Множество других воспоминаний почти заслонили от Прасковьи день, когда она стала той, кем стала, но момент, когда она вдруг ощутила себя кем-то вроде кошки, которая сразу знает, зачем ей жить, куда прятаться, как подкрадываться, на кого охотиться, – это чувство она почему-то забыть так и не смогла. Запах первого убежища тоже навсегда отпечатался в памяти – там пахло чесноком и подгоревшей кашей. Прасковья не помнила, как она выглядела тогда: кажется, в убежище не висело ни одного зеркала, редкостью они были или еще что – неизвестно. А вот гомункула в первом его воплощении Прасковья помнила так, словно только что от него отвернулась, настолько отчетливо воспроизводились перед внутренним взором спустя множество лет внимательный взгляд темных, казавшихся голодными глаз, лохмы изжелта, с легким уклоном в рыжину, торчащие уши, лицо, грязное и загорелое. И, что странно, много чего забыла Прасковья, но никак не сумела забыть, как она взглянула на этого как бы ребенка, а уже знала, как его зовут, что имя его нельзя говорить никому, поскольку его имя – это теперь единственное на свете, что Прасковье принадлежит, а значит, она сама принадлежала имени гомункула. Она теперь навсегда была это имя, а все остальное – в ее внешности, в ее дурной голове – так, пустяки, всякая ерунда, наносимая временем. Да. Имя. Относительное бессмертие в обмен на «стеклянный потолок» – то есть невозможность получать и тратить на себя больше, чем было предусмотрено реальностью. В случае Прасковьи эта сумма равнялась примерно пятнадцати-семнадцати тысячам рублей в месяц, получаемым в разгар 2019 года. Что было неплохо, являйся она молодым педагогом, живущим в родительском доме, но не слишком хорошо, учитывая убежище, почему-то жравшее воду и электричество, как за троих. Работа с вредными херувимами в обмен на постоянное жилище, такое, словно оттуда только что отъехала на кладбище какая-нибудь бабушка. Дружба с демонами в обмен на вероятность того, что очередная муть распылит ее до полного забвения. Был еще сглаз – умение взламывать все на свете, от замков до паролей; да что там – сетчатка, отпечаток пальца тоже Прасковью остановить не могли. Сглаз давался взамен неизвестно чего. И порча тоже, видимо, опционально прилагалась к Прасковье и подобным ей, просто чтобы было. В чем это умение заключалось? Примерно раз в месяц Прасковья и ее сестры по работе умели обменять накопившуюся бодрость, если таковая имелась, на три секунды безудержного насилия по отношению к кому-нибудь вредному. Понятно, что раскидать группу захвата, стуча кулачками в щиты и каски, она не могла, от пули увернуться тоже не умела, а вот пару ебальников какой-нибудь гопоте начистить ей было вполне по силам. Тем более что как бы для надежности к каждому ее воплощению прилагался то кастет, то свинчатка. Правда, и они не всегда помогали, если попадались злодеи покрепче. Понятно, что яйца, кадык и глаза не накачаешь, но ведь до них еще добраться требовалось, а если руки у соперника были длинные и шустрые, можно было сразу получить по голове – и привет. Возможность выключить весь этот карнавал из чертей, херувимов, потолка, сглаза, убогих убежищ, мути всегда находилась буквально под рукой. В любой момент Прасковья могла назвать настоящее имя гомункула, попросить, чтобы он исчез. Тогда она стала бы вечно молода, богата, но при этом смертна и одинока. Точных деталей такой сделки Прасковья не знала, что-то там она должна была забыть, да ведь она и так не очень отчетливо помнила свое прошлое; лишилась бы сглаза и порчи, но она нечасто ими пользовалась, да и бог бы с ними. Но вот гомункула распылить… Пусть он был и неживое существо, вообще неизвестно, что он был такое, а Прасковья не понимала, как она без него сможет существовать. Без всех остальных, скорее всего, смогла бы. Наташа как-то сказала: «Если бы я тебя могла распылить, чтобы уволиться, Надю, Артура – даже не задумалась бы, вы бы и секунды не прожили». Гомункула Наташа не назвала, у Наташи гомункул тоже был вынесен за скобки уничтожения. Прасковья промолчала тогда, но сама думала так же. Очевидно, что, помимо Прасковьи, Наташи и других добросовестных оккульттрегеров, существовали и такие, кому гомункул не был столь дорог, чтобы не выбрать другой путь. Прасковья не натыкалась на таких, пошедших по другой дорожке, не искала их специально, однако оказалось, что по крайней мере одна из таких других нашла ее сама. Этой другой был, как ни странно, Егор. Как получилось, что из женщины получился молодой мужчина, Прасковья пока не знала, хотя почему бы и нет? Вопрос принадлежности к такому полу, к другому, к еще какому-нибудь этакому мало ее занимал. С той самой секунды, когда Прасковья увидела на гомункуле красную футболку вечером первого января и своим условно звериным чутьем поняла, что это означает опасность непосредственно для гомункула, она очень хотела остаться один на один с тем, кто вычислил оккульттрегерское убежище, спросить: зачем, почему, все такое. Прасковья и Егор постепенно сходились в этаком нездоровом танце, пытаясь угадать, насколько каждый из них догадывается об истинной сущности другого, сможет ли справиться, если дойдет до прямого противостояния. От того, чтобы замочить Егора прямо на крыльце ресторана, где они по-настоящему встретились лицом к лицу, Прасковью удержало только то, что, судя по всему, для Наташи он угрозы не представлял и, хотя узнал, кто она такая, не мог знать, где она живет, где работает. Под удар попадала только Прасковья, и это почему-то успокаивало, никого в эту авантюру втягивать не хотелось. Прасковью очень волновало, что Егор оказался довольно шустрым парнем, чью слежку за собой она не заметила и не замечала, даже когда специально пыталась обнаружить, в очередной раз глядя на красную футболку гомункула во время какой-нибудь прогулки по городу, а Егора рядом не наблюдалось. Она уж было решила, что совсем растеряла навыки оперативной работы, вколоченные в нее различными мужчинами из различных спецслужб, которым она попадалась на протяжении своей протяженной жизни, ан нет! После изъятия гомункула службами опеки подвернулось что-то вроде побочной халтурки, которая вызвала у Прасковьи приступ любопытства, настолько дикого, что она решила, если получится, оставить Егора на потом и заняться сначала молодыми людьми, пасшими ее по дороге на работу и обратно, во время походов в магазин. Сколько раз она оставляла такое без внимания, и порой эти слежки заканчивались ничем, ну максимум попыткой подкатить с цветами, но после приключения с парнем из четырнадцатой квартиры она не могла уже относиться к тайному вниманию так же спокойно, как прежде. Можно было надеяться, что время когда-нибудь сгладит впечатление от того случая, однако пока не сгладило, пока сверх слежки подразумевался Егор, для которого могла понадобиться энергия, чтобы навести на него порчу, Прасковья решила припахать к халтурке кого-нибудь из чертей. Надя, судя по соцсетям, возилась с мамой; Артура, Наташиного дружка, Прасковья знала очень мало, не хотела его во все это втягивать. «Ну и хорошо, ну толкайте меня в чужие объятия!» – зачем-то мстительно подумала Прасковья и набрала начальника, который в ее телефоне уже значился Олегом. (Угрызения совести перед собственным равнодушием к окружающим, поиск собственника таксопарка по документации в интернете, сверка имени и фамилии с фотографиями ВКонтакте, воспоминаниями и списком друзей.) (Где и были одни только черти.) – Девочка зачастила, – сказал начальник вместо приветствия. – Девочка хочет пригласить черта на свидание? – «Валар Моргулис», – отвечала Прасковья. – Ты уже смотришь или конца сезона дождешься? – Черт ждет конца восьмого сезона, тем более осталось-то, а пока пересматривает старые, – признался Олег. – Так чего там у тебя интересного? – За мной кто-то следит, пареньки какие-то. Можно тоже за ними последить? – Ой, да легко! Творить коварство легко и приятно! – радостно откликнулся Олег. – А что в итоге? Чтобы отстали? Чтобы потерялись? Еще чего-нибудь? Порочное карание со страпонами и половыми излишествами? – Да ну тебя! – рассмеялась Прасковья. – На самом деле хорошо, если мне голову не проломят в переулке неизвестно за что. А вообще хотелось бы с ними с глазу на глаз поговорить. – Так поговори! – бесхитростно предложил Олег. – Ты же можешь. – Я для другого порчу берегу, – вздохнула Прасковья. – Так что? Сумеешь подстраховать? – С моим огромным удовольствием! Пока никуда не выходи от греха, я ребят обзвоню, через час будешь под незримым колпаком, и заодно твои злодеи тоже под ним. Прасковья послушно выждала шестьдесят минут, а потом стаскалась в кино, где самым удобным по времени оказался фильм «Шазам!», на котором она благополучно уснула, потому что не ожидала посреди апреля попасть на какую-то рождественскую историю про сироток. Последняя ее мысль перед тем, как уснуть, была: «Оливер Твист, девочка со спичками». Подумала Прасковья хотя и с сарказмом, но без Наташи и Нади чувствовала она себя действительно немножко сиротинушкой. Зато сразу же на крыльце кинотеатра ее ждал звонок от Олега, чьему неизменно веселому голосу Прасковья начала уже симпатизировать – было в нем что-то отцовское, что ли. – Привет любителям кинематографа! – поприветствовал начальник. – Ребята твои действительно хулиганы. И жулики. – И что им от меня нужно? – спросила Прасковья, пытаясь угадать, что скрывается за размытыми определениями Олега. – Квартиру хотят обнести? – Ой, давно бы обнесли, если бы хотели, – обнадежил начальник. – Нет. Чуть более высокого полета петухи. Им кто-то сливает про всяких одиночек вроде тебя, а потом они приходят и предлагают обмен твоей хаты на какую-нибудь избушку в глуши. Тем и живут. Сейчас они тебя пасут на случай, если у тебя есть папик или еще кто. А когда убедятся, что никого нет, придут, и последует предложение, от которого невозможно отказаться. Память чуть ли не веером, чуть ли не павлиньим хвостом распахнула перед внутренним взором Прасковьи все воспоминания, касавшиеся утраты жилища. В основном это были пожары, но попались и кейсы, схожие с ее нынешним. Предвкушение злодейского возмездия – вот что она ощутила, когда Олег спросил: – Что собираешься делать? – Как ты смотришь на то, чтобы они меня выцепили и стали угрожать? А тут ты из засады или кто-нибудь из твоих друзей: хоба-на! Не будут же они вечно за мной смотреть. Да и сколько можно? По идее, должны скоро решиться. – Смотрю положительно, – одобрил начальник. – И так-то да. Сколько они тебя уже пасут? Прасковья прикинула: – Пару-тройку дней с того момента, как я их заметила. Примерно так. Может, и дольше, но вряд ли, они же лопухи какие-то? – Скажем так, не Штирлицы, – сдержанно прокомментировал Олег. – Лет полста назад я бы этим кадрам даже мелкую спекуляцию не доверил. Их или мы примем, или мусора со дня на день. И это еще цветочки. А ягодки – если они с местными братками пересекутся. Есть вероятность, что в таком случае мир организованной преступности предстанет перед ними самыми неприглядными своими сторонами. Судя по всему, Олег сам находился в нездоровом нетерпении перед развлечением, которое задумали они с Прасковьей, потому что буквально этим же вечером, ближе к десяти, когда Прасковья уже валялась, раскрыв ноутбук и ютьюб в ноутбуке, он позвонил ей еще раз. – Прасковья, дорогая, – вкрадчиво сказал он. – А не собираешься ли ты сейчас до магазина смотаться? Самое время. Народу на улице сегодня чего-то не очень много. Я понимаю, что тебе завтра с утра выходить, но, может, сделаешь одолжение, м? Возле твоего дома их машина стоит. Может, они к тебе и так постучались бы, но когда еще соберутся. Вдруг их твоя одинокая фигурка и цокающие по асфальту каблучки сподвигнут на решительные действия, кто знает? – Я бы поцокала, но у меня только кроссовки да кеды. – Настоящие? Китайские? С волейбольным мячом? – Всё так, – подтвердила Прасковья не без сарказма. – А еще заходи в гости. Есть импортное пиво в банке и растворимый кофе с индианками. – Да ты чё? – делано изумился Олег. – Надо к тебе забежать, раскулачить. Прасковья натянула джинсы, футболку напялила, сунула карточку в карман да так и пошла. По пути до магазина ее не побеспокоили. Не в силах придумать, что ей нужно в продуктовом, купила банку газировки и пошла обратно. Черт угадал. Возле подъезда, под уличным фонарем, Прасковью мягко придержали за локоть: – Девушка, не желаете прогуляться? Прасковья обернулась. Перед ней стоял довольно симпатичный молодой человек с красивой светлой бородой, явно оформленной барбером. Опять же андеркат. На внешней стороне кисти, что придерживала Прасковью от опрометчивого бегства, виднелась замысловатая татуировка, на запястье сидели умные часы, на шее, как лисий воротник, лежали здоровенные оранжевые наушники, откуда доносился неопределенный рэпчик. «Никогда бы не подумала, что это разбойник», – мелькнула у Прасковьи юмористическая мысль. Она снизу вверх смотрела в спокойные синие глаза, пытаясь придумать, как себя вести. Для правдоподобия стоило порыпаться, выказать несогласие с предложением, но молодой человек опередил Прасковью. Сказал приветливо: – Заорешь – урою прямо здесь. Молодой человек потянул ее за собой, подвел к черному автомобилю неподалеку. Прасковья в машинах не особо разбиралась, но был это не внедорожник, так что поездку в лес можно было исключить. Перед Прасковьей предупредительно открыли заднюю дверь. Из автомобиля, мягко обернутый уютным освещением салона, на нее поглядывал по-над стеклами очков еще один молодой человек: русый такой крепыш в цветной курточке и коротких штанишках в обтяг. Оказавшись рядом с ним, Прасковья разглядела хохлому, выбритую на висках, кроссовки, надетые без носков. Ухо юноши было заткнуто белой беспроводной гарнитуркой, пахло от него парфюмом с безобидным ароматом апельсиновой жвачки. Весь такой опрятный, с умным взглядом, подойди он к Прасковье в какой другой день, она с удовольствием бы с ним познакомилась. Даже теперь она не сказать что чувствовала сильную неприязнь. Благодаря Олегу вся эта история раскрывалась перед ней, будто аттракцион вроде сафари. Стукнул блокиратор на двери, машина тронулась мягко и почти беззвучно. – Что вам нужно? Куда мы едем? – как полагается в таких случаях, спросила Прасковья. – Ебальник прикрой, шкура, – миролюбиво посоветовал русенький, толкнул ее в лицо открытой незлой ладонью, так что она слегка тюкнулась затылком в стекло. – Ремень прицепи и сиди тихо, пока не спросят. Светленький включил автомагнитолу, заиграла «Imagine» Леннона. – Включи погромче, – попросил русый. – Хорошая песня. Светленький добавил громкости, вздохнул: – Жаль, его убили, столько бы еще всего написал… – Чепмен, – сказал светленький. – До сих пор сидит. – И поделом! – с дидактической интонацией произнес русый. – Ай эм нот зе онли уан… И тут же доверительно наклонился к Прасковье и с любопытством спросил: – Ты целка, нет? Или у какого-нибудь чурки уже на хую поскакать успела? – Эта? – рассмеялся светлый и даже обернулся, оценивая внешность Прасковьи еще раз. – Это очень надо по серым мышам угорать, чтобы встал! «Зато у вас отбоя не будет в петушином углу», – захотела пошутить Прасковья, но благоразумно промолчала, что было воспринято как согласие. Парни слегка похохотали. – Ничего, – утешил ее русый, хлопнув по коленке без всякого намека на вожделение. – Все у тебя будет в порядке, если глупить не будешь. Ты ведь не глупая, видно же. Может, рожей не вышла, с дойками пиздец, бог тебя обделил, конечно, убогую. Но у таких мозги обычно в порядке. У тебя они в порядке ведь? Соображаешь, что к чему? Прасковья выразительно посмотрела в очки русому, как бы собираясь что-то ответить, чуть не переборщила, потому что он едва не отвел глаза, торопливо потупилась. – Вот и правильно, – сказал светлый. – Если тупая, то молчи, за умную и сойдешь. Ребята были на удивление уверенные: они совсем не думали запутать Прасковью. Ни в багажник не запихнули, ни глаза не завязали. Она могла зыркать по сторонам, читать названия улиц, по которым ее везли. Не знай Прасковья, кто они и чем занимаются, она решила бы, что ее собираются убить. «Быть прикопанной в поселке с названием длиной в три буквы, во дворе домика по улице Волочильщиков. Это, наверно, особенно тоскливо», – подумала Прасковья, когда машина остановилась. Русый отстегнул ее ремень, выволок на улицу за шиворот, так и повел по утоптанной грунтовке к двум светящимся в темноте окнам небольшого деревенского дома. Развлекаясь, провожатый слегка встряхивал Прасковью по пути, а та, вяло бултыхаясь под его рукой, подумывала о том, что ведь есть у него девушка, которую он каким-нибудь котенком называет, небось, есть у него мать и, может быть, сестра есть – старшая, младшая, и он дарит им что-нибудь в праздники, получает обнимашки в ответ, и ей хотелось плюнуть на все и закончить это прямо сейчас, несмотря на риск невоскрешения за временным отсутствием гомункула, когда она была не оккульттрегером, а почти нормальным человеком с необычными знакомствами. Во дворе дома обнаружилась огромная собака на цепи. За те несколько шагов, что проделала Прасковья по двору, собака два раза рванулась к ней в попытке сожрать, а в промежутке между рывками покрутилась на месте, не в силах унять хищный азарт. Внутри дома было на удивление чисто и светло. Сразу за порогом русый перестал держать Прасковью за шиворот, а ухватился за ее футболку у горла, прижал к стене и приказал: – Разувайся давай, тут нормальные люди живут. Прасковья скинула кроссовки. Ее проволокли мимо рядком стоящих у стены мешков с картошкой, толкнули в следующее помещение, еще более светлое и просторное, где висела на стене плазма с замершим в паузе приставочным развлечением; гудя, как кондиционер, стояла под плазмой «плойка» и валялся брошенный рядом с ней геймпад. На диване вдоль одной из стен развалился еще один молодой человек с голым торсом, в джинсовых бриджах, искусственно обтерханных снизу, в белоснежных носках. В нем угадывался брат светленького, хотя был он наголо выбрит. Их выдавала общая добрая теплота в синих глазах. Покрытый иероглифами бритый приятно розовел в сухом тепле топящейся печки. Прасковью пристроили на табурете возле журнального столика, на котором в соломенной тарелке лежали вперемешку разные печеньки, стоял заварочный чайник. Светленький бухнулся на диван рядом с братом, русый пододвинул себе ногой лакированный стул рядом с Прасковьей, по-свойски положил ей руку на плечи: – Поняла, что может быть, если будешь рыпаться? Так же вывезем и проучим, только все по жести будет, а не так вежливо. Знаешь, что нужно сделать? – спросил он же. Прасковья, опустив глаза, покачала головой. Русый слегка прижал Прасковью к себе: – Да все просто, не обидим тебя. Не кисни. У тебя квартира, тебе такую не потянуть. Считай, сколько там за две комнаты. Коммуналка, все дела. Поменяемся на избушку в пригороде, сможешь на работу ездить оттуда без проблем. Свежий воздух, ЗОЖ. Найдешь себе какого-нибудь местного. Там запросы попроще. А? Все трое смотрели крайне благосклонно на такую сделку и на Прасковью.