– Понимаешь, ну как было по-другому? Прислали бы эсэмэс, тебя бы тут же распылило, написали бы в личку, тебя бы распылило, письмо бы прислали, не знаю, – тоже. – Да ладно, забей, Оля, – усмехнулась Прасковья. – Сколько там длится ментальное замещение это? От силы три часа. Да. Трудновато было бы до вас добраться при таком раскладе. Надо побыстрее с этим закончить. Сколько сейчас? Ага, почти четыре. – Хоть перекуси! – предложила Ольга. Прасковья поблагодарила и ответила, что с удовольствием попьет потом и остывшего чая, на что Ольга покивала. – Вы дайте Мишке местоположение этого типа, – попросила она Ивана Ивановича. – Конечно, конечно, если что – звякну ему на телефон, поправлю, – виновато закивал херувим. – Но куда же вы так спешите? Вы же устали с дороги! Переночевали бы, и завтра с утра. Прямо так сразу, что даже страх берет. – Да какой уж тут сон, – ответила Прасковья. – Только хуже. Невольно оттягивая момент перерождения, уже одетая, держась за вертушку дверного замка, она набрала Надю и сказала, стыдясь своего пафоса, носчитая, что в данный момент имеет право на этот пафос: – На всякий случай прощай, подруга. – Не прощай, не прощай, ни фига не прощай, – ответила Надя. – Давай, – сказала Прасковья гомункулу, сбросила вызов и распахнула дверь. Глава 9 Мать Милы, пока отец ушел купить себе пива на вечер, предложила поговорить. Но даже и в отсутствие отца она сделала это вполголоса, чтобы Ярик не развесил уши. Тяжело было с двумя скорпионами в семье. Младший обожал старшего, передавал ему все сказанное мимоходом и забытое, а старший потом насмешничал над женской глупостью, а точнее, над тем, в чем ничего не понимал. Так он прервал вождение Ярика к остеопату, целый вечер рвал и метал, и самая частая фраза его была: «Второклассника к костолому таскать! Да вы ебанулись, девоньки! Да вас бы самих!» А Ярик злорадно смотрел из своего угла. Почти то же было, когда узнал, что мать записала Милу к знакомому астрологу, который помог многим маминым подругам. Пиком его издевательств в тот день были слова: «Да я и без гороскопа могу предсказать, что этот гороскопист отвесит нашим весам пару палок на клык!» (И самое обидное в его словах было то, что он говорил в будущем времени, а это отвешивание уже произошло.) Включив телевизор на кухне погромче и тем самым повысив голоса политическим спорщикам на втором канале, мама вернулась к разделочной доске, умело застучала острым ножом по луковице, сказала, стараясь, чтобы ее голос был слышен для Милы, но смешался с другими квартирными шумами за пределами кухни: – Дорогая моя, ты же понимаешь, что бесконечно так продолжаться не может. Что сидеть на шее у родителей до старости невозможно. Что нужно становиться на ноги – искать надежную поддержку для себя и ребенка. Мы с папой не вечные, ты же понимаешь. Нужно успевать, пока Ярик не вырос. Что мы будем делать, когда он станет подростком? А куда он приведет невесту? Сюда? И что мы будем делать? Ты же помнишь, какой дурдом тут был, когда ты родила, а бабушка заболела? Повторения этого я не хочу. Да и ты не хочешь. Мила все это, конечно, понимала, но что она могла сделать? Она и так не вылезала с сайтов знакомств, но попадались ей там только странные какие-то кадры разной степени привлекательности, иногда даже красавчики, но безденежные, как она сама, а иногда и беднее даже и без собственного жилья. Попадались отцы-одиночки со своей квартирой, но и с чужим ребенком в придачу, с каким-нибудь слепым сыном, дэцэпэшной дочерью, которую бы пришлось катать в коляске по всяким врачам, а Миле хватало и проблем с Яриком, у которого были астма и энурез. Одиноких богатых бизнесменов Миле в сети не попадалось. В реале был один одинокий бизнесмен – хозяин цветочного киоска, где она работала. Буквально за месяц до этого разговора с матерью он переспал с ней, угрожая увольнением, но общение не продолжил, вроде бы потерял к Миле интерес. Об этом Мила маме рассказывать не стала, как о многом не рассказывала, потому что считала, что это попросту бесполезно, тем более что какого-то ощутимого толка от этих свиданий не было. Максимум, что Миле перепадало, – букеты из трех роз, бесплатный десерт в какой-нибудь забегаловке. Кажется, займись она проституцией – и то получала бы больше уважения и дарили бы ей что-нибудь подороже. При всем этом подруги ее, как будто издеваясь, демонстрировали какой-никакой успех. Одна одноклассница, которая, как и Мила, родила еще в школе, да еще и двойню, спокойно познакомилась с турком и уехала жить за границу. Другая вышла за одноклассника, и пусть выяснилось, что он не только с ней жил разнообразной половой жизнью, но и с тещей, и все затем, конечно, путались, кто кому там теперь дядя, кто внук, но папа молодого человека передал ему в управление сеть автомоек, и все были вполне себе обеспечены, подружка демонстрировала в инстаграме и ВКонтакте трехэтажный дом, сад, пятикомнатную квартиру в новостройке. Третья уехала в Германию и за какие-то пару лет отсудила у немецкого мужа дом и алименты. Мила, с ее жизнью в двушке с родителями, с задыхающимся и ссущимся сыном, испытывала отчаяние буквально двадцать четыре часа в сутки, даже сон не давал ей покоя. Она засыпала, и ей снилось, что у нее имеются еще подружки и все они уже чего-то добились в жизни, причем очень легко, волею случая, без всяких усилий. Она бодрствовала, и какой-то с виду обсос заходил в киоск и покупал букет ценою в смартфон для какой-то неизвестной бабы, которая Миле и в подметки не годилась. (Единственное утешение в этом случае заключалось в том, что дорогой букет состоял из передержанных цветов, которые должны были осыпаться уже через день-два после дарения.) Заходила мать с ребенком возраста Ярика, ребенок выбирал цветок себе на подоконник, и оказывалось, что он сам, САМ увлекается цветами, что у него есть и различные лампы, что он кучу всего знает про удобрения. Заходил счастливый молодой человек и, смущаясь, спрашивал, какой букет принято дарить роженице. Появлялись пожилые муж и жена, просили четное количество цветов, но при этом шутили, что некая неизвестно кто всю жизнь ненавидела все эти веники и как бы по ночам не стала приходить с недовольным видом. При этом оба супруга, с их спокойными голосами, прикосновениями друг к другу, с их незамысловатыми шутками невольно приковывали к себе завистливый взгляд Милы. – …Так вот, – продолжила мама. – Я узнала, что в Серове есть невероятный знахарь. Он жизнь моей подруги устроил и ее дочери. У них все плохо было, даже и по женским делам. У дочери подруги было бесплодие и венец безбрачия. Сама подруга кисла в Серове. А сейчас подруга в Москве. Ее дочь в Париже, залетела от француза во время этого футбольного дурдома, который в Екатеринбурге проходил. Представляешь? Там чудеса творятся. Экстрасенс этот кому-то бизнес поднял. Кому-то ребенка исцелил. Ты самое дорогое, что у меня есть. Поэтому завтра, у тебя как раз выходной, завтра ты возьмешь сорок тысяч, которые я тебе дам, и поедешь в Серов с Яриком, вылечишь его и для себя что-нибудь сделай. – …Умоляю тебя, пожалуйста, не спорь и езжай. Я тебя еще три месяца назад записала к нему. Там огромная очередь. И Ярика подлечишь, и для себя что-нибудь сделаешь, – повторила мама спокойным голосом. – Только не потеряй деньги. Сама не потеряйся. Не залети от кого-нибудь еще, ради бога. Мила догадывалась, что вот эта вот черта – надежда, что всю свою жизнь можно безвозвратно поменять в лучшую сторону нажатием некой судьбоносной кнопки, – это у нее от матери. Именно эта надежда, что некое жизненное благополучие и согласие в семье появляются не в результате учебы, терпения, упорного труда, привела к тому, что появился Ярик, именно эта вера в чудо чуть ли не за руку протащила через все свидания и несколько работ. – И деньги при Ярике экстрасенсу не отдавай, – предупредила мама, вытаскивая восемь пятитысячных купюр из кармана халата и перекладывая их в карман халата Милы. – Нас отец потом сожрет с потрохами, если узнает. Мила не стала спорить. На случай, если на обратном пути из Серова подвернется судьбоносный мужчина, Мила побрилась во всех местах, даже выбрила что-то вроде треугольника, постриглась там покороче. Между делом списалась с подружкой, которая жила в Серове с дочкой, отсудив у мужа квартиру. Невесть какое достижение, но все же. Обещала заскочить в гости, посплетничать о некоторых старых знакомых. Рано утром мать растолкала ее и Ярика. Отец спал сладким пивным сном после трех литров шестипроцентного крафтового белого, поэтому даже направленное в его сторону нытье Ярика его не разбудило. Организм Милы ожидал выходного, из-за чего на улице было по-особенному черно и холодно, а лампы в транспорте слепили сонно и злобно, на автовокзале было тесно не только от людей и от ожидания, но и от многочисленных мелких товаров, кучно расположенных на прилавках различных киосков и торговых автоматов. Ярик, увидев кафе, захотел есть, увидев торговый автомат с газированной водой, захотел пить. «Не сдохнешь», – нашипела на него Мила, и он успокоился. Но были еще пять часов в автобусе. Ярик захотел сидеть у окна, но там сквозило, стекло окна было покрыто чуть ли не сантиметровым слоем льда, сидеть там, чтобы смотреть, что происходит снаружи, не имело смысла, но Ярик заныл, Мила поддалась на его нытье, сдалась, уснула. Через некоторое время Ярик растолкал ее и сказал, что ему жарко. А у окна и правда было жарко: печка прямо под сиденьем разогрелась и создавала поток восходящего очень горячего воздуха. Тут бы и пересесть, но свободных мест не было. Пришлось пересесть на жаркое место, где Мила, пусть у нее и не было никакой астмы, стала испытывать приступы удушья, а Ярик, откинувшись в сторону прохода, уснул с открытым ртом, с налипшими на лоб прядями челки. Мила иногда смотрела на него и испытывала отвращение. Ярик казался ей взрослым, упрятанным в тело ребенка, как в подарочную упаковку, упаковка эта периодически подтекала и в прямом, и переносном смысле. Прорывались порой черты и поступки, которые обещали закрепиться в зрелом возрасте. Ярик уже все время вел себя как слегка подвыпивший, поэтому вместе с ним в магазин лучше было не ходить: там он мог что-нибудь уронить с полки, мог упасть на ровном месте. И что-то вроде алкоголизма у него имелось, просто касалось еще не самого алкоголя непосредственно, а различных мелких игрушек на кассе, которые он вымогал точно так же, как отец выстанывал себе обязательные несколько банок пива. И похотливого мужичка он в себе обнаруживал, и хорошо бы тайком. Но на всех групповых фотографиях из детского сада и школы именно он был всегда запечатлен с рукой в штанах. Руки у него, кстати, были такие, будто он работал сантехником или автослесарем, – крепкие, красноватые, с толстенькими сильными пальцами. Ел Ярик жадно и основательно. Порой он еще сам не осознавал, что голоден, а уже злился, показывал как бы беспричинное раздражение, бросался вещами, бил кулаком об стол, если что-то не клеилось с домашним заданием. Но при этом Ярик был на удивление рукастым. Если по математике, русскому, чтению он получал одни только тройки с очень редкими четверками, то на уроках труда у него всегда были пятерки. Отец уже научил его менять розетку и выключатель, кран-буксу в смесителе, доверял поклейку самых мелких деталей в моделях бронетехники, сборкой которой увлекался чуть меньше, чем выпивкой. Конечно, если требовалось вставить сим-карту в новый телефон, воткнуть туда новый флеш-накопитель – тут Ярику не было равных, как и в том, чтобы помочь родным разобраться в настройках какого-нибудь приложения. Тут бы порадоваться, но делал он это снисходительно, как газовик, пришедший на регулярную проверку оборудования. И астма у него проявлялась будто специально, чтобы показать, какой он больной. Он задыхался увлеченно и злорадно, и чем больше суеты возникало вокруг, тем он, кажется, выглядел довольнее, когда все заканчивалось. Ну и укачивало его, а еще приспичило в дороге не тогда, когда была остановка и ему категорически никуда не хотелось, а минут через тридцать после. – Да вы издеваетесь, девушка! Только что останавливались! – заругался водитель. – Вообще, хватит ходить по салону во время движения транспортного средства! Но все же остановился, и Мила потащила сына по проходу, слыша вслед советы надеть на ребенка шапку, застегнуть на нем куртку, отвечая, что она сама как-нибудь разберется. Советы были бесполезны хотя бы потому, что бабушка нарядила Ярика в комбинезон, чтобы он себе чего-нибудь не застудил. – Вы бы еще в лес ушли! – прокомментировал водитель, когда они вернулись, а Мила действительно отвела сына к столбику далеко позади автобуса, где Ярик, как собака, пристроился и, казалось, бесконечно стоял в свете габаритного огня. – Мало ли всяких извращенцев! – ответила Мила. – Вот именно! – поддержала ее пожилая женщина. Так, с грехом пополам, добрались до Серова. К концу поездки у Ярика обнаружились сопли. «Ну, мама, спасибо тебе огромное», – несколько раз ядовито думала Мила. У автовокзала стояли бомбилы, Мила села к одному из них и буквально за сотку и намеки продолжить знакомство доехала до подруги по имени Снежана. Неизвестно, зачем родители назвали смуглую черноволосую дочь таким белым именем, но Снежана, как будто стремясь соответствовать, осветлялась и самым нещадным образом тратила на себя тональник. Ярика торопливо накормили и выгнали знакомиться с дочерью Снежаны, имя которой Мила забыла сразу же, как оно было произнесено. Снежана рассказала про два аборта, оплаченных одним женатиком. Мила – про то, что иногда тоже считает дни. – Но я все равно его обработаю, – сказала Снежана. – Эта сука его через приворот получила, ей это обязательно вернется. – Так ты на нее порчу наведи, – посоветовала Мила. Снежана в ужасе стала отмахиваться: – Ты что! Ты что! Такой грех на душу брать. Это же всегда возвращается. – Ну или можно развеять приворот как-нибудь… Есть же несколько способов. У нас бабушка ворожила, там все просто… Мила рассказала Снежане как и что, но та смотрела недоверчиво, понятно почему, поэтому Мила добавила в конце: – Или к бабке сходи какой-нибудь. Не может быть, чтобы у вас такой не было. – Есть, есть, конечно! – ответила Снежана. – В Воронцовке живет. Она мне с моим бывшим благоверным и помогла получше всяких юристов. И берет не много. Не то что тот, к которому ты собралась. Но он, конечно, того стоит. Прямо, говорят, реально гарантированно помогает. Даже рак лечит, но за запредельные бабки. К нему даже из Москвы приезжают тайком, потому что такая силища. Он не фальшивый, как во всех этих телешоу, которые только бабки гребут, когда по всяким клубам ездят, массово лошпедов всяких обрабатывают. Я тут документальный фильм посмотрела про них. Вообще непонятно, почему это не запрещают. – Так им выгодно народ за дураков держать. Выкачивают и всё на чурок пускают и на Крым. – Во-во, – подтвердила Снежана. – Еще пенсионный возраст подняли, совсем уже охуели, всё жрут и жрут и всё никак не нажрутся. Но разговор о политике продолжился недолго. Снежана принесла свою коллекцию духов, пока показывала их, рассказывала, сколько каждые из них стоят, взяла с Милы обещание, что та обязательно переночует у нее сегодня. Мила согласилась, хотя ей завтра нужно было на работу, она решила отмазаться болезнью сына, тем более ее напарницу всегда можно было дергать на внеочередную смену – почти пожилая одинокая женщина под пятьдесят, наверно, только и знала, что свой огородик да цветы. Скорее именно этой старой цветочнице грозило увольнение за то, что она не вышла бы, чем Миле, которая могла откупиться от хозяина киоска за нарушение трудовой дисциплины. Не в силах дожидаться этого приятного вечера вне стен надоевшей родительской квартиры, Мила хлопнула со Снежаной по бокалу красного сухого и еще один у порога. – Я пока все приготовлю тут к девичнику, – сказала на прощание Снежана. – Такой рецепт салата раскопала. Там, короче, помидоры, сладкий перец, крабовые палки, копченый сыр и кукуруза. Звучит не очень, но ум отъешь! Мила поволоклась по нужному адресу в предчувствии, что сейчас все пойдет не так: или экстрасенс окажется в отъезде, или он внезапно задерет цену, или еще что-нибудь такое, чего нельзя предугадать. Но нет. И автобус подъехал быстро, и нужный дом за высоким кирпичным забором нашелся сразу, и на звонок ответили, а когда Мила назвала фамилию, ей сразу же открыли. К покрашенному в черный и золотой цвета двухэтажному дому вела тщательно выметенная тропинка из черного кирпича, по обе стороны которой стояли скульптуры, похожие на шахматных коней, засыпанных снегом, но, кажется, это были не кони, а сгорбленные ангелы или какие-то другие сгорбленные фигуры, свет фонарей, с которыми чередовались скульптуры, был ярок, но не позволял как следует разглядеть, чего там налепил неизвестный скульптор. В огромном холле все, наоборот, белело и отражалось в многочисленных зеркалах. За стойкой рядом с дверью сидел юный секретарь с несколькими татуировками на вежливом лице, золотыми часами на запястье, в строгом черном костюме и галстуке-бабочке. – Все в порядке, проходите! – показал он на дверь в противоположном от входа конце холла. Но экстрасенс сам уже вышагнул из своего кабинета, и Милу обдало волной его доброты и соучастия, она сразу поверила, что экстрасенс ей поможет. Это был мужчина лет пятидесяти, высокий, мощный, широколицый, с очень высоким лбом, с сединой в черной окладистой бороде и коротко остриженных волосах, его проницательные глаза глубоко блестели, как два темных самоцвета, из-под густых бровей. Одетый, как и секретарь, во все черное, тоже строгое и деловое, он не производил впечатления дельца или врача, вся его фигура, казалось, была сделана из темного, но теплого камня. – Илюша, это последние посетители на сегодня, – сказал экстрасенс мягким голосом. – Спасибо, Клим Викторович, – ответил секретарь и стал собирать бумаги у себя на стойке, закрыл ежедневник. – А вы проходите, пожалуйста! – приветливо пригласил экстрасенс. – Вот, тут можно одежду повесить. Здесь небольшой гардероб, – шутливо показал он на черную деревянную вешалку возле двери. – Да вы не беспокойтесь за карманы. У нас не воруют. В центре комнаты, куда вошли Мила и Ярик, стоял огромный стол, столешница которого была обита зеленым сукном, на сукне лежало несколько толстых томов, стояла настольная лампа – единственный источник освещения в этом кабинете. Пять стульев с высокими спинками находились там и сям. Возле стены была пристроена обычная клеенчатая медицинская кушетка. – Это небольшой тренинг состоялся, немного хаоса, – пояснил экстрасенс по поводу стульев, два из них переставил к столу, остальные три построил вдоль книжного шкафа слева от входа. – Что, дружок, лечиться пришел? – осведомился он у Ярика. Тот неуверенно кивнул.