А может, и нет. Как узнать? День шутил, что у Ночки синдром спасателя, что Ром вечно о ком-то заботится, кого-то опекает. «Ты слишком заморачиваешься чужой жизнью, переезжай уже к Кощею, будешь оберегать стаю их кошек, — подтрунивал День, а потом уже серьезно добавлял: — Позволь другим жить, как им хочется, совершать ошибки, какие им хочется, и самим расхлебывать результат. Не каждая каша заварена для тебя». Да, эта каша не для него, и пора выкинуть из головы эту Цветану. Девчонку, которая пару дней назад еще была в полном порядке и улыбалась Демьяну. А теперь пропала… Лиля увидела его первой и, как всегда, заробела. Она тут же остановилась и присмотрелась. Он шел ей навстречу, глядя себе под ноги, — задумчивый и такой красивый. Она обожала его. Ночка наконец тоже заметил одноклассницу Леши, крошечную девочку с белыми жидкими волосиками, серыми глазенками и бледной кожей. Она вся была светлой и прозрачной, словно медуза. Но медузой он ее никогда не называл. — Ау! — шутливо крикнул Ночка, сложив ладони рупором. — Ау! — откликнулась девочка и просияла. Он махнул ей, и она не выдержала, бросилась к нему и обняла тонкими, словно лапки креветки, ручонками, уткнувшись в его черное пальто. Ночка называл ее Аýкой — лесным озорным духом. Он грубовато похлопал ладонью по белобрысой макушке и отстранил девочку от себя. — Куда идешь? — спросил он. — К подружке. — Обедала? — Угу, — кивнула Аука и предательски порозовела. Ночка прищурился. — Пойдем, куплю тебе банан. — Может, шоколадку? — невинно попросила Аука. — А то ты как моя бабушка, она каждый раз, как меня видит, накормить хочет. — Жаль, что она видит тебя нечасто, — пробурчал Ночка, но ему стало неловко, что он, парень выпускного класса, ведет себя как пожилая дама с внуками, и сдался: — Ладно, куплю шоколадку. Аука посеменила за Ночкой, как всегда, немного стесняясь, но предвкушая подарок. — Что хочешь? Девочка, словно мелкий полевой зверек, поводила носом перед грязным стеклом ларька, за которым скрывалась дико сладкая и дико соленая ядреная химия в ярких хрустящих обертках. — Это. Она ткнула пальцем в стекло между железными, шелушащимися краской прутьями. Ночка заметил под ее ногтем черный полумесяц грязи. Еще один повод звать девочку лесным духом — хранителем трав, деревьев и земли. Особенно земли. — К подруге так и пойдешь? — невольно скривился Ром. Аука сначала не поняла, к чему это он, а потом стала не просто розовой, а пунцовой — и нервно принялась тереть ладошку о куртку. Ночка вздохнул и протянул ей две одинаковые шоколадки. — Для тебя и подруги. Угостишь. Только руки не забудь помыть перед едой. Пристыженная Аука повернула свою ручонку-лапку так, чтобы не было видно грязных ногтей, взяла угощение и прошептала: — Спасибо. Теперь Ночка смутился. Аука уже не малышка. Ей девять лет. В этом возрасте позорить нельзя. Какой же он все-таки идиот! Подумаешь, грязь, она же еще ребенок… Или уже нет? Ночка вздохнул. Аука росла слишком быстро, и ему это не нравилось. Дойдет еще и до того, что влюбится в него. И что тогда? Тяжело жить с этим самым синдромом спасателя. И тяжело с этими девчонками. Скажешь не то, и вот она уже пропала, одно объявление висит… Ночка тряхнул головой. — Ладно, беги по своим делам, а я пошел по своим. Кыш! Кыш! — он помахал на девочку руками, как на воробушка. Аука отскочила, подыгрывая, захихикала и сказала наконец: — Пока! Она развернулась и побежала во двор. Ночка проводил ее взглядом, пока Аука не завернула за старенькую трехэтажку к новостройкам, и пошел дальше к своему жилому комплексу, до которого оставалось недалеко. Район у них все-таки был странный. Новенькие высотки с благополучными жильцами, молодыми семьями и сидящими у подъездов ухоженными старушками соседствовали с развалюхами под снос, полными сомнительных типов. Аука жила в развалюхе. Об этой девочке Ночка знал мало. Она училась в третьем классе с Белым Лешкой и жила с матерью-одиночкой, которая работала то ли уборщицей, то ли дворничихой, то ли посудомойкой в школе, а может, совмещала все эти профессии сразу. Как-то весной вдруг выпало много снега. Потом распогодилось, вышло солнце, и сугробы мигом спрессовались и потекли ручьями. Аука после уроков огромной лопатой пыталась расчистить дорожку у школы. Снег был тяжелым, плотным, но девочка упорно воевала с ним, поднимая и откидывая в сторону малюсенькие сероватые комки. Наверняка мать ее об этом не просила, сама вызвалась или даже тайком взялась за лопату, решив, что справится, — девочка с ноготок. Шапка сбилась, светлые волосы прилипли ко лбу, щеки раскраснелись. Той весной Ночка попробовал курить, словно доказывая, что вправе распоряжаться собой. Скоро родители увезут его в другой город, как кота в переноске. Но сейчас он стоял в закутке, давился дымом и с наслаждением думал о том, как взбесило бы это Князевых-старших. Тогда-то Ночка и увидел впервые Ауку. Он затушил едва начатую сигарету и вылез из укрытия, о котором учителя, конечно, знали, но закрывали глаза, а кто-то пользовался и сам. Младшеклассница продолжала свой неравный бой со снегом. Ночка, ни слова не говоря, вдруг подошел к ней, отобрал лопату и вычистил дорожку. Синдром спасателя, м-да. Он боялся, что знакомые увидят его с этой дурацкой дворничихиной лопатой, но обошлось. Его заметила только Жар-птица и, мимолетно улыбнувшись, кивнула и прошла дальше. Без вопросов. Она была хорошей подругой. Самой лучшей. С того дня Аука стала относиться к Ночке по-другому. Раньше, когда они случайно пересекались в коридоре, девочка прижималась к стене или старалась юркнуть в пустой кабинет. Пока ее мать убирала классы, Лиля, словно клубочек пыли, летала по тихой, застывшей школе, хотя младшие учились в отдельном корпусе. Через пару дней Ночка обнаружил, что девочка глядит на него из-за стеллажа в библиотеке. — Ау, — сказал он осторожно, чтобы не спугнуть ее. — Ау, — тихо откликнулась девочка. И улыбнулась. Так Лиля стала Аукой. Так началась их дружба. Глава 18. Чайный гриб 4 октября Цвета-с-бесом рано легла спать, тело устало от долгой прогулки в поисках Демьяна. Вера с лабрадорами уехала на соревнования в соседний город и еще не вернулась. Бесене это было на руку, ведь псы, завидя ее, поджимали хвосты и наперегонки бежали прятаться в комнату. Хорошо, что Вера пока не связала их страх с поведением дочери, да и Цвета-с-бесом сама старалась лишний раз не выходить из комнаты. Устроившись в постели поудобнее, девушка обняла плюшевого мишку и закрыла глаза. А в сердечном домике очнулась Бесена. — Любопытно за тобой наблюдать, — сказала ей сразу Цвета. — И жутковато. Сидишь с закрытыми глазами, держишь джойстик, тени сгрудились вокруг на стене, а моя маленькая копия рассекает из угла в угол. Бесена устало вздохнула. — Значит, так это выглядит? Но управление телом сейчас меня здорово утомляет. Оно не всегда едино со мной, ведь не мне принадлежит. Помнишь, ты говорила про сонный паралич? Когда ты пытаешься поднять руку, но ничего не получается, хотя при этом ты в сознании, а потом словно опять просыпаешься и уже не знаешь, где сон, а где явь. Вот и у меня так сейчас бывает, такое же чувство, но я сосредотачиваюсь на джойстике и на управлении марионеткой, и тело снова слушается меня. — А, вот почему иногда ты подвисаешь, — поняла Цвета и вдруг вспомнила, как бабушка и подселенка разговаривали о душах и нитях связи. — А если бы в теле ты обнаружила не меня, а душу, ты бы ее съела? — Ну начинается, — фыркнула Бесена. — Я обещала об этом рассказать Глафире, но пусть уж она поболтает со своим родичем. В общем, слушай. Души мы, конечно, едим, скрывать не буду. Легче всего съесть душу самоубийцы, не зря их зовут «чёрту бараны». На самоубийц их тела обижены. И я прекрасно их понимаю. Тело — оно удивительное: чувствует, видит, слышит… Я это тоже умею, но совсем не так, не телесно, а через материю мира. А это их тепло! Особенное тепло живых существ… Как повезло быть теплым, словно солнце, обнимать и согревать! И как хватает смелости от этого отказаться? Сломать, уничтожить, разбить — променять на неизвестность?