— Ну и что! — дерзко крикнула одна. — Ты все равно грязнуля! — добавила вторая. — Мамаша, наверно, моет твоим шмотьем коридоры! — Дочка поломойки! — Пятном больше, пятном меньше! — Твоя мамка стирает платья в помойном ведре! Девочки кидались в белобрысую фразами, словно снежками. Горыныч нахмурился, глаза его потемнели: «Вот же языкастые гадины! А блошка сейчас точно разревется». Но Лиля, дочь уборщицы, лишь стиснула зубы и процедила угрожающе: — Верните! — как будто она могла что-то сделать этим девчонкам на голову выше ее. Но вот плакать она не собиралась. И сдаваться тоже. — Подойди и возьми, грязнуля! Побегай собачкой! Давай, Дашка, кидай! — Сейчас я вам устрою собачку, — раздался вдруг рядом суровый голос. — А ну шапку отдала. Живо! Девчонки стушевались. Та, которая звалась Дашкой, ткнула шапкой в Лилю, и хулиганки слиняли за угол. — Если будут проблемы, обращайся, — угрюмо заметил Горыныч. Лиля на всякий случай кивнула, но про себя подумала, что вряд ли воспользуется предложением. — Ты ее пугаешь, Коль! — подбежала Жар-птица и, смеясь, с силой ударила Кольку в плечо. Потом она повернулась к девочке: — О, а ты ведь знакомая Ночки? Аука? Да, Ночка звал эту блошку Аукой. И мысли Горыныча сразу обратились к Ночке. Он до сих пор не простил друга, что тот отказался вернуться с ним в заброшку за телефоном, за кошкой и за бродягой под одеялом. Горыныч и к поезду не пошел провожать Ночку, так был сердит на него. Хотя, кажется, без помощи Рома он справился даже лучше. И Горыныч мельком глянул на Мари, а потом перевел взгляд на блошку. Пунцовая Аука исподлобья робко поглядывала на него. — Она вообще-то, — сказал Горыныч, повернувшись к Мари, но глядя мимо нее, — теперь вроде как сестра моя. И закашлялся. — Чего?! — возопила удивленная Жар-птица, а Аука, похоже, готова была разрыдаться. Вот дела: когда обижали — не плакала, а заступились — и глаза на мокром месте. — Ну… мы живем теперь вместе. Батька мой… Жар-птица громко, заливисто расхохоталась. — Чего ты радуешься? — не понял Горыныч и насупился еще сильнее. Аука тоже сморщилась, словно наелась клюквы. — Но почему ты это скрывал? — спросила Мари, смахивая выступившие от смеха слезы. И лицо у нее при этом было такое довольное, как будто он сказал ей, что бросил курить. Горыныч раздраженно передернул плечами. Но Жар-птица видела, что он просто смущен. — К слову не пришлось. Да и слишком быстро все случилось. Отец меня тоже перед фактом поставил. А вы все заняты были здоровьем Дня. Горыныч покосился на Ауку и услышал, как Мари, уже склонившаяся над девочкой, заговорщически прошептала: — Я научу тебя всем приемам младших сестер. У меня большой опыт. И не бойся его. Он только с виду страшный. — Я и не боюсь, — пискнула Аука и вдруг неожиданно спросила: — А где Ночка? Колька и Мари переглянулись. Аука до сих пор ничего не знает. Тяжело быть ребенком. Жар-птица мягко улыбнулась и опустилась перед девочкой на корточки. — Ночка не забыл о тебе, просто ему пришлось уехать и он не нашел смелости попрощаться. Прости его. Да уж, со смелостью у Ночки туго, подумал Горыныч, а вслух буркнул: — Но если что… Аука подняла на Кольку взгляд и посмотрела ему прямо в глаза. И Колька вдруг понял. Для значимых слов требуется очень много смелости. Он сердито кивнул, подбадривая самого себя, и закончил: — Я рядом. Эпилог 8 января Ром выскочил из поезда, из вагонной духоты, и глубоко, с наслаждением втянул острый морозный воздух, пахнущий то ли мазутом, то ли соляркой, то ли всем сразу, — типичный запах вокзалов и путешествий. А вот и Илья — машет рукой, торопится встретить. На Новый год родители решили подарить Рому поездку к друзьям. — Ты тогда нехорошо попрощался со всеми, — сказал Князев-отец. — Этот несчастный случай с Демьяном… В первую секунду Ром обрадовался, а потом вдруг сник. Он не знал, хочет ли ехать туда, где у него больше не было дома, и встречаться с дружинниками. Тот вечер, когда его провожали, все изменил. Переезд уже не казался ему катастрофой, наоборот, хотелось побыстрее уехать, сбежать. Подальше от страшного вечера, подальше от той минуты, которую Ром снова и снова проживал во сне: распластанный на сером цементном полу Демьян и ощущение, что еще секунду назад все можно было исправить. Это он был виноват в том, что случилось с другом. В тот вечер в него словно бес вселился. Если бы они не вышли тогда вдвоем на улицу. Если бы… Ром просыпался, сердце колотилось от ужаса, и лишь через несколько вязких секунд он вспоминал, что День здоров, а у него самого новая жизнь и все непонятки уже не важны, потому что остались в жизни старой. Вместе с дружбой. А теперь родители предлагали ему вернуться. На пару дней, но все-таки. Стоило ли ехать? В своей комнате Ром сел за ноутбук, полистал чаты и нашел на дне переписок затихший — «Дружина». В последний раз чат оживал, когда День вышел из больницы и всем сообщил, что он «как новенький, даже прошивка у мозга слетела, но наливку Горыныча запомнил». Тем вечером дружинники собрались у Демьяна, и Жар-птица предложила Ночке выйти в «скайп», но Ром соврал, что не может. Сейчас он елозил курсором по аватарке «Дружины». Вот они все, мелкие, как муравьи, но ему не обязательно разглядывать людей на фотографии, он и так знает, где кто: Ночка, День, Кощей, Горыныч, Феникс и Жар-птица — на всех пририсованные в фотошопе луковки богатырских шлемов. Ром так ничего и не написал в их чате. Закрыл его, выбил пальцами нервную дробь по столешнице, потом прокрутил список чатов выше и нашел Русалку. Она сменила фотографию профиля. И имидж тоже — срезала волны волос. Теперь у нее было каре, короче даже, чем у Сони. «Привет, на каникулах приезжаю на пару дней. Можно будет у тебя собраться?»— написал ей Ром. В ожидании ответа он просматривал переписку. Нейтральные слова складывались в нейтральные фразы. Октябрьские поцелуи теперь казались ночными фантазиями. «Как здорово, Ночь, что ты приезжаешь! А мы всей семьей в Питере. Жалко, что не встретимся! Но, надеюсь, ты в наши края не в последний раз». В новой школе никто не звал Рома Ночкой. И это обращение из прошлого царапнуло одновременно больно и сладко. «Хорошо погулять вам в Питере», — ответил Ром и захлопнул крышку ноутбука. Написать Дружине он решился только накануне отъезда. Коротко выдохнул, щелкнул мышкой, открывая окно переписки, и воскресил мертвый чат: «Привет! Как дела? Приеду завтра на пару дней». «Клопославль так просто не отпускает!»— сразу ответил День и добавил смеющийся смайлик.