Так вот в чем дело! Внезапно я ощущаю жуткий, просто зверский голод. Ну да, вечером я отказалась от ужина, а утром — от завтрака, так что всё объяснимо. Голодание полезно, когда ты не особенно голоден. А когда хочешь жрать как барракуда, то очень быстро приходит понимание, что духовная пища не является заменителем ломтя жареного мяса с картошкой фри. При мысли о еде желудок требовательно подает сигнал снизу: да, да, удели мне внимание, и поскорее. Искусство и легкий флирт — это, конечно, прекрасно, но только после плотного обеда. О чем и говорю своему спутнику. — А нет ли здесь буфета чтобы перекусить? Тот хлопает себя ладонью по лбу. — Прошу прощения! Перед посещением музея надо было предложить вам зайти в ресторан. Здесь неподалеку есть очень неплохое место. Давайте сходим туда — уверен, вы не пожалеете. А чтобы не скучать на обратной дороге, предлагаю пройти по левой стороне — там представлены картины замечательных художников, на которые стоит взглянуть хотя бы мельком. Соглашаюсь. Аллея скульптур как раз закончилась, и мы поворачиваем направо, в проход, идущий параллельно этой аллее. Картины, висящие на стенах длинного коридора, и правда прекрасны. Каждая из них, несомненно, достойна самого пристального внимания, но я уже понимаю — для того, чтобы внимательно рассмотреть все экспонаты, выставленные в этом музее, не хватит и недели. Поэтому просто иду мимо, лишь касаясь взглядом полотен, многие из которых вижу впервые… Но некоторые из них заставляют память вздрогнуть: да, видела его в какой-то передаче по телевизору, а может в фильме. То, что картина знакома, это несомненно, но кто ее автор — конечно, не вспомнить. А если быть до конца честной перед собой, то и вспоминать нечего, потому, что никогда не старалась запоминать имена художников. И сейчас мне немного стыдно, как давным-давно в детстве на уроке, который не выучила, хотя надо было бы. Мысленно даю себе обещание по возвращению домой плотно заняться хотя бы начальным самообразованием по этому вопросу, ибо то, что он заинтересовал — это бесспорно. И даже почти уверена, что сдержу это обещание… Но внезапно меня словно пронизывает разряд тока! Я останавливаюсь как вкопанная. На стене — она! Та самая картина, что висит у меня на кухне! Ночь. Река, в которой отражаются нереально крупные звезды и огни большого города. И двое на берегу, мужчина и женщина, стоящие плотно прижавшись друг к другу, словно они одно целое. Картина, купленная мной для того, чтобы напоминать о Нем. О том, что мы с Ним навсегда вместе. Даже когда Его нет рядом. Как сейчас, например. Краска стыда мгновенно заливает моё лицо, хотя стыдиться мне нечего. В том, что меня сопровождает не Он, а другой мужчина, нет моей вины. Так сложились обстоятельства, и будь у Него немного больше свободного времени, сейчас Он бы шел рядом со мной, а не Брюнет, смотрящий на меня как охотник на законную добычу. Но в данном случае добыча решает хочет она стать жертвой охотника, или же тот останется ни с чем. Поэтому беру себя в руки и подхожу ближе. — Это подлинник? — Конечно, — отвечает Брюнет. — Здесь нет, и не может быть подделок. — Невероятно… Полотна̀, заключенного в тяжелую золотистую раму и просто фонтанирующего невообразимой энергетикой таланта, можно коснуться рукой. При желании — повредить ногтем или, скажем, маникюрными ножницами. Возможно, в этом случае сработает сигнализация, а может и нет. Уникальная, неповторимая красота, выставленная на всеобщее обозрение, совершенно беззащитна. О чем и говорю Брюнету: — Не понимаю, почему нельзя закрыть эти шедевры бронированным стеклом. Ведь какой-нибудь маньяк может легко их повредить, или даже уничтожить. — Я задавал совершенно тот же самый вопрос и экскурсоводам, и работникам музеев, — с грустью в голосе отзывается мой спутник. — Ответ один: дорого. Защищают только супер-мега знаменитые картины, стоимость которых неизвестна просто потому, что никто и никогда не выставит их на торги, поэтому их считают бесценными. Во всех остальных случаях администрация музеев считает, что лучше рискнуть, чем потратиться на пуленепробиваемые стекла. — Ну да, банки считают нормальным ставить такую защиту в кассах, а тут… — Банкиры заботятся о своих деньгах, — невесело смеется брюнет. — А о картинах заботятся администраторы музеев, которые, к сожалению, не банкиры. Жизнь жестока, но это жизнь, и никуда от этого не деться. У меня немного портится настроение. Не такой вывод я надеялась вынести из музея. Деньги решают всё. Банально — и страшно, когда начинаешь думать об этом всерьез. Поэтому иногда лучше не думать. Просто для того, чтобы не портить себе настроение. Выходим наружу. Я останавливаюсь, подставляю лицо лучам солнца, которые сейчас, словно теплый душ, смывают с меня вполне ощутимые следы грустных мыслей. Париж и вправду прекрасен! Он не только выставляет напоказ свои шедевры. Он еще и учит. За несколько часов я пережила целую гамму чувств — от разочарования и отчаяния до головокружительного восхищения, которое могу сравнить лишь с душевным оргазмом. Иначе не скажешь. Когда чувства переполняют тебя настолько, что кажется ты вот-вот задохнешься, это ощущение невозможно сопоставить ни с чем иным. Просто не довелось мне в жизни испытать более сильного чувства, поэтому сравнивать не с чем. Разве только боль… Но это из другой серии. Сейчас же мне просто хорошо, и душой, и телом. Спасибо тебе, Париж, за эти прекрасные мгновения! На секунду мне кажется, словно старинные здания, окружающие меня, слегка покачнулись — будто город, словно учтивый месье, слегка поклонился в ответ на мою благодарность. И тут же ощущаю, как Брюнет подхватывает меня за талию. — Осторожно, вы чуть не упали! — Благодарю вас, — отвечаю, мягко освобождаясь от его настойчивых объятий. — Это просто от усталости и переизбытка впечатлений. — А еще может и от голода, — понимающе улыбается он. — Пойдемте, здесь недалеко. Уверен, вам понравится. Пока мы переходим улицу, ощущаю, что Брюнет специально ли, нарочно ли старается идти как можно ближе ко мне, словно вынуждая меня взять его под руку. Не скажу, что его тактичная навязчивость мне неприятна. Каждой женщине льстит подобное отношение красивого мужчины, всё внимание которого отдано только ей. При этом я как бы смотрю на себя со стороны, оценивая свое поведение. И оно мне не нравится. Хороша подруга, ничего не скажешь. Идет рядом с самцом, источающем флюиды желания — и ничего. Ни малейшей мысли о муже. Но, с другой стороны, если муж не особо думает о своей семье, то почему я должна делать это за двоих? Понимаю, что таким образом я борюсь со своей совестью, но чувствую, что сейчас та потихоньку сдает позиции, уходит в тень. Мне даже само̀й становится интересно, что будет вечером. Смогу ли я дальше сопротивляться ауре неистового желания, исходящей от Брюнета? И захочу ли сопротивляться? Ясное дело, что сейчас я просто развлекаю себя мыслями, от которых сладко поднывает в груди и внизу живота. На самом деле нет, конечно нет, тысячу раз нет! Я же потом никогда себе не прощу измены! Так что всё это так, не по-настоящему. Игра с собственными фантазиями, которым никогда не суждено реализоваться. Мы подходим к дверям, выполненным в старинном стиле, и широко распахнутым в честь теплой погоды. Возможно поэтому услужливого швейцара тут нет. А может, просто не тот класс заведения. Заходим внутрь — и это становится очевидным. Заведение слишком хорошо обставлено для уличного кафе, но явно не дотягивает до приличного ресторана. Это место, где можно просто поесть туристу, оголодавшему в процессе охоты за впечатлениями. Но мне подобные уличные забегаловки ближе чопорных дорогих ресторанов, куда люди приходят не столько есть, сколько решать деловые вопросы и соблюдать этикет. К тому же часто случается, что в таких вот закусочных еда просто нереально вкусная. Особенно это актуально сейчас, когда от запахов, несущихся с кухни, у меня аж слегка голова закружилась. Хостес тут отсутствует, зато есть официант с длинными волосами, собранными на затылке в пучок, и фигурой гимнаста, которую подчеркнуто плотно облегает белая ресторанная униформа. И это правильно. Муж говорил как-то, что в хорошей фирме всё должно влиять на продажи, от цвета стен до внешнего вида сотрудников. Со стенами тут не очень, видно, ремонт делали очень давно. Зато подтянутый официант, взглядом опытного доктора заглядывающий вам в глаза, располагает к тому, чтобы сесть за столик и довериться человеку, хорошо знающему свое дело. Он и правда молодец. Не просто бросил на стол меню, а раскрыл и положил перед нами картонные буклеты. При этом буквально за несколько секунд, не дав нам опомниться, рассказал, что именно сегодня может предложить нам неимоверно вкусное блюдо дня, умело обойдя при этом вопрос его цены, чем вызвал у Брюнета саркастическую улыбку. — Спасибо, дайте нам пять минут, — произнес он, и официант, слегка поклонившись удалился, оставив после себя повисшее над столом легкое, невидимое, практически неуловимое облачко неудовольствия, о котором мы с Брюнетом тут же забыли, углубившись в меню. Я сразу же потерялась от обилия незнакомых блюд. Но мой спутник, видя мое замешательство, немедленно предлагает свою помощь, на что я соглашаюсь со вздохом облегчения. Хорошо, когда в незнакомой обстановке кто-то точно знает, что нужно делать. — Вы обязательно должны оценить луковый суп! — решительно заявляет Брюнет. — Побывать во Франции и не попробовать его это все равно, что быть в Лувре и не увидеть Мону Лизу! К нему я порекомендую тарелку мясного ассорти и бокал гренаш-сенсо от одного из самых знаменитых виноделов Франции. — И чем же знаменит этот винодел? — интересуюсь я. — Вы не поверите — бракованной бутылкой, которую он преподнес королю. У нее было искривлено горлышко. Король рассердился, вызвал винодела к себе и спросил, почему она кривая. — Она не кривая, — отозвался тот. — Просто она склонилась перед блеском Вашего Величества. Король усмехнулся. — Действительно, она напоминает мне почтительный поклон моих прелестных фрейлин. Но что это за вмятина у нее на боку? Винодел и тут не растерялся. — Она в точности копирует след на пышной юбке фрейлины от вашего ласкового прикосновения. Король рассмеялся и повелел наградить находчивого винодела. С тех пор все вина, названные его именем, разливают в бутылки с кривым горлом и вмятиной на боку. — Интересно, — улыбнулась я. — Еще бы, — отзеркалил мою улыбку Брюнет. — Умение превратить бракованный товар в продаваемый бренд — это высокое искусство. Подошел официант, принял заказ, элегантно развернулся на каблуках и удалился походкой танцора. На мой взгляд, это тоже высокое искусство — идти по жизни пружинисто и легко, как этот парень, наслаждаясь каждой минутой своего существования. В каждом его шаге — искренность. Такое не подделать. Ему и правда нравится жить. Это видно, этому веришь. Немного завидуешь, потому, что ты не умеешь так, как он, быть довольной каждой минутой своего существования — и невольно подзаряжаешься его энергией в ожидании заказа. Брюнет пытается меня развлекать, рассказывая еще что-то о музеях, в которых мы побывали, но я слишком устала, чтобы поддерживать нить разговора. Вяло отвечаю невпопад, отводя взгляд, когда мой спутник пытается заглянуть мне в глаза. Понимаю, что веду себя невежливо, но ничего не могу с собой поделать. Уставшая и голодная женщина — это очень вредное существо, тихо ненавидящее весь мир. И для того, чтобы ненависть поутихла, такую женщину надо накормить и ненадолго оставить в покое, желательно на кровати под мягким одеялом. В результате этих нехитрых действий вы получите милого, доброго, чуткого собеседника, готового и поговорить, и выслушать, и, возможно, подставить свою грудь для того, чтобы вдосталь на ней поплакаться. А может и для чего-нибудь другого. Брюнет слишком опытен, чтобы не заметить моего настроения, поэтому замолкает, углубившись в меню. К счастью, заказ приносят довольно быстро, отчего у меня просыпается некоторый интерес к жизни. Правда, не сказать, чтобы он был восторженным. Луковый суп напоминает большой жюльен в глубокой миске, который своим вкусом меня не особенно радует. Кислый бульон, заправленный слегка подгоревшим сыром. С голоду сойдет, если закусить свежим французским багетом, который принесли в плетеной корзиночке. А основу мясной нарезки составляют ломти сырой с виду говядины. Она таковой оказывается и на вкус. Понятно, не мой случай, поэтому отдаю должное овощам, которыми те ломти щедро обложены. Видя, что я не в восторге от принесенных блюд, Брюнет лукаво подмигивает: — Для того, чтобы понять французский луковый суп, надо съесть его до конца. На дне тарелки самое вкусное. Я не против, ибо голодна, как волчица после неудачной охоты. Поэтому осиливаю суп, который ближе к финалу вроде и правда становится немного вкуснее. Хотя может я просто поддалась на рекламу, как тот король, которого искусно уговорили пить вино из кривой бутылки. Кстати, гренаш-сенсо оказалось приятным на вкус. Сухие и полусухие вина я не люблю, но если их не хочется запить водой, то для меня это уже очень неплохо. Пожалуй, вино и пружинистая походка официанта самое лучшее, что имеется в этом ресторанчике. Есть мне уже не хочется, и на том спасибо. — Ну, как? Вам понравилось? — спрашивает Брюнет, пытливо заглядывая в глаза. Киваю из вежливости. — Да, большое спасибо. И за обед, и за экскурсию по потрясающим музеям, и за ваше общество. Вы столько времени на меня потратили… — О, не стоит благодарности, — отмахивается мой спутник, растягивая губы в хищной улыбке кота, почуявшего сметану. — Я на многое готов пойти, чтобы узнать вас получше. — Мне тоже крайне приятно ваше общество, — отвечаю я, мысленно подсчитывая на сколько процентов я сейчас говорю искренне. Ну, процентов на пятьдесят точно. — То ли еще будет, — подмигивает Брюнет. — Французский мужчина как луковый суп. Чтобы полюбить это блюдо, нужно распробовать его как следует. И поверьте — чем глубже опускаешься на дно, тем будет вкуснее. На столь решительную атаку я не нахожусь что ответить, лишь мямлю что-то вроде: — Вам не откажешь в умении говорить красиво… Судя по его довольному выражению лица, моё замешательство он расценивает в свою пользу. Но мне сейчас не до флирта.