– …Вовсе не как бы, а на самом деле, – напомнил начальник вполголоса, так, будто их разговор происходил на театральной сцене, а он обращался с комической ремаркой к зрительному залу. – Но разве нравы у вас не проще? – слегка удивилась Прасковья. – В плане всяких связей – да. Проще. Да, – признался черт. – То есть там переспать, сям – не проблема. – А что проблема? Не понимаю… Начальник вздохнул: – Давай я не буду объяснять тебе разницу между изменой, уходом с чемоданами к другой, полным отвалом в закат, когда партнер учит чужой язык, принимает другую веру и своих знать не желает и когда вообще все бросает, бежит в тоталитарную секту и остаток жизни проводит с ясными глазами и пустой головой. А ты такая вышла после всего, как после запоя, помнишь лишь отчасти, и теперь это вроде бы и не ты была, раз воспоминаний от него осталось раз, два и обчелся. Обижаться на тебя? Нет? Кто тебя знает… – А теперь он где? К кому-то третьему перебежал? Потому что рядом с собой я никакого такого влюбленного в меня черта что-то не наблюдаю. – Конечно не наблюдаешь! Он твоими стараниями, скажем так, вернулся на историческую родину, дорогая моя. После разговора с начальником Прасковья все же дозвонилась до Нади, чтобы уточнить детали своего прошлого. – Ну да, примерно так все и было. Увела, – подтвердила Надя таким голосом, будто у нее был хвост и ей его слегка прижали. – Увела, угробила и забыла. Извини, сейчас правда некогда, а если мама узнает, что мы с тобой общаемся… она и так знает, но не хочет, чтобы это происходило, когда она в городе… это такой головняк, что просто невозможно. – Подожди, подожди, – попросила Прасковья. – А ты почему не в обиде? Я вполне понимаю маму твою. Но это же, кроме всего прочего, отец твой. Был. – Паша, я потом объясню, умоляю тебя… – прошептала Надя скороговоркой. С того берега телефонного звонка послышался чужой незнакомый голос, но такой, что Прасковья ощутила, будто ее переместили в телестудию канала «Культура» и все гости говорят про Кандинского, Книппер-Чехову, Мариуса Петипа, а когда слово дают Прасковье, она может сказать только, что от помойки во все времена года почему-то всегда пахнет одинаково: смесью слегка забродивших арбузных корок и сырыми газетами. – Надеюсь, это не эта твоя подружка… – сказал голос с некоторого отдаления. – Ладно, поняла, – сказала Прасковья. – Звякни, когда освободишься. – Целую, – с благодарностью прошептала Надя, прежде чем положить трубку. Прасковья пару дней занимала себя тем, что придумывала, к кому из знакомых чертей упасть на хвост; выбор был невелик, нерешительность и то, что со всеми этими бесами за пределами соцсетей она не общалась очень давно, привели ее… к чему? Она решила совсем отстраниться от нечистой силы, покуда все не устаканится само собой. Она знала, что в ближайшее время ей и так хватит личного ада, связанного с Егором, поэтому она, сама себе напоминая некоторых суеверных людей, которые посещают церковь, только чтобы свечку себе на удачу поставить, решила навестить Сергея в его похожей на чистилище халупке. Как Прасковья и ожидала, застать его сразу не удалось. Несколько дней подряд на стук в дверь никто не откликался, разве что однажды тоскливое мяуканье доносилось изнутри, но и оно умолкло, когда Прасковья поколотилась в дверной косяк. Она и на кнопку звонка давила каждый раз, прежде чем постучать; неизвестно, на что Прасковья надеялась, – звонок все время молчал. В целом дом Сергея с уходом холода, снега, льда и приходом зелени и солнца перестал выглядеть тоскливо и безнадежно – добираться до места, где жил херувим, ждать его было даже приятно. Уже при повторном его посещении Прасковья, хотя это и было не по пути, заворачивала в «Сабвей», закупалась там, а затем перекусывала у херувима во дворе, с удовольствием посматривая на гулявшие повсюду парочки, мам с колясками, подслушивая за людьми обрывки их телефонных и обычных разговоров. Прасковья появлялась там и в рабочие дни: когда с утра, если была во вторую смену, когда вечером, после работы, и в сумерках ей было во дворе Сергея уютнее всего: еще не повылезали мухи, мошки и комары, но с приходом темноты уже не холодало, как всего неделей ранее, поэтому местные начали тусоваться на улице допоздна – и взрослые, и дети, в воздухе мелькали огоньки сигарет, ветер доносил до Прасковьи сладкие дымы парящих вейпов, там и сям возникали светоотражающие полоски на одежде бегавшей во мгле малышни, фары на велосипедах и самокатах бесшумно пролетали мимо нее, помигивая среди кустов акации и тополей, каждый уличный фонарь состоял как бы из трех не соотнесенных друг с другом частей: пятна́ света на асфальте, лампы в пустоте и фрагмента столба, подвешенного мраком между ними. Продлилось это счастье недолго. Два неприятных события случились почти одновременно, выпали Прасковье одним вечером. Во-первых, погода испортилась, и Прасковья, в очередной раз отправившись к Сергею, запоздало догадалась, что теперь точно застанет Сергея дома, потому что он не сможет больше развлекать себя алкоголем где-нибудь под открытым небом. А во-вторых, выйдя из дома, не с первого раза открыв зонтик навстречу весьма частому дождю, чтобы дойти до автобусной остановки, она заметила, что за ней следят. Второе ее не сильно напугало, не очень даже и впечатлило, но, чтобы следившие за ней люди не вышли на херувима, мало ли, она слегка поплутала по городу, простужаясь и сбрасывая хвост. Противный дождь расстроил Прасковью гораздо больше, поскольку появилась она у Сергея в совершенно расшатанном виде. Таком, что открывшая дверь подруга Сергея даже не стала спрашивать, кто она такая, а, увидев стучавшую зубами Прасковью, потащила ее в кухню, зажгла духовку и посадила перед синим огнем, как перед пламенем камина. Шатаясь, нарисовался херувим и только кивнул на вопрос подруги: – Еще одна племянница твоя? Похожа на тебя, в отличие от других… Тоже вроде кошки. Только ты драный, а она мокрая. Женщина была трезвая, что сразу же объяснила, хотя Прасковья и не успела ее ни о чем спросить: – А мы тут расписались, никто даже не появился, родственнички… Ребеночка ждем скоро. Сергей, стерильный, как все херувимы, переглянулся с Прасковьей, не выказывая печали, та в свою очередь не показала ни сочувствия, ни насмешки, пока жена херувима стаскивала с Прасковьи одежду, натягивала на ее ноги шерстяные носки, здоровенную кофту откуда-то притащила и накинула на гостью, сунула ей в руки полбутылки полусладкого красного, шикнула на Сергея, когда он издал горлом протестующий звук. – Чего глазки друг другу строите? – заметила их гляделки жена Сергея. – Секреты какие-то семейные? – Да какие секреты? – Сергей уютно скрипнул голосом посередине слова «секреты». – Вот, заскочила девка. Видно, неприятности. Как только гомункул прекратил быть полностью Прасковьиным, херувим перестал видеть ее постоянно, не сидел у нее в голове. Для того чтобы узнать, где она, что с ней, ему нужно было совершить некоторое усилие, которого он делать, очевидно, не желал. Сергею было абсолютно лень заниматься телепатией и узнавать, насколько Прасковье грустно или плохо либо, наоборот, легко и хорошо. Один отвалившийся от его мозга местный оккульттрегер снял часть груза с безостановочно работавшей головы, что Сергея, очевидно, не огорчало. Прасковья почесала висок указательным пальцем, со значением поглядывая на Сергея, предлагая ему прочитать ее мысли, но он мягко улыбнулся, вздохнул и едва заметно покачал головой, тогда Прасковье пришлось сказать вслух: – Всё в порядке. Просто давно не виделись. Может быть, вам как-нибудь помочь? Теми же деньгами… – Ты сама-то как, помощница? – иронично спросила Прасковью женщина. – Что-то незаметно, что у тебя самой все хорошо по деньгам. Вон какая ты вся. Прасковья все еще стучала зубами, поэтому женщина чуть ли не насильно опрокинула в нее часть вина из бутылки. – Я серьезно, – сказала Прасковья, обращаясь к женщине. – Вам на карту можно скинуть? Это без проблем, потому что у меня тут удачная халтура подвернулась. Лучше даже вам, потому что дядя Сережа их на… – Прасковья глянула на Сергея, не желая обидеть его еще больше, чем он и так был обижен жизнью, – …на какие-нибудь пустяки потратит. Женщина увидела эту заминку в словах Прасковьи и так заразительно рассмеялась в потолок, что и Прасковья не сдержала улыбки. – Ой, я не могу! – обняла женщина Прасковью. – Что он вам такого хорошего сделал, раз вы к нему ходите, девочки? «На пустяки»! Да, на пустяки он может! Он их на пустяки и тратил все эти дни, пока погода хорошая была. Только и ходила за ним, чтобы он башку свою дурную где не свернул! – Вообще-то я тоже зарабатываю, – негромко вступился за себя херувим. – А никто и не спорит, котик! – отозвалась жена Сергея. – Господи, конечно, зарабатываешь! Но согласись, что всякое у тебя бывает бесячее, вот как недавно. – Тут не поспоришь, – согласился херувим, улыбнувшись одной половиной рта. – Но я ведь сразу предупреждал, что не могу без этого. Ты вроде не против была. – Да я и сейчас не против, если без концертов. Прасковья любила наблюдать за отношениями алкогольных херувимов и обычных женщин, хотя такое происходило на ее памяти не слишком часто. Каждая из них умудрялась облагородить помятого дружка, даже если сама не являлась образцом добропорядочности. Прасковья увидела явное благополучие, которым оброс Сергей с того времени, когда она видела его последний раз. Сергей был выбрит, стрижен, цвет лица у него стал как будто здоровее, опять же треники на нем были то ли чистые, то ли новые – даже и непонятно! – футболка белая, носки, пушистые тапки в клеточку – пусть все это сидело на Сергее неровно, косо, будто неправильно сшитое, но херувим и не должен был выглядеть привлекательно, он на это не подписывался. Правда, женщины среди бесов порой находили в ангельской внешности что-то безумно возбуждающее интерес и вообще. Если херувим не тыкал в такую заточкой, когда она приближалась, если возникал взаимный интерес, вот тогда происходило то, на что Прасковья без содрогания смотреть не могла. Оба превращались в обычную пьющую парочку, женщина-черт буквально сгнивала за несколько лет до самого непотребного состояния, и ничего нельзя было с этим поделать, такие у реальности были правила. Сторонние люди обычно говорили на это: «Такая девушка была, что она в нем нашла? Во что превратилась!» Жена Сергея бесом не была, поэтому посвежела, будто пила соки из херувима, но и он, похоже, пил из нее соки, такой у них происходил взаимовыгодный обмен. Прасковья добилась, чтобы херувимова супруга продиктовала ей номер своей карты. Затем Прасковья поборолась с банком, который сначала заблокировал платеж в двести тысяч, требуя подтверждения, а стоило деньгам уйти, как в кармане халатика хозяйки дома коротко прозвучало эсэмэс, и оказалось, что сообщение упало на довольно обширный смартфон. Такую вещь Прасковья в обычном своем состоянии позволить себе не могла. Прасковья, не скрывая удивления, посмотрела на Сергея и только тогда заметила, что карман его треников оттягивает здоровенный четырехугольник мобильного телефона. – Да ты с ума сошла! – воскликнула жена Сергея. – Куда столько? Ты сама на что жить собираешься? – У меня есть, – спокойно обернулась к ней Прасковья. – Не переживайте. После этого ее, несмотря на протесты, накормили ужином, опять же, несмотря на протесты, оставили ночевать, в результате чего снова вынута была бутылочка, впрочем, Сергей и Прасковья пили настолько помалу, что жена херувима даже удивилась, что муж ее так осторожничает и скромничает с алкоголем. Прасковья избегала рассказывать о себе, опасаясь, что может ляпнуть при незнакомом человеке что-нибудь не соответствующее возрасту, на который выглядела. Она задавала вопросы про то, как живет ее дядя, чем живет, как у них с Ириной (так звали жену херувима) дела. Смеялась в тех местах, которые жена Сергея обозначала голосом как юмористические, грустно супилась, если Ирина говорила о неприятных событиях, которых, впрочем, было немного: сдох старый кот, прорвало батарею, очереди в поликлинике. Вскоре женщина устала рассказывать, стала часто зевать, сказала: «Ну вас, полуночники» – и пошла спать. Сергей для виду начал травить в пустоту байку из своего рабочего быта, а развлекал он себя тогда как раз тем, что прибился сантехником к местной жилконторе, у этой конторы имелся клиент, который назло соседям раз в неделю платил за то, чтобы воду по его стояку перекрывали по средам с часу до пяти. И что было делать? Клиент имел на это право. Деньги, опять же, он платил, не жалел на это баловство полутора тысяч рублей. А люди гневались, конечно, обещали поколотить вредного соседа. Сантехникам грозили расправой. Прасковья настолько заинтересовалась историей, что забыла, зачем пришла, но Сергей, не прерывая своего спокойного, с иронией повествования, тем же самым тихим голосом свел рассказ на Прасковью: – И этому чудику уже дверь его антивандальную расписали разными словами, сначала краской, а когда он стер краску, кто-то гвоздем накорябал буквы. Когда и это не дошло, то и вовсе сваркой прошлись: хотели внутри его запереть, а он, наоборот, где-то гулял, так что внутрь потом попасть не мог. Вот так и ты с этим Егором. Тебя же никто не в это влезать. Ты добровольно голову в петлю суешь. Чё бы Наташку не привлечь. Чертей знакомых. Бессмертная дохуя? Толпой бы как-нибудь уработали паренька. Или кто он там. А так я даже удачи тебе желать не собираюсь. Туда тебе и дорога, если что. Хорошо бы, если бы вас всех разом вот так вот что-нибудь накрыло. И сразу конец векам несправедливости, обездоленности. Этому всему тоже крышка, этим блядям с самых верхов, что на вашем горбу столетиями катаются. «Вот и поговорили, – с насмешкой подумала Прасковья. – Но чего я, собственно, ожидала?» Сергей смотрел без малейших признаков сердитости, его нос и глаза даже мирно поблескивали в зеленоватом свете пластмассового кухонного светильника. – Вы же вроде знамен этого ебучего миропорядка, – продолжил Сергей в том же духе. – Как до вас не дойдет? Не люди вы, но ведь были вы когда-то людьми. Неужели так трудно перестать существовать, чтобы все изменилось? Видно же, что ты в чем-то самоотверженная. Но ты же самоотверженная ради вот этой придуманной для самой себя хуйни. Главного ты никак сделать не можешь. – Ты правда думаешь, что если уничтожить всех несчастных на Земле, то мир станет лучше? – поинтересовалась Прасковья, заранее зная, что́ Сергей ответит, как она сама ему возразит и что́ произнесет Сергей после ее слов. – Конечно, все изменится в лучшую сторону, если всех угнетенных, обиженных и несчастных смести разом, – сказал херувим. – Это будет совсем другой мир на совсем других началах. – Спартанский подход, – одобрительно заметила Прасковья. – Я понимаю, о чем ты, – сказал Сергей. – Да, подход, названный спартанским. Но, во-первых, ведь неизвестно, что было бы, если бы спартанцы действительно были такими, какими их описывают. Вот прямо такими суровыми молчунами, которые сдавали детей в коллективные казармы, со страшной силой драли за малейшую провинность и все такое, воспитывали в обстановке лютого милитаризма. Но ведь это, как и большинство того, о чем греки трепались, – сказки, сплетни. Страшилки. Про спартанцев страшилки. Про персов. Глупости это все. Люди везде одинаковые в своей природе. «Со щитом или на щите» мужик придумал для красного словца. То, что спартанцы всегда при оружии таскались, – ну так будешь тут ходить, когда за любым кустом тебя илоты мечтают камнем по башке приголубить. – А во-вторых… – мягко подсказала Прасковья, когда Сергей задумался. – А что там, кстати, во-вторых у нас в этом месте? – Все обездоленные и так умирают, просто в медленных мучениях, а быстрая смерть прервала бы страдания, которые длятся поколениями, – подсказала Прасковья, и голос ее дрожал оттого, что она пыталась сдержать смех. – А! Ну да! – спохватился херувим. – Точно! А ты потом такая говоришь, что тебя смущает не то, что это мое мнение, а то, что я, по сути своей, не самостоятельное существо, а как бы письмо, отпущенное сверху. Но… Сергей с выражением удовольствия слегка отклонился, поглядывая на Прасковью чуть издали, будто дальнозорко приглядывался к ней, хитро погрозил пальцем: – …есть надежда, что я только черновик, который случайно выпал сюда из мусорного ведра. – Но если так, то почему все остальные послания сюда – тоже черновики? – спросила Прасковья. – Ни одного, который бы однозначно говорил слова утешения. Всё какие-то уведомления о сносе нашего неказистого домика, в котором мы все неплохо обжились, а кто-то даже счастлив. Вот как мы сейчас. – Ну я-то понятно почему счастлив, – сказал херувим, разлив вино по двум стаканам. – Если я вроде письма, которое должно было дойти до какого-то адресата, то меня вернут обратно. Потому что, совершенно очевидно, до адресата я не дошел. Я уже прожил неплохую жизнь, а сейчас она разворачивается еще более чудесным образом. Разговариваю тут с тобой, как с человеком, и ты правда человеком кажешься. У меня замечательная жена. Где найти такую, что меня вытерпела бы? А вот нашлась! У меня ребенок будет. А почему ты счастлива? Не знаю. Ты ведь даже теперь не из ваших этих, когда у тебя мелкого отобрали. То есть ты изгой среди изгоев. Самое дно. А тебе будто и этого мало – Егор! Если это не алкоголь и не самообман… – То что? – спросила Прасковья. Сергей поднял стакан, чтобы чокнуться, а когда Прасковья тюкнулась кромкой своего стакана в его, сказал, как тост: – Ты просто дура, Параша, я так думаю. Тупая, пиздец. Будто не совсем удостоверившись в том, что Прасковья поняла его слова правильно, он дополнил: – Причем не дурочка, нет. Не блаженная какая-нибудь, а просто дура конченая. Он покачал головой, в его глазах светилось что-то вроде восторга, как если бы идиотизм Прасковьи, который она вполне себе осознавала, являлся чудовищной крутизны и глубины каньоном, который Сергей мог наблюдать, находясь на безопасном расстоянии от края обрыва. Глава 15