Заключенные иногда писали мне и предлагали помощь в текущих расследованиях, но я к такому относился скептически. Однако писем с благодарностью я раньше не получал. Я показал письмо Хавьеру. Конечно, мы сразу поняли, от кого оно. ХАВЬЕР Мы называли его Оскар. Личность этого человека я не могу раскрыть и сейчас. Он был информатором – очень хорошим информатором, – который рассказал свою историю сначала генеральному прокурору США, а затем нам. Оскар сообщил настолько ценные сведения, что мы решили перевезти его в США. Впоследствии он тайно дал показания перед конгрессом США. Опасаясь, что Эскобар его убьет, мы включили Оскара в Программу защиты свидетелей. На встрече в Медельине Оскар обрисовал нам ужасающую картину того, что на самом деле происходит в «Ла-Катедраль» через год после великодушной сдачи наркобарона властям. Наши опасения подтвердились: Эскобар проводил встречи с подручными прямо в тюрьме, где у него был доступ к защищенным радиопередатчикам, факсам и телефонам. Он раздавал распоряжения о похищении и убийстве своих недругов, включая свидетелей, которые могли бы выступить на суде над Норьегой в Майами. Одного из нанятых Эскобаром наемных убийц даже поймали в США, куда он отправился для выполнения приказов наркобарона. Оскар был непосредственным участником описываемых событий. Он единственный выжил после массовой резни наркоторговцев, которую Эскобар организовал прямо из тюрьмы. Всё началось с мешка денег – сгнивших банкнот, которые откопали sicarios. Купюры были плохо защищены от влаги и просто сгнили под землей. Наемные убийцы принесли мешок в тюрьму и доложили Эскобару, что нашли деньги в Медельине, на территории, принадлежащей Херардо Монкаде, одному из подчиненных Эскобару наркоторговцев. sicarios сказали, что Монкада со своим партнером Фернандо Галеано утаили эти деньги от Эскобара. Оскар считал, что sicarios завидовали Монкаде и Галеано и донесли Эскобару специально, чтобы от них избавиться. План сработал: Эскобар впал в бешенство и принялся кричать, что его предали два партнера, которым он больше всех доверял. Он потребовал привести их обоих в тюрьму на «допрос». Ничего не подозревающие Монкада и Галеано приехали на встречу, даже не взяв с собой главу личной службы безопасности Диего Фернандо Мурильо Бехарано, больше известного под прозвищем Дон Берн. Едва наткнувшись взглядом на мешок с испорченными купюрами, Монкада сразу понял ход мыслей Эскобара. Запинаясь, он попытался заверить босса, что они ничего от него не скрывали – просто закопали деньги пять лет назад и напрочь о них позабыли. Эскобар молчал, но все чувствовали напряжение в воздухе. Он обвинил партнеров в краже двадцати миллионов долларов дохода от продажи кокаина и напомнил, что у них была возможность заниматься наркоторговлей только потому, что он пожертвовал своей свободой ради борьбы против экстрадиции. Эскобар потребовал выплачивать ему по двести тысяч долларов с каждой экспортируемой поставки кокаина. Когда мужчины, которые были его друзьями детства и многолетними партнерами по бизнесу, возмутились размеру суммы, Эскобар не сдержался. По словам Оскара, он схватил палку и принялся избивать Монкаду. sicarios тут же убили Галеано. Тела разрезали на куски и сожгли. Эскобар заявил, что отнимет у убитых всё имущество – ранчо, компании, дома, – и приказал убить членов их семей и сотрудников. В качестве ужасающего напоминания о своей безраздельной власти он приказал наемным убийцам отправить женам убитых наркодельцов их обугленные пенисы. Подобными зверствами Эскобар приближал собственную смерть. От предоставленных Оскаром сведений волосы вставали дыбом, и колумбийские власти больше не смогли игнорировать происходящее в «Ла-Катедраль». Гавирия приказал перевезти Эскобара в более надежную тюрьму – перестроенные казармы на окраине Медельина. Наркобарон, разумеется, отказался сделать это тихо и потребовал встречи с высокопоставленными представителями федеральной власти, которые должны были приехать к нему в «Ла-Катедраль». На переговоры отправились заместитель министра юстиции Эдуардо Мендоса и директор Федерального бюро тюрем США, подполковник Эрнандо Навас. Они повели себя крайне неосмотрительно, не взяв с собой вооруженных escoltas. Считали, что достаточно будет сказать Эскобару, что его временно переводят в казармы для совершенствования системы безопасности «Ла-Катедраль». Однако в тот день Эскобар был не в духе. Госслужащих проводили в шикарную камеру, окружили и сообщили, что из здания они выйдут только ногами вперед. Вместе с Мендосой и Навасом в заложники взяли начальника тюрьмы. Позже Мендоса расскажет, как самый преданный sicario Эскобара по прозвищу Попай тыкал в него стволом «узи» и грозился убить. Около четырех утра, пока подручные Эскобара продолжали запугивать заложников, снаружи раздалось два взрыва, крики и стрельба. Сотни солдат штурмовали тюрьму, чтобы спасти заложников и поймать Эскобара, который вместе со своим братом Роберто и горсткой подручных сбежал по туннелю. Даже тяжеловооруженные войска с ищейками, окружившие Энвигадо, не сумели найти никого из группы Эскобара. Преступники спрятались в одном из многочисленных убежищ, которые картель подготовил в Медельине и окрестностях. Одежда на Мендосе превратилась в лохмотья. Позже он расскажет на пресс-конференции, как его спас солдат, заставивший ползти по грязи, чтобы не схлопотать пули, рикошетом отскакивающие от стен. Я узнал о побеге Эскобара из утренних новостей. В посольстве все стояли на ушах и задавали одни и те же вопросы. У нас еще не было информации, но в офис то и дело кто-то заходил и требовал ответа. Посол общался с президентом Колумбии, Джо Тофт – с главой НПК, а мы – с напарниками из НПК. Сотрудники ЦРУ наверняка пытались выяснить подробности по своим каналам – у колумбийских военных и в службе разведки. Спустя короткое время Тофт вызвал нас со Стивом к себе в кабинет и сообщил, что посол немедленно направляет нас в Медельин; в аэропорту Боготы уже подготовили к вылету самолет УБН. Первоначально запрос пришел из НПК, поскольку в стране воцарился хаос. СМИ раструбили о побеге, и кто-то позвонил на радио, представился Эскобаром и заявил, что колумбийские власти сами нарушили договоренность, а он, Эскобар, ничего не такого не сделал. Мы со Стивом собрали вещи и поспешили в аэропорт. Тофт дал нам задание осмотреть тюрьму и добыть любую ценную информацию. Как и все в отделении УБН, мы были взбудоражены. Побег развязал нам руки. Поиски самого главного преступника возобновились! У нас появился шанс привлечь Эскобара к ответственности. Когда мы прибыли в медельинский аэропорт в Рионегро, нас уже ждал вертолет «Хьюи» с двумя 30-калиберными пулеметами по бокам. На лобовом стекле было хорошо видно заделанное пулевое отверстие. За последующие восемнадцать месяцев поисков Эскобара я не видел ни одного вертолета НПК без хотя бы одного пулевого отверстия. Обменявшись нервными смешками с пилотом, мы взлетели и направились в сторону полицейской академии имени Карлоса Ольгина, с нетерпением ожидая от главы НПК официального разрешения на посещение «Ла-Катедраль». К Стиву, который на тот момент находился в Колумбии уже год, я всё еще относился несколько настороженно. Его испанский по-прежнему оставлял желать лучшего, хотя он не упускал случая попрактиковаться. Общались мы мало. Пока Эскобар был в тюрьме, мы вместе сидели на презентациях УБН и провели несколько операций, масштаб которых не мог сравниться с задачей поимки наркобарона. Стив вызывал у меня сомнения еще и потому, что мы казались полными противоположностями друг друга. На первый взгляд наш тандем был странным, однако впоследствии индивидуальные различия сыграли нам на руку. Стив был очень организованным человеком – я же, напротив, ненавидел бумажную волокиту. Зато мне удалось выстроить широкую сеть контактов в правоохранительных органах Колумбии, и к этим ребятам мы могли обратиться в любое время дня и ночи. Нас свели вместе поиски Эскобара, и во многих отношениях Стив стал моим самым надежным напарником и лучшим другом. И вот я ворочаюсь на кровати Пабло Эскобара – сна ни в одном глазу! – и снова натыкаюсь взглядом на статуэтку Девы Марии. Не так я себе представлял первую ночевку в «Ла-Катедраль» – впрочем, я вообще никогда не думал, что добровольно полезу в логово льва – отель класса люкс, заменивший наркобарону-миллиардеру тюремную камеру. Сперва нам пришлось договориться с военными. Тофт отправил нас в «Ла-Катедраль», чтобы на следующий день после дерзкого побега Эскобара мы собрали как можно больше полезных данных. Однако после приземления у полицейской академии имени Карлоса Ольгина в Медельине нам со Стивом требовалось официальное разрешение на посещение тюрьмы. Это означало, что мы должны официально представиться командующему офицеру – человеку, который нам никогда особенно не нравился и который занял пост Уго Мартинеса, переведенного в Испанию после сдачи Эскобара властям. Полковник Лино Пинсон отличался высоким ростом и большим самомнением. В накрахмаленной до хруста форме НПК он выглядел очень внушительно. Рядом с ним нас постоянно преследовало ощущение, что мы, американцы, тут не к месту. Впрочем, его сложно винить. На его месте мы наверняка считали бы так же. В общем, когда мы пришли к нему в кабинет обсудить допуск в «Ла-Катедраль», не было ни радушного приема, ни приторных чашечек tinto. Пинсон ясно дал понять, что он тут главный и только он решает, как организовать поиски Эскобара. Он отпустил нас довольно быстро, не дав вставить и слова. Пинсон относился к своей миссии настолько же спокойно, насколько мы были готовы рвануть с места, чтобы поймать Эскобара. После побега Эскобара на базе царила неразбериха, и у Пинсона был свой взгляд на то, как осуществлять руководство. Технических средств для поимки Эскобара у него не было; ни с нами, ни с сотрудниками ЦУСПР он почти не консультировался. Когда на базу приехали два сотрудника ЦУСПР в штатском, Пинсон поприветствовал их чисто формально. Он собирался контролировать ситуацию железной рукой. Это в принципе была плохая идея, и с каждым днем обстановка на базе накалялась. Сотрудники колумбийских разведслужб ненавидели Пинсона: он заставлял их вставать в шесть утра и отжиматься вместе с новобранцами НПК. И это после того, как они всю ночь прорабатывали ниточки, ведущие к Эскобару! Сотрудники ЦУСПР привыкли ни перед кем не отчитываться, но их начальник отбыл в Боготу, и Пинсон потребовал, чтобы теперь они отчитывались перед ним. Так дальше продолжаться не могло, конфликт был неизбежен. Едва ли не первое, о чем мы попросили Тофта, – связаться со своим приятелем Октавио Варгасом Сильвой, основателем первого Особого поискового отряда, чтобы тот немедленно вернул Мартинеса на место руководителя медельинского отделения. Мы почти умоляли! Ни с кем другим мы работать не могли. Уладив формальности в академии, мы со Стивом загрузились в вертолет «Хьюи» и уже через двадцать минут были в Энвигадо. Вертолет приземлился на зеленом холме в трех километрах от «Ла-Катедраль», поскольку вокруг здания Эскобар приказал вкопать столбы, чтобы на территорию не мог сесть вертолет с вооруженными людьми. Также он озаботился установкой пушки, которая при необходимости могла сбивать слишком близко пролетающие самолеты. Стоит отдать ему должное: он всё продумал, как военный стратег. Явно опасался нападения недругов из госструктур и конкурирующих картелей. Мы поднялись вверх по ухабистой грязной дороге, частично размытой проливными дождями и заваленной булыжниками. Небольшая группа сотрудников ЦУСПР ожидала нас у ворот тюрьмы. Они уже провели разведку местности и показали нам полигон, где заключенные практиковались в стрельбе, и дом начальника тюрьмы, находившийся прямо за оградой. В ограждении за зданием тюрьмы имелась дыра. Не калитка – просто дыра, сквозь которую, минуя контрольно-пропускные пункты, могли приходить и уходить люди. Также на территории было обустроено полноразмерное футбольное поле с освещением для вечерних игр. Позднее в ряде комнат мы нашли кубки, которые свидетельствовали о том, что в тюрьме Эскобар проводил собственные состязания. Внутренняя отделка здания сильно пострадала в ходе перестрелки между колумбийскими властями и людьми Эскобара. На полу хрустели стеклянные осколки, а стены были изуродованы многочисленными вмятинами от пуль. В главном здании располагалось несколько кабинетов для работников тюрьмы, за которыми следовало два ряда стальных решеток, выкрашенных в зеленый цвет. Это были единственные решетки во всей тюрьме, чьей целью было создать у посетителей иллюзию, что этот шикарный курортный комплекс на самом деле тюрьма. Этакий приветец от Эскобара, подачка колумбийским властям. Вот он я, смотрите, сижу в тюрьме, пусть и самолично спроектированной для себя любимого. За решетками находился медпункт, кладовые, кухня и еще кабинеты. В просторной комнате отдыха были установлены столы для бильярда и пинг-понга, а также безвкусное, писанное масляными красками полотно, на котором Эскобара изобразили рядом с отцом Рафаэлем Гарсия Эрреросом. В благотворительные фонды этого католического священника Эскобар жертвовал миллионы и, конечно, не преминул воспользоваться его помощью в переговорах с колумбийским правительством, когда организовывал свое демонстративное шоу со сдачей властям. Мы чего-то такого и ожидали от тюрьмы, выстроенной Эскобаром: не тюрьма, а загородный клуб, набитый предметами роскоши, например, телевизорами, холодильниками и стереосистемами последней модели. Но дизайн и сама организация нас поражали. Ни американская, ни колумбийская разведка не знала, как молодчики Эскобара ухитрились затащить такие габаритные вещи на верхушку холма. Также мы не нашли никаких свидетельств, что Эскобар нанимал архитекторов и строителей для постройки шале на склоне холма за тюрьмой. Позднее мы узнали от сотрудников НПК, что Эскобар никогда не спал на одном месте дольше двух ночей подряд (включая собственную «камеру»). В коттеджах по соседству он устраивал вечеринки и по очереди ночевал в каждом из них. Все домики были красиво оформлены вазонами, подвесными кашпо, шикарными мебельными и декоративными тканями. В одном из коттеджей обнаружилась ванная комната, защищенная как бункер: с бетонными стенами толщиной более метра. В одной из спален каждого шале обязательно была потайная дверь, ведущая в туннель для побега в горы. До нас доходили слухи, что по окончании срока заключения Эскобар собирался превратить эту тюрьму в курортный отель. Поговаривали, что в доме куча тайников с деньгами. Вскоре после побега Эскобара прошел слух, что три младших офицера, охранявших тюрьму, нашли caleta[41] с несколькими миллионами долларов и не сообщили об этом властям. По возвращении в Боготу они все вышли в отставку. Точную сумму находки никто не называл, но деньги явно были немалые. Также говорили, что один campesino нашел схрон с деньгами на берегу реки, бегущей из грязного хода у тюрьмы. Campesino признался полиции, что присвоил немного денег, а когда копы удивились, почему он не взял всё, он ответил, что ему было некогда: пора было доить коров. Первые недели после побега Эскобара в тюрьме творилась неразбериха и все были очень загружены. То и дело взлетали и садились вертолеты, перевозившие группы специалистов для прочесывания здания и окружающей территории. Мы пригласили опытных следователей с георадарами для поиска захороненных человеческих останков, но на территории тюрьмы так их и не обнаружили. Личная «камера» Эскобара состояла из просторной спальни и кабинета, удивившего нас идеальным порядком. Постель была заправлена, а ванная комната просто сияла чистотой. У Эскобара был пунктик на больших и чистых ванных комнатах: во всех его убежищах мы неизменно обнаруживали сияющую ванную комнату с современной сантехникой. Также в его комнатах размещался целый арсенал оружия и нарукавники для охраны, а за дверью «камеры», у перил патио, был установлен мощный телескоп последней модели. Сотрудник НПК сообщил, что с его помощью Эскобар смотрел на жену и детей, когда говорил с ними по телефону. В кабинете, в корзине для мусора, мы нашли кассету с фотопленкой. После проявки мы увидели снимки Эскобара, в том числе ныне печально известный, где он в синем свитере; эту фотографию мы поместили на плакаты с объявлением о розыске, в которых предложили два миллиона долларов за помощь в поимке наркобарона. В дополнение к этому колумбийское правительство обещало выплатить информатору более шести миллионов долларов. Кстати, о плакатах: Эскобар собрал все плакаты, в которых его объявляли в розыск в Колумбии, и почти все выходившие о нем статьи. Также мы обнаружили стопку самиздатовских книг с автографами Эскобара и его sicarios. Томики в кожаном переплете содержали карикатуры на США и были не просто подписаны Эскобаром, а упакованы в подарочные коробки из мягкой кожи превосходного качества. Мы так и не смогли выяснить, кто их напечатал. Работы и так хватало. Находки нас очень заинтересовали, и мы стремились всё сфотографировать. Помимо книг с карикатурами, мы нашли книги об уходе за почтовыми голубями. В тюрьме обнаружили несколько клеток для голубей, в том числе одну за пределами «камеры» Эскобара. Голуби разносили его поручения подчиненным и членам картеля. Сейф в кабинете Эскобара был пуст. Разумеется, все наличные он забрал, подаваясь в бега. В шкафу были аккуратно сложены кружевные неглиже и секс-игрушки, в том числе вибраторы. В письмах, адресованных Эскобару, тоже царил удивительный порядок. Эскобар хранил все угрозы недругов. Также мы нашли письма матерей, предлагавших наркобарону своих дочерей для сексуальных утех. Несмотря на разгульный образ жизни, детей своих Эскобар любил. За пределами его личной «камеры» была оборудована гостиная зона, откуда открывался вид на игровую площадку с домиком для игр, в который было проведено электричество и вода. Мы со Стивом сразу присоединились к сотрудникам службы разведки и Алонсо Аранго Саласару – второму человеку в ЦУСПР, который руководил обыском тюрьмы. С Аранго у нас были хорошие отношения, да и встретил он нас с распростертыми объятиями, и около трех месяцев мы вместе с его людьми прочесывали всю территорию. Среди приглашенных экспертов был также агент Управления по контролю за оборотом алкогольных напитков, табачных изделий, огнестрельного оружия и взрывчатых материалов (Bureau of Alcohol, Tobacco, Firearms and Explosives, АТФ) Дж. Дж. Бальестерос, который в течение нескольких недель составлял опись огромного арсенала вооружения и выяснял происхождение конфискованного оружия. Джея разместили в Боготе и приписали к отделению УБН в посольстве. Своему начальству в штаб-квартире АТФ в Вашингтоне Джей не сказал, что помогает нам в Энвигадо, и это всплыло лишь через несколько дней. Его немедленно вызвали обратно в Боготу, что для нас стало большой потерей. Джей заработал отличную репутацию в НПК, бегло говорил по-испански, и сведения, которые ему удалось добыть в результате работы в «Ла-Катедраль», были бесценны. Так что Джея мы провожали очень тепло. Еще одним приятным воспоминанием о том времени стали подначки Аранго. У него было довольно своеобразное чувство юмора: к примеру, он подбил меня первую ночь в «Ла-Катедраль» поспать в кровати Эскобара. Стив еще до темноты отбыл в Боготу, чтобы руководить поисками наркобарона из штаб-квартиры УБН, а я остался в тюрьме с колумбийскими копами и сотрудниками ЦУСПР. Колумбийские служащие спали в общих комнатах, примыкающих к апартаментам Эскобара, – как раз там, где до них размещалась небольшая армия sicarios. Я выдержал всего одну ночевку в кровати Эскобара, но остальные ночи провел в общих комнатах вместе с остальными. Дело было отнюдь не в кровати: она-то как раз была на удивление удобная, большая и явно сделанная на заказ, с бетонным основанием и двумя жесткими матрасами, уложенными друг на друга. Я сменил постельное белье и, когда пришло время отправляться на боковую, улегся под цветное одеяло. Спальню окутала зловещая тишина, и я ворочался, мучаясь от бессонницы. После перелета из Боготы, суматошного и весьма насыщенного впечатлениями дня, в течение которого мы обыскивали вещи Эскобара, я устал, но сон не шел. Свежий горный воздух за окном бодрил. Мы были далеко от города: с наступлением ночи здание поглотила тьма, настолько плотная и глубокая, что по спине забегали мурашки. Статуэтку Девы Марии я заметил сразу, как вошел в комнату, и теперь, неспособный уснуть, включил прикроватную лампу и принялся мерить шагами комнату. Вот она, подсвеченная лампой, – керамическая статуэтка, воплощение чистоты, с младенцем Иисусом на руках. У меня в голове не укладывалось, как преступник, убивший тысячи невинных людей, молился Деве Марии, просил ее защиты и благословения. Я вернулся в кровать, но так всю ночь и пролежал с открытыми глазами, пытаясь понять Пабло Эскобара: неужели в таком грешнике могла затаиться частичка добра, вера в Бога и Деву Марию? Чем дольше я об этом думал, тем сильнее злился. Перед глазами вставали гробы с мертвыми телами полицейских – с тех пор как я прибыл в Колумбию, я повидал немало похорон, – а еще искореженные обломки самолета «Авианки» и паника на улицах Боготы после убийства Галана. И как после такого уснуть? В пять утра стук кастрюль с примыкающей кухни положил конец моим мучениям. Сотрудники НПК готовили завтрак, и в спальню просочился насыщенный, слегка ореховый аромат заварного кофе. Я не очень люблю кофе и пью его довольно редко, но запах меня взбодрил и наполнил силами для нового дня, приближающего нас к выполнению великой задачи – призвать к ответу убийцу-наркобарона. СТИВ Как же меня доконала отварная курица! Сморщенная синюшная курица с остатками перьев, торчащих из плотной пупырчатой кожи. Я через силу пихал ее в себя, потому что – в отличие от риса и картофеля, которые на базе Карлоса Ольгина подавали почти каждый день на завтрак, обед и ужин, – ее, как и любой другой белок, мы видели редко. Так кормили колумбийских копов, а нам с Хавьером следовало показать, что мы готовы заново пройти вместе с ними длинный путь повторных поисков Эскобара. Поэтому я усердно давился курицей. А если курицы не было, приходилось есть пустой рис и картофель. Вкуса никакого, поэтому мы заливали рис кетчупом, чтобы хоть так вызвать аппетит. Рис я люблю по сей день. Для того чтобы завоевать доверие полицейских, мы ночевали с ними в общих комнатах на двухъярусных кроватях. В каждой комнате находилось по семь человек. Спать приходилось на комковатых отсыревших матрасах, накрывшись тонким солдатским одеялом, а ведь за окном горы, прохладно! По утрам из труб в душевой плевками шла холодная вода, а туалетная бумага и мыло для обитателей базы в принципе были недоступной роскошью. Основная работа по поиску Эскобара велась именно здесь, на базе Карлоса Ольгина, так что нам с Хавьером следовало ночевать с местными полицейскими в одной казарме и жить в таких же тяжелых условиях. Вот почему я давился той курицей, а в первые дни своего пребывания на базе выполнял приказы Пинсона, в целесообразности которых сомневался. К счастью, наша горячая просьба вернуть Мартинеса на базу наконец была услышана, и Тофт с послом сначала убедили в этом директора НПК генерала Октавио Варгаса Сильву, а он в свою очередь убедил колумбийского президента. Через два месяца после побега Эскобара Уго Мартинеса перевели из Испании обратно на базу и назначили руководителем операции. Тогда я с ним и познакомился. Это был высокий спортивный мужчина с густой темной шевелюрой, который всегда носил зеленую форму. Дружелюбный в общении и окутанный аурой профессионала и отличного руководителя, Мартинес никогда не болтал попусту и не отводил взгляда при разговоре. Он умел внимательно слушать и был неизменно вежлив, однако ни у кого и сомнений не возникало, кто тут главный. Ему не нужно было об этом напоминать – все это и так чувствовали. К моменту нашего знакомства я уже год работал в Колумбии. Благодаря Хавьеру у меня сложились хорошие отношения с Мартинесом. Хавьер поручился за меня как за своего напарника, поэтому Мартинес сразу принял меня в Особый поисковый отряд. Он всегда был готов меня выслушать и терпеливо отвечал на бесконечные вопросы, невзирая на мой плохой испанский. Возвращению Мартинеса обрадовались не только мы с Хавьером – другие сотрудники тоже заметно оживились. Мартинес принес с собой надежду, и все вдруг уверились, что в этот раз наконец доберутся до Эскобара. Мы с Хавьером частенько шутили, что нам удалось снова собрать банду и теперь мы помчимся вперед на всех парах. Сразу после побега Эскобара Тофт настоял, чтобы один из нас всегда находился в Медельине, а второй – в посольстве. Мы должны были следить за обыском тюрьмы и собирать полезные данные, но поиски Эскобара оставались в приоритете. В этот напряженный период то и дело приезжали всевозможные специалисты разведки и прочие аналитики, а еще группы госслужащих, причем последние скорее из нездорового любопытства, желая хоть краем глаза взглянуть на тюрьму, в которой провел год самый известный преступник в мире. Мы работали практически без передышек, график был ненормированный. В Боготе мы старались хотя бы раз в день заглядывать домой, чтобы немного поспать, принять душ и переодеться. Со временем эта сумасшедшая гонка обретала черты контролируемого хаоса. Рождество один из нас – по приказу начальства – должен был встретить в Колумбии. Будучи холостяком, Хавьер великодушно взял эту обязанность на себя, чтобы мы с Конни могли съездить домой повидать родных. Он отдыхал на другие праздники, хотя в целом эти восемнадцать месяцев повторной погони за Пабло Эскобаром мы не могли думать ни о чем, кроме службы. Личная жизнь отошла на второй план. Я время от времени видел Конни, Хавьер и вовсе ушел в работу с головой. Впрочем, круглосуточная работа нас не особо смущала. Мы оба страстно мечтали найти Эскобара. Для этого мы отслеживали звонки на организованную на базе горячую линию и старались не пропускать ни одного рейда ребят Мартинеса. Вообще говоря, политика американских ведомств запрещала сопровождать колумбийских полицейских на рейдах, и мы с Хавьером до хрипоты спорили по поводу несоблюдения приказов, которые предписывали не покидать периметр медельинской базы. Мы понимали, что эти приказы созданы для нашей безопасности и что все американские сотрудники на базе обязаны подчиняться единым правилам. Но мы также понимали и другое: если мы спрячемся за спины сотрудников НПК и позволим им в одиночку рисковать жизнью в поисках Эскобара и его подручных, мы не сможем выполнить поставленную перед нами задачу. Так что с самого начала работы в Медельине мы с Хавьером пришли к общему решению, что нам необходимо выезжать на операции НПК, особенно элитного подразделения ЦУСПР. Мы покидали базу с сотрудниками НПК, когда считали, что это обоснованно, и уговорились не сообщать об этом другим американцам, чтобы не ставить их в неудобное положение, ведь иначе им пришлось бы донести о наших нарушениях в штаб-квартиру в Боготе. Американские военные наверняка понимали, чем мы занимаемся, но не задавали вопросов, и нам не пришлось ничего объяснять. Этот вежливый нейтралитет мы сохраняли все полтора года повторных поисков Эскобара. Знал ли Тофт о том, что мы покидаем базу ради совместных операций и организации слежки с НПК? Не знаю. Но это был умный человек, наверняка он догадывался. По крайней мере, некоторые его приказы явно свидетельствовали о том, что ему известно о нашем участии в рейдах. Например, он приказывал нам не носить длинноствольное оружие – гладкоствольные и нарезные ружья – и одежду защитного цвета, в которой нас можно было принять за колумбийских полицейских или военных. Мы не оспаривали эти приказы, а Тофт в свою очередь не мешал нам работать. Мы всегда предоставляли ему информацию, полученную в Медельине, рассказывали об операциях НПК и результатах этих операций. Тофт знал, что мы также передаем данные отделениям УБН в других странах мира, и следил, чтобы у нас были все ресурсы для выполнения задачи. Он никогда не спрашивал, покидаем ли мы базу, а мы никогда об этом не заговаривали. Колумбийцы тоже знали, что мы нарушаем правила, и старались не подвергать нас смертельной опасности. Мы не вмешивались в руководство операциями, а они следили, чтобы нам ничего не угрожало, хотя это всё равно был своего рода самообман, поскольку жизнь в Медельине по определению опасна. Но самые большие трудности были сопряжены не с ежедневными угрозами, отвратной едой, отношениями с местными полицейскими или отсутствием отдыха. Мне до сих пор горько признавать, что больше всего препятствий в поисках Пабло Эскобара создавали наши коллеги американцы. Отношения между колумбийским отделением УБН и другими разведслужбами США, такими, как ЦРУ и АНБ, были накалены до предела. Между УБН и ЦРУ развилась нездоровая конкуренция, главным образом, потому, что руководитель резидентуры ЦРУ в Колумбии презирал нашу работу. Будучи ведущими агентами УБН в Колумбии, мы с Хавьером сосредоточили усилия на правовых аспектах и доказательстве вины Эскобара. Мы постоянно искали улики, которые можно использовать против наркоторговцев в американском суде. Перед ЦРУ стояла иная задача: их больше интересовали мятежники, такие, как FARC, и их связи с коммунистическим режимом. Десятками уничтожая колумбийских сотрудников органов правопорядка, группировка FARC приобрела такое огромное влияние, что 9 ноября 1992 года Гавирия ввел в стране чрезвычайное положение. Он обрушился с критикой на «террористов, убийц и похитителей – на эту кучку свихнувшихся фанатиков, которые не удосужились прочесть в газетах о крушении коммунистического тоталитаризма». Гавирия, разумеется, понимал, что FARC теперь занимается не только распространением идеологии марксизма. Как он справедливо заметил: «Они стремятся только к обогащению своих главарей и росту капитала в чековых книжках, зарабатывая на похищении людей и вымогательстве, нанимая убийц и требуя с населения плату за защиту».