От неожиданности у меня перехватывает дыхание. Я пытаюсь что-то сказать, но слова застряли в горле… И двинуться не могу, словно косуля, ногу которой неторопливо обвивает удав, а она застыла в шоке, и не может двинуться… А ладонь между тем ползет вверх, отчего всё мое тело пульсирует адским жаром, состоящим из возмущения его бестактностью… и желания, от которого всё плывет перед глазами. Но всё-таки я замужняя женщина, а не похотливая сука, которую лизнул самец — и она уже готова для случки. Поэтому я с негодованием сбрасываю его руку со своего бедра, и резко, словно хлестнув плетью наотмашь, бросаю: — Остановите машину! Резкий удар по тормозам бросает меня вперед. Ремень безопасности больно врезается в грудь, но если б не он, я бы от неожиданности точно врезалась головой в лобовое стекло. Поворачиваюсь к Брюнету… и замираю. Потому, что рядом со мной сидит совершенно другой человек с лицом, искаженным гримасой ярости. Его глаза горят огнем настоящей, искренней ненависти. Пальцы, сжимающие руль машины, скрючились и побелели от напряжения. Сейчас они напоминают когти хищной птицы, которая промахнулась, по ошибке вцепившись не в шею добычи, а в посторонний предмет. И теперь ей нужно немного времени, чтобы освободить лапы, сведенные рефлекторной судорогой, и повторить свой удар. На этот раз более точно. Наверняка. — Ты вся такая правильная, да⁈ Недотрогу из себя строишь⁈ Зачем тогда ты вообще со мной поехала? Думала мне делать больше нечего как тебя по музеям да ресторанам таскать⁈ Крик Брюнета бьет по ушам, и я инстинктивно зажмуриваюсь. Я очень боюсь когда на меня кричат. От этого у меня сразу же начинают мелко трястись руки. Вот и сейчас из-за этого я не могу найти кнопку разблокировки замка ремня безопасности, пальцы бестолково шарят по краю сиденья. А Брюнет продолжает орать, брызжа слюной мне в лицо: — Ты что, реально думаешь будто я просто решил убить с тобой время, потратить на тебя деньги, а потом получить взамен «спасибо» и отправиться восвояси? Совсем дура? — Я… я же замужем… Слова выскакивают из меня против воли. Я не хочу говорить, я хочу убежать из этой машины, от этого урода, с которого наконец слетела маска доброго, душевного, понимающего человека, обнажив его истинное лицо. Но я никак не могу разблокировать проклятый замок, и слова — это рефлекторная попытка организма хоть как-то защититься, прервать поток словесной грязи, что хлещет меня по лицу, словно грязная мокрая тряпка. Жалкая попытка… Брюнет разражается неприятным, неискренним смехом. — Замужем⁈ — взвизгивает он, резко прервав свой хохот. — И ты реально думаешь, что твой муж сейчас сидит дома и ждет тебя? Да нет, ты действительно самая настоящая, стопроцентная дура! Поверь моему слову, если этот парень не полный идиот, то сейчас он трахает какую-нибудь сучку на заднем сиденье своей машины. Жизнь одна, и от нее надо брать всё, чтобы потом не жалеть о времени, потраченном зря… Он орет что-то еще, а я в это время с ужасом думаю о том, что будет, когда он выплеснет на меня весь свой словесный негатив и перейдет к действиям. А он перейдет, я это вижу. Сейчас он накручивает себя, заводит собственными воплями, глушит ими голос разума, а его руки со скрюченными пальцами потихоньку сдвигаются с баранки руля в мою сторону… Но тут наконец мой палец находит кнопку, раздается щелчок — и я свободна! Остается только рвануть на себя ручку открывания дверцы и выскочить из машины, что я и делаю со скоростью, совершенно для меня неожиданной. Брюнет что-то кричит мне вслед, но я уже не разбираю его слов и бегу по улице так, будто меня преследует стая бешеных псов. Это продолжается минуту, может две, а может и целую вечность. Я бы так бежала и дальше, но вдруг понимаю — еще немного, и мои легкие просто разорвет от напряжения… Останавливаюсь, обессиленно опираюсь на стену здания, возвышающегося слева от тротуара. При этом с моего плеча соскальзывает ремень сумочки, которую я чудом успеваю подхватить на лету. Раздается звон. На асфальт падают ключи от нашей с Ним квартиры. Оказывается, всё время, пока я бежала, сумочка была открыта — наверно расстегнулась, когда я выпрыгивала из машины. Теперь в ней нет пудреницы, расчески, а также карты-ключа отеля, которую я небрежно сунула в открытый внутренний кармашек сумочки, когда выходила из номера. Судорожно проверяю на месте ли паспорт и кредитка. Уфф, хоть их не потеряла, и то лишь потому, что они лежат в боковом отделении, застегивающемся на молнию. И телефон на месте, который оказался слишком большим для того, чтобы вывалиться из тесной вечерней сумочки. Что ж, жизнь часто преподносит неприятные, а порой и просто кошмарные сюрпризы, но в этих ситуациях меня всегда спасает от сумасшествия волшебная фраза «могло быть и хуже». Поднимаю с асфальта ключи от нашей квартиры — и понимаю, что у меня из глаз непрерывным потоком льются слезы. Брюнет был прав. Как я могла сесть в машину к другому мужику, когда дома меня ждет Он? Мой муж. Нежный, заботливый, любимый всем сердцем, всей душой, навсегда, без остатка мой. Только мой и ничей еще. А я… А я просто зажравшаяся, избалованная тварь, которую лично мне сейчас нисколечки не жалко. Поделом. Всё, что было положено, то и получила. Еще надо было, чтобы Брюнет отхлестал меня по лицу как следует, так, чтоб надолго запомнила урок — хотя сейчас оно и так горит, словно по нему били жесткой ладонью с твердыми, скрюченными пальцами, похожими на когти. Но это — от стыда, который сейчас жжет меня изнутри, словно по моим венам струится не кровь, а адское пламя. Я не знаю сколько я простояла возле этой стены, сотрясаясь в рыданиях. Но всё когда-нибудь заканчивается, в том числе и слезы. И тогда в пустое место, образовавшееся в голове после того, как ее покинула лишняя жидкость, приходят мысли. Например, о том, где я сейчас нахожусь и что мне теперь делать дальше. На узкой парижской улочке народу практически нет. Зато выходит она на оживленный проспект, в сторону которого я и направляюсь. Остается только поблагодарить судьбу за этот жестокий урок, который окончился для меня относительно благополучно. По крайней мене, я цела, документы и деньги остались при мне, остальное как-нибудь переживу. Но вряд ли когда-то забуду. На душе мерзко и гадко. Мужчина, которому я рискнула довериться, оказался подлецом, надевшим маску благовоспитанного, чуткого, понимающего человека. И как теперь верить людям? Как реагировать на протянутую руку помощи, когда она в любой момент может ударить больно и безжалостно? Понятно, что каждый человек преследует только свои интересы — этой простой истине научило меня наблюдение за бизнес-партнерами мужа, а также за людьми, каждый день приходящими в наш салон. По большому счету никому нет дела ни до кого, все поглощены своими заботами, и если даже обращают внимание на кого-то другого, то лишь с какой-то определенной целью, имеющей для них интерес. Но вот так-то — за что? Ну не ответила девушка взаимностью — повернись и уйди достойно. Зачем истязать ее своей яростью, рвать душу словами, которые отпечатались в ней, словно выжженные раскаленным клеймом, и болят теперь, как настоящие ожоги? Внезапная мысль заставила меня остановиться. А не потому ли так больно было выслушивать их, что я сама подспудно думала о чем-то подобном? Муж постоянно на работе, эти вечные деловые переговоры, порой затягивающиеся слишком надолго… Телефон, который он не может взять потому, что беседует о бизнесе… или может занимается чем-то другим? Мир начинает качаться перед глазами от этих мыслей, к горлу подкатывает тошнота. И для того, чтобы занять себя хоть чем-то, я снова иду навстречу шумному проспекту, мысленно моля свое сознание не раскручивать дальше эту цепочку логических рассуждений. Потом, что понимаю — боль от слов Брюнета покажется наслаждением по сравнению с теми страданиями, которые причинит мне вывод, который я сделаю сама… Но наши желания не всегда совпадают с нашими мыслями. Мы не хотим думать — но все равно думаем, как в той притче о белой обезьяне, про которую рекомендуется не вспоминать, чтобы достичь бессмертия. Однако, похоже, это невозможно. Я понимаю, что сейчас сама, своими руками леплю ужасного идола, разрушающего любые, самые крепкие союзы, имя которому Ревность. Но ничего не могу с собой поделать. Оживленный проспект прямо передо мной, но вижу я его расплывчато, словно в тумане. Наверно потому, что сквозь призму невыплаканных слез, застрявших в ресницах, мир видится именно таким. Но все-же мое отравленное сознание сохраняет остатки адекватности, и я поворачиваю налево, в сторону открытого кафе, прилепившегося к фасаду здания. Всё, чего я сейчас хочу — это сесть, чтобы не упасть посреди улицы, так как мои ноги кажутся мне чужими, ватными, едва послушными моей воле. Подхожу к крайнему столику, отодвигаю стул, сажусь — нет, бросаю на него свое безвольное тело, из которого Брюнет одним неожиданным ударом выбил стержень доверия. И ладно бы только к людям, безлико-незнакомым, которых я всегда подсознательно опасалась. Сейчас из меня, как из терпящего аварию аэростата, улетучивается убежденность в том, что мой муж — только мой, и ничей больше! Подходит официант, спрашивает чего я желаю. Мне хочется ответить, что сейчас я больше всего на свете хочу оказаться дома, рядом с Ним, дабы удостовериться, что всё у нас нормально, всё по-прежнему. Но, боюсь, такой заказ официант не сможет выполнить, поэтому дрожащим голосом заказываю чашечку кофе. — С вами всё в порядке, мадам? — интересуется официант, словно и правда чем-то может помочь, если я отвечу, что на самом деле сейчас мне плохо так, как никогда не было в жизни. Но мир людей построен на лжи, поэтому я киваю, мол, да, всё просто отлично — и официант уходит, полностью удовлетворенный моей ложью. Он выполнил свой социальный долг, задал вопрос, который должен был задать, и получил ответ, который должен был получить. Мы с ним только что совершили еще один из многочисленных ритуалов, придуманных людьми для того, чтобы показать, что им не безразлична чужая судьба, убедить себя, что они на самом деле не такие уж бездушные, бессердечные, равнодушные существа, какими являются на самом деле. Хотя, конечно, официант не при чем. Не он вылил на меня накопившийся в нем водопад кипящей ненависти, который в мгновение ока растворил и смыл с меня картонные доспехи уверенности в том, что в моей личной вселенной все в порядке. Не его слова жгут меня изнутри до сих пор, словно в испорченном магнитофоне прокручивая одну и ту же фразу: «Поверь моему слову, если этот парень не полный идиот, то сейчас он трахает какую-нибудь сучку на заднем сиденье своей машины. Жизнь одна, и от нее надо брать всё, чтобы потом не жалеть о времени, потраченном зря…» Наверно я долго сижу, уставившись в одну точку, выпав из реальности, потому, что официант, появившись в поле моего зрения ставит передо мной красивую чашку на блюдечке. Конечно, кофе не панацея от всех бед, но сейчас это то, что мне нужно. Горячий напиток обжигает горло и возвращает мне способность хоть немного соображать… Лучше бы не возвращал… Потому, что вдруг до меня дошло! Слова Брюнета не так просто перевернули мою душу… Обычно истиной кажется то, что ты уже слышала однажды, причем от человека, которого ты знаешь слишком давно — и это весомый повод для того, чтобы прислушиваться к тому, что она говорит. Вик. Это ее девиз, который я не раз от нее слышала: «надо брать от жизни всё. Без раздумий и сомнений охотиться на предоставляемые ею шансы. Иначе их расхватают другие, и тебе ничего не останется». И это не просто слова. Вик и правда не любит зря тратить свое время на романтические переживания, знакомясь с мужчинами лишь с одной целью — вытрясти из них по максимуму. И как только понимает, что ручеек материального интереса иссякает, тут же бросает любовника, чтобы сменить его на более щедрого. «Не любит зря тратить свое время…» Эта мысль, мелькнувшая в моей голове, вдруг начинает разгораться, словно хвост кометы, приближающейся с ужасающей скоростью, грозящей разрушить всё, чем я жила до этого. Моя рука судорожно роется в сумочке, выхватывает телефон, вмиг ставшие ледяными пальцы листают ленту… Вот оно! Фото Вик, сидящей на капоте машины, с подписью «время потрачено не зря!» Селфи словно специально сделано сверху вниз, чтобы кадр захватил край автомобильного номера, словно ненавязчиво прилепившегося в нижнем углу кадра. Увеличиваю фото, уже зная, что увижу, но до крика, до звериного воя, рвущегося из меня надеясь, что я всё-таки ошиблась… Я не ошиблась. И почти услышала, как во мне с глухим звоном что-то оборвалось. Наверно так рвется серебряная струна под грузом липкого, неподъемного комка грязи, внезапно рухнувшего на нее… Но, как известно, надежда умирает последней. Вдруг всё было по-другому, не так, как я подумала? Как «не так» — неважно, понятия не имею, вариантов у меня нет. Но пальцы уже сами делают то, что делать не нужно, бегая по экрану телефона, а я лишь наблюдаю за ними. Странное, ужасное ощущение, когда ты всей душой не хочешь получить результат, но все равно лихорадочно совершаешь действия для его получения. В личную почту Вик летит сообщение — ее же фото с подписью: «Это машина моего мужа?» Дурацкий вопрос, если честно, и так всё понятно, но я просто не смогла придумать ничего более оригинального. Ответ приходит тут же, словно Вик ждала моего вопроса, глядя на телефон, как голодная змея на мышь. «Долго же до тебя доходило, подруга! С момента твоего лайка прошло минимум часа полтора, я думала ты быстрее догадаешься». Чувствую во рту вкус крови из прокушенной губы. Но боли нет. Та боль, что рвет сейчас мое сердце, глушит все остальные ощущения. Не надо бы больше ничего писать, не надо! Но я все равно пишу… Это похоже на лютый мазохизм, на изощренное самоистязание, но мне нужно знать всё о том, что произошло в мое отсутствие. «И как долго это у вас?» Текст плывет у меня перед глазами, но я всё еще могу разобрать ответ: «Недолго, если не считать того, что он однажды совершенно невинно подвез меня до дому. Но с тех пор, как подвернулась та стриженая брюнетка со своим нытьем про фотографа, я и подумала — почему бы нет? Признай, он слишком хорош для тебя, вот я и решила исправить эту маленькую несправедливость. Как только ты улетела, я пошла в наступление. Он сопротивлялся недолго, буквально несколько минут. И это оказалось лучше, чем я ожидала. Гораздо лучше. В одной хорошей песне есть такие слова: „Каждая птица ищет своё небо, каждое небо ждет свои крылья“. Кажется, я нашла свое небо, которому не хватало именно моих крыльев». Она явно торжествует сейчас. Подлая тварь, умело притворявшаяся подругой, которая всё это время вынашивала коварный план за моей спиной — и, чего уж скрывать, мастерски его реализовала, убедив меня уехать в Париж. Мне не обязательно в этот момент видеть или слышать Вик, я и так прекрасно представляю ее, вальяжно раскинувшуюся в удобном кресле, с красивым лицом, искаженным гримасой злорадства. Сейчас она уже не похожа на красивую львицу. В данный момент Вик со своим оскалом крупных зубов смахиает на гиену, которая украла чужое, и теперь с наслаждением переваривает добычу, пресытившись чувством собственного превосходства. А в моей голове метрономом стучат слова Брюнета, который оказался прав. Но неужто на все сто процентов? Неужели он настолько глубоко знает жизнь, насколько не знаю ее я? И, не в силах удержаться, я набиваю новое сообщение: «У вас было в машине на заднем сиденье?» Дурацкий вопрос, совершенно дурацкий. Ненужный, как и вся эта переписка. Но мне зачем-то нужно знать, насколько был прав Брюнет! Зачем, зачем, зачем оно мне??? Но я все равно отправляю написанное. И получаю новую порцию унижения. «И в машине, и возле машины, и на подоконнике в подъезде, и даже у вас дома, на вашей огромной супружеской кровати. Кстати, часы он подарил потрясающие, той же фирмы, что и он сам носит. По-моему, зря ты отказалась, когда он предлагал купить тебе этот прекрасный подарок». Вик не откажешь в умении вбивать гвозди в крышку гроба. Последний был расчетливо точен. С моих губ срывается тихое: «Дрянь!», на экран телефона падает крошечная капелька крови из прокушенной губы. Стираю ее движением пальца вместе со своей единственной подругой, которая отправляется в черный список. А дальше… Дальше я совершаю еще один ненужный поступок — отправляю то фото Вик Ему. Без подписи. Просто фото — и всё.