На этот раз свой телефон Он услышал сразу. И ответил почти мгновенно. Надо же, какой прогресс! Отвлекся от работы, милый, чтобы найти минутку и очень быстро написать жене: «Привет, Зая. Да, я подвозил сегодня твою подругу, ты не подумай ничего плохого». Я и не думаю. Не о чем тут думать, всё ясно. Пусть Он теперь думает, если бурный секс с Вик не отшиб ему последние мозги. Поэтому просто переправляю ему нашу переписку с Вик. Жду несколько секунд, пока сообщение дойдет, пока Он на том конце его получит, пока прочитает, пока осознает… Мыслей нет, только очень больно в груди и горько во рту — то ли от крови, то ли от слез, которые набежали было на глаза, и вдруг исчезли куда-то, растворились во мне. Слезы — это облегчение, спасение от страданий. Но сейчас это не мой случай. В данный момент я просто одно большое горе. Глупый, наивный цветок, сломанный безжалостными руками и равнодушно выброшенный на помойку. Наконец в окошке диалога появляется фраза: «собеседник печатает…». Она то загорается, то исчезает, словно Он пишет развёрнутую объяснительную, которая должна оправдать его в моих глазах. Неужто Он и вправду думает, что слова могут что-то исправить? Но вместо большого текста на экране появляется лишь одно слово: «Прости». И тут же следом: «Разреши мне поговорить с тобой. Я идиот, я страшно ошибся, и хочу все исправить». Нет, милый. Ты не идиот. Ты всё сделал правильно. Каждое небо ждет свои крылья, но мои крылья оказались не теми, которых ты ждал. А твоё небо слишком высоко для меня, поэтому сейчас я падаю, падаю, падаю вниз, так, не достигнув твоей запредельной высоты. Поэтому мне остается сделать немногое — отправить пользователя с ником «Он» в черный список следом за его шикарной подругой. Пусть им будет хорошо вместе. Когда-то я любила их обоих, теперь же моё сердце пусто, как список «Избранные» на моем телефоне. Всё кончено. Надежда умерла. Я медленно кладу телефон на стол — и удивляюсь. Сейчас во мне нет ничего. Ни ярости, ни горя по поводу случившегося. Лишь пустота. Бескрайняя, всеобъемлющая. Безжизненная… Мертвец лишен эмоций, они ему просто не нужны. Как и мне сейчас. Оказывается, когда в тебе умирает любовь, тебе и правда больше ничего не нужно в этой жизни. И сама жизнь тоже не нужна. Поворачиваю голову, смотрю на машины, несущиеся по проспекту… Вот он, простой и очевидный выход. Если тебе что-то не нужно, лучше просто выбросить это, чтобы не тащить лишний груз, страдая от его непомерной тяжести. Всё очень просто. Нужно лишь встать со стула, сделать четыре шага, и бросить это тело с мертвой душой внутри под милосердные колеса. Так всем будет проще. И мужу, которому не придется больше врать про то, как он занят на работе. И Вик, которой не нужно будет теперь тратить время впустую — Он у меня хороший, добрый, красивый и щедрый. Для любой женщины такой мужчина настоящее сокровище, которыми не часто разбрасывается судьба, скупая на по-настоящему ценные подарки. И мне, которую в этой жизни больше ничего не держит. Может и правда там, за гранью, есть другой, чистый мир, в котором нет лжи, предательства и страданий? Конечно, я слабо верю в существование чего-то глобально хорошего во вселенной, но если не попробовать, так и не узнаешь никогда правда это, или выдумки несчастных людей, уставших надеяться на лучшее. К тому же сейчас реально хороший повод проверить это на практике… Трудно решиться на такое, когда ты живешь. Но если внутри нет ничего, кроме безраздельной пустоты, то становится просто всё равно. Однако официант не виноват в том, что я решила покинуть не только это кафе, но и этот мир тоже, поэтому я достаю кредитную карту и ищу его глазами… — Вы уже уходите? Напротив меня за столик не спросив разрешения садится мужчина в белой рубашке с закатанными рукавами. У него грубые черты лица, будто вырубленные из камня. Меж бровей залегла глубокая складка, взгляд пронзительный, словно он смотрит сквозь тебя. Крупные руки, сильные предплечья, на одном из которых виден след от сведенной татуировки. При таком грубом вторжении в мою безысходность вовсе не обязательно отвечать. Но сейчас мне всё равно. — Собираюсь. — Насовсем? Внутри меня вспыхивает слабая искорка удивления. Как он узнал? — Это так очевидно? — Взгляд, — отвечает мужчина. — Я знаю, как выглядит лицо человека, твердо решившего уйти. У вас сейчас именно такое лицо. — Это только моё дело. — Согласен, — кивает мужчина. — У каждого есть выбор что делать со своей жизнью. Но поверьте, это того не стоит. Искорка удивления разгорается в слабый огонек — достаточно малейшего дуновения чтобы он погас, и во мне вновь воцарилась пустота, жить с которой внутри нет ни малейшего смысла. — Что «это»? — Событие, которое выжгло внутри вас желание жить. Я не знаю что это — потеря любимого человека, или подлость, которую он совершил. В свое время я пережил и то, и другое, поэтому ваше состояние души мне хорошо знакомо. Но позвольте задержать вас еще немного и рассказать древнюю притчу. Меньше всего мне сейчас были нужны старинные сказки. Но немигающий взгляд моего неожиданного собеседника словно приковывает к спинке стула, гипнотизирует. Он него исходит какая-то странная сила, какой я не встречала ни у одного из встречавшихся мне мужчин. Внезапно приходит понимание: для этого человека ничего не стоит отнять чужую жизнь, и если будет нужно, он сделает это не задумываясь, без каких-либо эмоций. Когда что-то делаешь слишком часто, действие входит в привычку, становится рутиной, которая ничего не трогает в душе. В другое время я бы просто ушла, предпочтя держаться подальше от такого персонажа. Но сейчас, на пороге самого важного, и одновременно самого простого решения в моей жизни ледяное дыхание смерти, которым веяло от этого человека, показалось мне чем-то вроде прохладного освежающего ветерка. Он хочет рассказать мне что-то? Пусть расскажет, несколько потерянных минут не имеют значения, когда стоишь на пороге вечности. Я киваю. И он начинает говорить: — Двадцать веков назад Израильским царством правил величайший человек своего времени — царь Соломон. В юности один мудрец подарил ему кольцо, сказав, что в минуту большой беды нужно просто вспомнить о нем и подержать его в руках. Но юность беспечна, в ней нет места серьезным проблемам, которые воспринимаются лишь как незначительные препятствия, поэтому молодой царь тут же забыл о подарке. Прошли годы. Соломон возмужал, осознав, какой груз ответственности он принял на свои плечи — ведь для истинного правителя нет ничего более ценного, чем жизни людей, находящихся под его покровительством. И вот наступил неурожайный год, страшная засуха сожгла поля. Люди стали умирать от голода. Царь Соломон раздал людям все запасы из закромов, а после опустошил сокровищницу, послав купцов в соседние государства чтобы они закупили припасы. Потянулись дни ожидания. Видя страдания своих подданных, Соломон не находил себе места — и вдруг внезапно вспомнил о подарке мудреца. Разыскав покрытую пылью шкатулку, он открыл ее, взял в руки кольцо… Но чуда не произошло, тоска не отступила. Царь хотел было с негодованием зашвырнуть подальше бесполезный подарок, но вдруг увидел надпись на нем. Всего два слова… Мужчина замолчал, глядя прямо перед собой, словно не видя меня. Возможно, сейчас перед его глазами проносились события его собственной жизни, не менее тягостные, чем то, что произошло сегодня со мной. С таким взглядом, как у него, не рождаются. Жизнь должна слишком сильно поломать человека, чтобы он смотрел на нее так, словно только и мечтает о том, чтобы стереть ее с лица земли. Но почему же тогда он сейчас сидит здесь и разговаривает со мной? Не всё ли равно ему как я распоряжусь своей жизнью? Я хотела спросить об этом, но почему-то неожиданно для себя спросила другое. — И что было написано на этом кольце? Мне показалось, что мужчина слегка вздрогнул, словно от невидимой пощечины, вышел из задумчивости, и впервые за несколько минут посмотрел на меня. Не сквозь меня, а именно на меня. — Там было написано: «Это пройдет», — сказал он. — Просто, не правда ли? Действительно, любая, даже самая страшная беда, имеет свое начало и свой конец. Проходит время, и она либо забывается, либо вспоминается изредка, но уже не как нереальное горе, а как эпизод. Плоский и невыразительный, один из многих в жизни. У царя, кстати, тоже всё утряслось. Караваны вернулись с припасами, люди были спасены. И с тех пор он не снимал с пальца действительно волшебный артефакт, постоянно напоминающий ему о том, что всё на этом свете не вечно. Правильная, грамотная речь мужчины решительно не вязалась с его внешностью. С таким лицом профессионального бойца ему б в ночном клубе вышибалой работать. Хотя нет, фигура не та. Далеко не шкаф, состоящий из перекаченного мяса, одним своим видом отбивающий у подвыпивших клиентов желание дебоширить. Но при этом под рубашкой угадывается рельефная сухая мускулатура, какая бывает у гимнастов, да и предплечья, перевитые мышцами, словно веревками, говорят о недюжинной силе. Кстати, похоже, что мой собеседник не коренной парижанин. По-французски он говорит с легким акцентом, который наверняка присутствует и у меня. Акцент — он как то бревно в глазу, что никогда не замечаешь у себя, но при этом оно ничуть не мешает видеть соринки в глазах других. Даже интересно, где рождаются такие мужчины со взглядом убийцы, которые вдобавок умеют красиво рассказывать старинные притчи? — С вашим слогом книги бы писать, — слабо усмехаюсь я. — Порой случается со мной и такое, — кивает мужчина. — Кстати, мы так и не познакомились. Меня зовут Жан. А вас? Я называю свое имя, но, похоже, мужчина спросил о нем лишь из вежливости. Видно, что я ему неинтересна. Просто он привык не только убивать, но и спасать людей от смерти. И я для него лишь еще одна жертва, которую он сейчас пытается вытащить с того света. Как бы там ни было, спасибо ему за эту попытку. Я и правда отвлеклась, и сейчас смерть под колесами случайного автомобиля уже не кажется мне столь привлекательной. Хотя на душе по-прежнему так же пусто, как в стоящей передо мной кофейной чашке, на дне которой чернеет гуща — бесполезный осадок, который остается от полностью выпитого ароматного напитка. Но эта чернота в душе уже не кажется мне фатальной. В конце концов, если тебя предали любимые люди, есть и другие страны, где ты никогда больше не встретишь тех, кого навсегда вычеркнула из своей жизни. Сейчас мне страшно, очень страшно от разверзшейся передо мной бездны неопределенности, но я уже почти созрела чтобы шагнуть в нее очертя голову, как несколько минут назад была готова броситься под машину. Когда тебе больше нечего терять, кроме собственной жизни, которой уже не особенно дорожишь, страх перестает казаться непреодолимой преградой. — Сейчас вам уже легче, правда? — спрашивает Жан. Я киваю. — Спасибо вам. Кажется, только что вы спасли меня от смерти. — Когда-то это было моей профессией, — усмехается он. — А теперь я в основном спасаю людей от голода. Я начинаю догадываться о чем это он. — Это ваше кафе? — Да, — отвечает он. — Как и примыкающее к нему здание с отелем, в котором я теперь и живу. Как говорится, накопил на свой домик в Париже. Помнится, раньше мечтал о том, чтобы был он у речки, да лес рядом… А получилось вот так. В его голосе я слышу скрытую тоску. Похоже, не особенно он рад шестиэтажному «домику», владение которым девяносто девять процентов населения планеты могли бы считать эталоном сбывшегося счастья. Где-то я читала, что бывшие военные часто тяготятся мирной, спокойной жизнью, к которой не привыкли. Что ж, кажется, настало время отплатить моему случайному знакомому той же монетой и отвлечь его от грустных мыслей. — Судя по вашему акценту, вы не местный? — Как и вы, судя по вашему, — усмехается он. — Откуда вы?