— Только одна просьба — отдайте деньги невесте обратно. Я их не заработала, а подачки мне не нужны. — Конечно отдам, — говорит Брюнет, забирая конверт со столика. — Уважаю ваше решение. Я сам поступил бы точно так же. Только сейчас им не до нас — видите, всё еще позируют фотографу возле лимузина, никак не загрузятся — поэтому я передам деньги вечером. Вы не против? — Конечно. — Вот и замечательно. — Только я поднимусь в номер — мне нужно оставить фотоаппарат и привести себя в порядок. Он улыбается. — Поверьте, вы и так в полном порядке. А фотоаппарат вам понадобится — там, куда мы поедем, есть что пофотографировать. Не могу сопротивляться его убедительному голосу. Да и припухшие глаза сколько косметикой не замазывай, всё равно видно что они у мадам на мокром месте. Поэтому будь что будет. * * * Не хочу пересекаться с Нильской даже взглядами, поэтому мы дожидаемся пока лимузин отъедет от отеля, и выходим на улицу. Машина у Брюнета хорошая. Хищная с виду, как черная акула, и наверняка быстрая. Отличное дополнение к глазам и улыбке. У красивого мужчины должны быть красивые вещи, подчеркивающие его значимость в стае. Таким женщины всегда отдают предпочтение — если самец умеет зарабатывать, значит и гипотетическую семью может обеспечить, защитить, детей вырастить такими же сильными и успешными, как он сам. Это не зависит от нас. Это маркеры в голове у каждой женщины, сформированные эволюцией. Красивый конь, потом карета, сейчас вот дорогой автомобиль. Увидим — и прибавляется плюсиков к образу. И даже если машина окажется потом арендованной, плюсики слегка потускнеют, но не сотрутся. Ведь первое впечатление — всегда основное, и нужно очень постараться, чтоб потом эти плюсы превратились в минусы. Он открывает дверь передо мной с галантным полупоклоном. Чувствую, что слегка краснею. Что это со мной? Мне приятна такая предупредительность? Или вспомнила, как раньше муж делал то же самое? Кажется, меня слегка мучает совесть. Но, с другой стороны, Он мог бы подумать о том, что жене потребуется его поддержка, и не отключать телефон. Да я и ничего такого не делаю — ну приняла приглашение посмотреть город. Я ж не в постель прыгнула к первому встречному. Так что ничего в этом ужасного нет. Брюнет ведет машину аккуратно, не превышая скорости. Левая рука на руле, правая — лежит свободно на бедре. Иногда он поднимает ее, указывая на то или иное здание. — Посмотрите, справа от вас Большой дворец, потрясающий памятник архитектуры, которому более ста лет. Эти стены помнят возмущения консервативной публики выставленными здесь дерзкими работами Матисса и Дерена, а также стоны раненых во время Первой мировой войны, когда здесь был размещен военный госпиталь. Слева — не менее прекрасный Малый дворец, музей, в котором находится около сорока пяти тысяч бесценных экспонатов, начиная с древних греческих статуй и заканчивая потрясающими полотнами Доре, Моне и Ренуара… Здания действительно прекрасны, словно построены сказочными зодчими, способными творить настоящие чудеса. Слушаю Брюнета — и вспоминаю того таксиста, что вёз меня в отель из аэропорта. Становится понятно, что парижане не просто так гордятся своим городом, нереально чудесным, словно волшебный мираж. Приветливое солнце скользит лучами по статуям, венчающим крыши, и кажется, что они шевелятся, машут крыльями, и вот-вот взлетят над головами жителей Парижа, столь искренне и преданно восхищенными его красотой. А прямо перед нами открывается потрясающий вид на мост — величественный, украшенный большими золотыми фигурами пегасов, которые словно спустились с неба на его колонны, и вот-вот вознесут грандиозное сооружение к облакам. Мост уже словно парѝт над рекой, сверкая золотыми фрагментами отделки настолько нестерпимо, что, когда машина подъезжает ближе, мне приходится прищуриться. Брюнет ведет автомобиль нарочито медленно, чтобы я могла рассмотреть диковинные фигуры, украшающие это уникальное произведение архитектурного искусства, которые словно слетелись на этот мост из мифов и сказок — и замерли на мгновение, чтобы очаровать нас, смертных, своей совершенной красотой. Опомнившись, выхватываю из сумки фотоаппарат — и осознаю̀, что в кадре вижу не только перила моста, украшенные фонарями изумительной работы, но и Эйфелеву башню на той стороне реки, похожую на ажурный маяк, тонущий в утренней дымке. Невольно перехватывает дыхание от всего этого великолепия, и я жму на кнопку затвора, уже зная, что у меня получился прекрасный кадр — возможно, лучший в моей жизни. Видя меня с фотоаппаратом в окне автомобиля, еле ползущего по мосту, нам машут парень и девушка — он в футболке с крупной надписью «Paris» на груди, она — брюнетка с роскошной гривой волос, развевающихся на ветру. Еще один кадр. И второй, когда он притягивает ее к себе и целует жадно, словно это их самый первый поцелуй, а она страстно отвечает, обняв его плечи тонкими руками. В этот волшебный мир, частичку которого я судорожно пытаюсь унести в своем фотоаппарате, мягко вторгается голос Брюнета: — Существует поверье, что если поцеловаться на мосту Александра Третьего, то ничто не сможет разлучить влюбленных. По моим щекам катятся слезы. Ах, Париж, как ты прекрасен! Спасибо тебе за эти мгновения, которые я никогда не забуду! — Взгляните, — палец Брюнета указывает вперед. — Не перестаю поражаться гению тех, кто продумывал архитектуру этого места. Вид с моста на купол собора Дома Инвалидов напоминает каждому парижанину о вечной красоте истинного милосердия. — Дом Инвалидов? К своему стыду, я никогда не интересовалась архитектурой Парижа. Меня привлекал французский язык, его мелодичность и неповторимая красота, которой хотелось овладеть в совершенстве. А вот история его знаменитых зданий как-то прошла мимо меня. Когда не видишь воочию чего-то действительно прекрасного, и интереса не возникает. Промелькнула маленькая картинка в книге или журнале — и листаешь дальше, тут же забыв о ней… — Это здание было построено по приказу Людовика четырнадцатого для инвалидов войны. Жест истинно королевской заботы в сторону тех настоящих патриотов, кто рисковал всем и отдал всё во имя своей страны. — Не слишком ли роскошное здание для подобного учреждения? — Милосердие должно быть красивым и щедрым, иначе это не милосердие, а подаяние. Красиво он это сказал… Смотрю на него. Сам он тоже, бесспорно, красив. Точёный профиль, взгляд с прищуром, машину ведет с расслабленной уверенностью, которую прямо-таки излучает. Кажется, его харизма настолько сильна, что ее можно потрогать руками. Она словно мягкий кокон обволакивает его, и невольно касаясь левым плечом ее почти осязаемого края, чувствуешь, как сама подзаряжаешься этой невидимой энергией. Почувствовав мой взгляд, он слегка поворачивает голову в мою сторону. Но я не хочу встречаться глазами и отворачиваюсь, понимая, что стать жертвой обаяния Брюнета проще простого, а я всегда была против случайных связей. В наше время некоторые люди считают адюльтер естественным, чем-то вроде кратковременного невинного развлечения, позволяющего скрасить обыденность брачных отношений. Но для меня это равносильно предательству. Я просто понимаю каково будет у Него на душе, если он узнает, что я закрутила небольшой роман на стороне. Поэтому позволить себе такое могу лишь в фантазиях. Я никогда не сделаю Ему больно. Он просто не заслужил этого. Машина съезжает с моста и поворачивает. Признаться, я думала, что мы сейчас поедем осматривать Дом инвалидов — тем более, что я успеваю заметить неподалеку от входа большую вывеску «Музей» чего-то там — чего именно я не успела рассмотреть. Перехватив мой взгляд, Брюнет говорит: — Сюда мы еще вернемся, если вы этого пожелаете. Но сначала я хочу показать вам истинную жемчужину Парижа, до которой доходят далеко не все туристы. Надеюсь, что и сегодня там будет не особенно многолюдно. Автомобиль сворачивает вновь, в переулок, и останавливается возле не особо приметных ворот. Действительно — если не знать, пройдешь по главной улице и не обратишь внимания. Сморю на вывеску — и понимаю, куда меня привез Брюнет. Да, фамилия этого знаменитого скульптора на слуху, но я, к своему стыду, слышала лишь об одной его работе. Наверно потому, что, честно говоря, мне больше нравится живопись. М-да… Если б Брюнет сказал заранее, куда он меня повезет, не исключаю, что я бы отказалась. Впрочем, если уж приехали, деваться некуда. Видя мой слегка подкисший вид, Брюнет усмехается: — Поверьте, вы не пожалеете. Большинство людей в мире осведомлены лишь о единственной, самой знаменитой его работе. Но знали бы они, как много потеряли, не копнув чуть глубже. Мы проходим сквозь стеклянные двери. Брюнет покупает билеты — и вот мы в красивом саду с аккуратно и необычно подстриженными деревьями. Зеленые конусы напоминают ракеты, острыми носами смотрящие прямо в небо. И вот среди этих конусов я вижу ту самую известную на весь мир статую мужчины, сидящего в довольно неестественной позе. — Она стоит прямо вот так, под открытым небом? — недоумеваю я. — А что в этом такого? — в свою очередь удивляется Брюнет. — Ну, я думала, что шедевры такого уровня должны быть по меньшей мере накрыты стеклянным куполом для сохранности. Мой спутник пожимает плечами. — Он бронзовый, что ему сделается? А от грязи и голубиного помета его постоянно отмывают специально обученные люди. Последнее прозвучало несколько пренебрежительно. Не люблю я, когда так говорят о других. Мол, я «голубая кровь», а обслуживающий персонал, возможно, и одного со мной биологического вида, но однозначно второго сорта. Увидев, что я несколько изменилась в лице, Брюнет тут же реагирует — обезоруживающе улыбается, мол, виноват, ляпнул не подумав. Ладно, с кем не бывает, все мы не ангелы. Из рощи деревьев-ракет идем в здание музея, с виду особенно ничем не примечательное. Усадьба и усадьба, не сказать, что слишком роскошная. Почему-то мне казалось, что музей столь великого скульптора должен быть более величественным. Но когда мы входим внутрь, я начинаю понимать — это здание лишь скорлупа, в которой спрятаны настоящие сокровища. Внутри оно пронизано энергетикой гениального мастера, давно покинувшего этот мир — но оставившего грядущим поколениям воистину бесценное наследие. Скульптуры расставлены тут и там, многие вообще без каких-либо ограждений. Подходи, смотри прямо в удивительно живые глаза статуй, многие из которых кажутся более настоящими и чувственными, чем люди, что ходят между ними. Мой взгляд притягивает девушка с прекрасной фигурой — позавидовать можно — которая потягивается после сна. Совершенство ее тела восхищает и удручает одновременно. Никогда не жаловалась на фигуру, даже гордилась ею местами, а тут начинаю испытывать комплексы. Щелкаю затвором фотоаппарата. Обязательно приду в отель и после душа встану так же перед зеркалом — чисто сравнить, ибо по сложению мы с ней похожи. А после Парижа, пожалуй, запишусь в фитнес-клуб. Человеческое тело имеет свойство с возрастом меняться не в лучшую сторону, поэтому буду поддерживать себя в форме сколько смогу, периодически сверяясь с идеалом на фото, к которому теперь буду стремиться. Спасибо тебе, Мастер, за твой посыл людям через целое столетие! Ты до сих пор помогаешь нам стать лучше — и не только телом. Аура этого места обволакивает меня. Здесь всё пропитано красотой, хотя многие фигуры довольно мрачны. Но и эта темная красота всё равно завораживает, заставляя подойти ближе — и замереть на какое-то время. И не понять — то ли ты подпитываешься энергией от этой нереальной красоты, то ли она вытягивает из тебя твои заботы, проблемы и мелкие, незначительные, ненужные мысли, освобождая место для чистого, незамутненного восхищения. — Чувствую, вас зацепило, — произносит Брюнет. Ох, как неудобно… А я и забыла, что не одна тут… — Ничего страшного, — улыбается он. — Многие приходят сюда чтобы поставить галочку, мол, был, отметился — а потом хвастаться на каждом углу, рассказывая о том, какие они тонкие и одухотворенные натуры, интересующиеся искусством. А другие — и их меньшинство — посещают это место, чтобы очиститься от грязи нашего мира, понять, что есть в этой жизни место истинной красоте, а всё остальное по сравнению с ней — так, пыль и тлен, не достойные внимания. Брюнету не откажешь в умении красиво рассуждать о прекрасном. И то, как он отзывается об этом музее, невольно завораживает. Видно, что он говорит это искренне, от души, не лукавя — хотя и одновременно стараясь при этом понравиться мне. Я уже поняла, что неспроста он вызвался показать мне Париж. Каждая женщина сразу чувствует, что нравится мужчине. Я тоже еще в отеле ощутила эти флюиды, исходящие от него, только до меня порой не сразу доходит. Чувствовать чувствую, а осознание приходит позже. Что ж, каждой женщине приятно, когда она нравится интересному мужчине. Но лично мне еще приятнее, что он не навязчив со своей симпатией… И пусть всё так и остается. Кольцо на пальце для меня не просто символ, но еще и ограничитель. Моя внутренняя гарантия того, что я не переступлю черту как бы мне этого не хотелось… Хммм, странные мысли… А хочется? Признайся себе честно, не стало ли у тебя там, внизу, чуть горячее, когда ты в машине смотрела на его подсвеченный солнцем профиль? Или вот сейчас, глядя на статую обнаженной девушки, не представила ли ты на мгновение, какими глазами смотрел бы Брюнет на тебя, потянись ты перед ним вот так, будучи совершенно обнаженной? Чувствую, как невольная краска вновь заливает мне лицо. Тот случай, когда не чужие слова или поступки, а собственные мысли заставляют смутиться. Скрывая это смущение от Брюнета, иду дальше — и натыкаюсь на потрясающую скульптуру, изображающую целующихся мужчину и женщину. Разумеется, обнаженных, как же иначе. Как раз то, что мне сейчас нужно. И, что самое ужасное, эта пара, застывшая в момент перехода от поцелуев к бурному сексу, не дает взгляду оторваться. Я сейчас словно возле замочной скважины, прилипла к ней — и смотрю на двоих, настолько увлеченных друг другом, что им плевать и на меня, и на всех людей мира, пусть даже те столпятся вокруг и будут смотреть на их бесстыдно обнаженные чувства — им все равно. — Потрясающе, правда? Голос Брюнета тихий, обволакивающий — и немного растерянный, как у человека, который не ожидал увидеть подобное совершенство, несмотря на то, что был здесь уже много раз. Так бывает. Выходишь из храма красоты — и магия пропадает, теряет цвета, ощущения стираются из памяти. Но когда возвращаешься через какое-то время, то тебя вновь захлестывают эмоции, о которых ты уже успел забыть. И ты удивляешься: неужто я тогда не разглядел, насколько прекрасно это творение рук человеческих? Да нет, разглядел и тогда. Просто успел забыть. И затем вернулся — чтобы вспомнить, чтобы вновь ощутить ту волну восхищения, что захлестывает полностью и не дает дышать. И вот ты вновь стоишь здесь, очарованный, задохнувшись от восторга, и слова даются с трудом. Я киваю. Действительно потрясающе. Иного слова не подобрать. Брюнет мягко трогает меня за рукав. — Пойдемте. Здесь еще много того, на что стоит посмотреть. Он прав. Мы останавливаемся возле небольшой скульптуры, изображающей переплетенные руки. Пальцы неуверенно касаются друг друга, едва-едва. И я представляю взгляды тех людей, что позировали великому скульптору. Наверно, мастер просил их вообразить, что они любят друг друга, но до сих пор не решались на взаимное прикосновение. А может, это и правда были влюбленные, чьи отношения только зарождались. Само собой напрашивается предположение, что тогда, в мастерской, между их пальцами проскочила искра, и они поняли наконец: да, это оно, то самое чувство, которого люди порой ждут всю жизнь — и так и не могут дождаться… — Поднимите руку.