстрел с движущегося мотоцикла, на котором сидели двое: один следил за дорогой, второй стрелял в жертву. В середине восьмидесятых, когда страну захлестнула волна преступности, так убивали в основном судей и политиков. Многие из моих информаторов в Медельине тоже погибли от рук убийц на мотоциклах. Сложно передать напряжение, висевшее в воздухе, ощущение постоянного нахождения под прицелом. В Медельине было настолько опасно, что нам не разрешали там задерживаться больше нескольких дней. Как гринго и агент УБН, я однозначно напрашивался на пулю, поэтому из аэропорта охрана везла меня в своего рода местную крепость на окраине города – полицейскую академию имени Карлоса Ольгина. Медельинская полицейская академия также служила штаб-квартирой Особого поискового отряда, состоящего из сотрудников элитного подразделения НПК по борьбе с наркотиками, которые тратили всё свое время на поиски Эскобара и его подручных. Особый поисковый отряд был создан в 1986 году по указу президента Барко и сменил несколько руководителей, прежде чем в 1989 году колумбийцы всерьез взялись за дело и поставили во главе медельинского отделения полковника Уго Мартинеса. Общее руководство группой осуществлял генерал Варгас, он же главный стратег. Мартинес, которому досталось отделение в Медельине, оказался очень толковым прирожденным лидером. Этот высокий, стройный и широкоплечий мужчина умел отдавать приказы так, что его слушались. За глаза его называли Флако (Худой). Мартинес был сильным человеком и требовал уважения к себе, хотя редко общался с другими членами поискового отряда напрямую, предпочитая тщательно изучать разведданные в офисе. Мартинес собаку съел на Пабло Эскобаре: знал его привычки, женщин и отмечал на карте Медельина его тайные убежища. Ему было известно, что после возведения очередного убежища Эскобар убивал архитекторов и подрядчиков. С Мартинесом у меня сложились довольно формальные отношения: мы регулярно встречались для обмена оперативными данными. Я сообщал о зацепках, собранных в ходе операций в США, и вел документацию для получения финансирования из Вашингтона. Мартинес в ответ делился разведданными, собранными о Медельинском картеле НПК. С самого начала я видел, что если кому и хватит мозгов и терпения для поимки Эскобара, так это Уго Мартинесу. Думаю, Эскобар это тоже понимал. Он ненавидел Особый поисковый отряд и лично Мартинеса за то, что они единственные из кожи вон лезли, чтобы его арестовать. Он также знал, что Мартинес неподкупен. Поэтому Эскобар минировал машины у полицейской академии имени Карлоса Ольгина и пытался отравить ее служащих. Он подкупал полицейских, чтобы те доносили ему о планах Особого отряда. Из-за этого Мартинес запрещал перед рейдами пользоваться телефонами академии. Ни попытки подкупа, ни огромное число угроз ему лично и в адрес его семьи не поколебали намерение Мартинеса поймать Эскобара живым или мертвым. Во всяком случае, поначалу. Когда ситуация в Медельине накалялась до предела, меня доставляли в полицейскую академию прямо на вертолете «Хьюи», в двери которого были вмонтированы пулеметы 30-го калибра. Вертушка для полета на базу ожидала меня в аэропорту Медельина. Оттуда было всего пятнадцать минут лету, а чтобы приземлиться на площадку у академии и не задеть растущие по периметру деревья, оба пулеметчика свешивались из дверей и помогали пилоту. Полицейская академия вмещала шестьсот копов и напоминала скорее военную базу, чем учебное заведение. За тщательно охраняемым внешним периметром с двумя въездами располагалось несколько зданий. Никакого забора не было, хотя прилегающие улицы были перекрыты бетонными блоками. База находилась в рабочем районе Манрике, и ночью отсюда открывался захватывающий вид на долину и огни одной из самых опасных трущоб Медельина, где Эскобар регулярно нанимал своих sicarios. Если не знать, на что смотришь, скопление огней на величественном склоне холма выглядело просто волшебно. Несмотря на тяжеловооруженных охранников, база подвергалась нападениям. Как-то ночью, когда мы поедали бургеры с пивом в баре «Кандилехас» на базе полицейской академии, нас обстрелял sicarios. Полицейские в штатском тут же достали оружие и принялись палить, в результате один из них застрелил патрульного. Я бросил бургер и пиво на столе и спрятался за машиной до окончания перестрелки, прихватив с собой двух оперативников ЦРУ. Они подбивали меня пробежаться по темному переулку в центр базы, но там нас гарантированно бы подстрелили, поэтому я приказал им не высовываться. Уверен, что это спасло им жизнь. На ночь я оставался в корпусе для сотрудников НПК, как гордо именовалось узкое здание без кондиционера и системы отопления. Летом мы никогда не закрывали окна, засыпая под непрерывный писк комаров и просыпаясь в укусах. Казарменные помещения располагались рядом со столовой, и в три часа ночи повара уже начинали греметь кастрюлями и готовить. В каждой казарме было установлено несколько двухъярусных кроватей, и часто я ночевал в одном помещении с группой сотрудников НПК. Стесненные условия, конечно, нельзя назвать удобными, но они сплотили нас вокруг общей цели. Еще я хорошо запомнил ванные комнаты: по одной на две казармы, без мыла и туалетной бумаги, где душ заменял кусок торчащей из стены трубы – ни лейки, ни горячей воды. Первое Рождество в Колумбии я встречал как раз в такой ванной комнате. В канун Рождества за опустевшую базу отвечал полковник Хорхе Даниэль Кастро, требовательный и очень надежный человек, который руководил патрульными в Медельине и готовил от пяти до семи операций по поимке Эскобара в день. Он с подчиненными пригласил меня на рождественскую вечеринку, которая стала для меня посвящением во всех смыслах этого слова. Ее устроили прямо на базе, в доме одного из патрульных, рядом с главной казармой, где меня разместили. Присутствовало около пятнадцати человек, в том числе жёны и дети сотрудников. Меня приняли очень радушно и активно накачивали местным пойлом «Агуардьенте Антиокеньо», чему я был только рад. Однако около двух ночи, когда я вернулся в казарму, наступила расплата, и следующие несколько часов я провел в общей ванной комнате, где меня нещадно рвало. По-видимому, эти звуки не давали уснуть Кастро в соседней казарме. Представляю, как он вздрагивал, когда меня в очередной раз выворачивало наизнанку. Кастро тут же поднял тревогу и перебудил всех сотрудников базы. – Дайте «Алка-Зельтцер»! – вопил полковник, обегая казармы. – «Алка-Зельтцер»! Срочно! Хавьер помирает! Быстрее, помогите! И он таки добыл мне «Алка-Зельтцер». – С Рождеством, – пробормотал я, обливаясь потом, обалдевшему от моего вида Кастро. И бросился обратно к унитазу. СТИВ Мы с Конни прибыли в Боготу 16 июня 1991 года, за три дня до того, как Пабло Эскобар сдался полиции. Поздним вечером воскресенья мы сошли с самолета «Американ Эрлайнс» и уперлись в унылую бетонную стену международного аэропорта Эль-Дорадо, без единого рекламного объявления. Больше всего он напоминал советский бункер, чем здорово подпортил нам первые впечатления. Вокруг творилась полная неразбериха и было шумно: скороговоркой раздавали указания на испанском служащие аэропорта, кричали дети, громко переговаривались прилетевшие семьи. Некоторые пассажиры вели себя агрессивно и толкались, и все пытались пройти вперед нас – двух растерянных гринго, с трудом разбиравших чужую речь. Несколько минут мы ждали escolta из УБН – вооруженную охрану, которая должна была встретить нас у трапа. Однако нас никто не искал, и мы пошли за толпой к стойке паспортного контроля, где дежурили угрюмые и въедливые служащие в форме цвета хаки. Пока мы стояли в очереди, к нам подошел агент УБН, но никакой вооруженной охраны, которую обещали по протоколу, с ним не было. Агент едва взглянул на нас и сделал знак, чтобы мы перешли в специальную очередь для дипломатических работников. По всему было видно, что необходимость встречать нас поздним вечером в воскресенье его угнетает, а по нескольким фразам, которыми нам удалось перекинуться, мы догадались, что выдернули его с веселой вечеринки, если не с многообещающего свидания. Как у всякого дежурного агента, у него были обязанности, которые некому было перепоручить. Прохождение таможни чуть не затянулось на всю ночь, потому что колумбийские таможенники отказались пропустить в страну нашего кота Паффа несмотря на то, что перед вылетом из Майами мы оформили все необходимые документы. Я так и не понял, были ли связаны проблемы с котом с тем, что мы въезжали по дипломатическим паспортам, или просто день был неудачный. В любом случае такой прием сложно было назвать радушным, и к концу процедуры оформления мы все – Конни, я и Пафф – были совершенно вымотаны. Уладить формальности с документами на кота удалось только к середине ночи. Встретивший нас агент стал еще более нелюбезным и привез нас к ветхому гостевому дому на окраине со словами, что ни один отель в Боготе не примет нас с котом. Бросив нас на обочине, он пожелал «удачи с кошкой». Мы с Конни занесли сумки в свою комнату на втором этаже. Дверь в комнату удивительным образом не доставала до потолка, причем проем был настолько большим, что в него мог пролезть и я, и любой другой человек. Место, где мы собирались провести ночь, даже с натяжкой нельзя было назвать ни безопасным, ни удобным. Сумки заняли почти всё свободное пространство, и мы вынуждены были постоянно через них перешагивать. Отправляясь ко сну, я положил свой девятимиллиметровый пистолет на прикроватный столик. Матрас оказался настолько пролежанным, что когда мы с Конни улеглись, то оба скатились в яму в центре и столкнулись на моей половине кровати. Почувствовав угрозу, Пафф тоже подскочил. Первая ночь в Боготе не понравилась даже коту. Несмотря на усталость, мы не могли заснуть. За окном раздались звуки выстрелов. Я схватил со столика пистолет, и выстрелы сменились пулеметными очередями. С таким оружием у меня не было ни шанса. Пулеметная очередь стихла, мы с Конни посмотрели друг на друга и задумались, во что ввязались на сей раз. И всё же мы пообещали себе извлечь максимум из этого приключения. Наверное, позитивный настрой помог, потому что на следующий день, когда мы впервые приехали в посольство, один из моих начальников предложил нам свою временную квартиру, куда нас пустили с Паффом. Рубен Прието с женой Франсес жили в отеле в модном районе Зона-Роза и должны были переехать на временную квартиру, но когда я поделился ужасными впечатлениями о прибытии, они любезно уступили нам квартиру и остались в отеле. Они тоже любили кошек. Мы прожили в их квартире несколько месяцев, прежде чем нашли постоянное жилье. В первую неделю меня вводили в курс дела и не поручали специальных заданий. Я сразу сошелся с Хавьером и Гэри и очень обрадовался, когда мне сказали, что мы вместе займемся поисками Эскобара. Еще в Майами я много читал о нем, но никогда не думал, что в Колумбии меня включат в спецоперацию в качестве одного из ведущих агентов. К тому же мне очень повезло, что к моему приезду Хавьер и Гэри наладили прекрасные отношения с НПК. Конечно, мне еще предстояло завоевать доверие и уважение колумбийцев, но благодаря поручительству Хавьера и Гэри меня приняли намного быстрее. Потом Гэри повысили и перевели в Барранкилью в качестве постоянного агента, и мы с Хавьером стали напарниками. Мы с Конни прибыли в Боготу в самое неспокойное время. На улицах были танки и повсюду дежурили угрюмые солдаты, вооруженные АК-47. То и дело мимо проезжали «технички», в кузове которых расположились совсем молодые солдаты с пулеметами 30-го калибра. Здание посольства США напоминало крепость в миниатюре. Его охраняли в несколько смен, и вооруженные колумбийские охранники следили за периметром. Они носили убогую коричневую форму, револьверы 38-го калибра или короткоствольные ружья 12-го калибра. Кроме того, в течение полного рабочего дня периметр патрулировали сотрудники НПК, вооруженные револьверами и длинноствольными ружьями, как правило, автоматами «Галиль» под патрон 7,62 мм. За посетителями следили полицейские в штатском. Повсюду были установлены камеры. За забором находилось еще больше охранников в коричневой форме и членов региональной службы безопасности посольства – подразделения Госдепартамента США, которое отвечало за охрану посольства и его сотрудников. Главный вход в здание посольства охраняли морские пехотинцы США, вооруженные пистолетами 45-го калибра, короткоствольными ружьями 12-го калибра, винтовками М-16 и AR-15. Они располагались на пуленепробиваемом пункте за дверями посольства, имели доступ ко всем камерам и совершали обход вдоль запертых защищенных дверей. Также в их обязанности входила проверка кабинетов на предмет оставленных на столах секретных документов. Нарушителям вручали розовый бланк извещения об увольнении. После получения трех таких бланков провинившегося сотрудника увольняли в связи с нарушением требований безопасности и высылали обратно в США. Автомобили, заезжающие в ворота посольства, проверяли сотрудники частного охранного предприятия: открывали капот и осматривали днище при помощи фонарика и зеркала в поисках взрывных устройств. На входе посетителя досматривали морские пехотинцы. После прохождения всех проверок службы безопасности и получения пропусков мы с Хавьером активно занялись делом. Хавьер сразу произвел на меня хорошее впечатление. Он приехал в Колумбию за три года до нас, говорил по-испански, а его умение мастерски имитировать акцент, характерный как для Медельина, так и для Боготы, пришлось весьма кстати. Он знал всех полицейских и мелких наркодилеров (из которых сделал информаторов) и, конечно, лучшие бары.