Называю город, в который теперь уже точно никогда не вернусь. Жан кивает. — А мы еще оказывается и земляки. Я вырос в нем, но вряд ли когда-то вернусь туда. Попробовал однажды, но ничего хорошего из этого не вышло. Уходя надо уходить насовсем, не оглядываясь, бесповоротно. Мне кажется, что он сейчас просто уговаривает себя. На самом деле ему очень хочется вернуться в свою прошлую жизнь, которую он однажды поменял столь решительно, но гордость и личный моральный кодекс, который он сам придумал для себя, не позволяют ему сделать этого. Я вижу, что для него это больная тема, и меняю ее — бередить старые раны еще больнее, чем страдать от полученных только что. — А где вы так хорошо выучили язык? — Служил во Французском легионе, — отвечает он. Судя по его лицу, эти воспоминания для него не столь неприятны, и я развиваю тему. — Кем вы там были? — Снайпером. Я не ошиблась. Ему наверняка приходилось убивать… Что ж, в таком случае очень хорошо, что он сменил род деятельности. Люди не достойны того, чтобы их убивали — даже если вы от души желаете, чтобы они умерли. Я бы сейчас с удовольствием задушила Вик голыми руками, но понимаю, что смогу сделать это лишь в своем воображении. Между «хочу убить» и «смогу убить» огромная пропасть, построить мост через которую сможет далеко не каждый. И я рада, что этот человек однажды построив его, нашел в себе силы сломать эту ужасную переправу. — Впрочем, что мы все обо мне да обо мне? — прерывает он мой допрос. Понятно. Хоть Жан и старается выглядеть невозмутимым, но все-таки он очень не любит копаться в своем прошлом. И уж тем более не переносит, когда этим пытается заниматься кто-то другой. — Давайте поговорим о вас. Где вы остановились? Этот приземленный вопрос вырывает меня из плена размышлений о чужой судьбе, заставив вернуться к насущным мыслям о своей. — В отеле… куда я никогда больше не вернусь. Брови Жана удивленно приподнимаются. — Не совсем вас понял. Почему? Простой вопрос. На который очень сложно ответить. Сейчас я немного отвлеклась разговором с незнакомым человеком, боль в моей душе чуть притупилась. И если начать отвечать на вопрос Жана, то это все равно, что ковыряться раскаленным железом в свежей ране… Но люди — странные существа. Часто нам просто необходимо вновь пережить свои страдания, рассказывая о них кому-то другому. Зачем нам эти пытки, так похожие на изощренное самоистязание? Не проще ли постараться забыть о пережитом, похоронив его внутри себя? Получается — не проще. И вот я уже сбивчиво рассказываю Жану всё. О том, как была счастлива. И о том, как в одночасье потеряла всё — свою прежнюю жизнь, любимого мужа, и веру в людей, которые оказывается могут походя, между делом растоптать тебя, и пойти себе дальше как будто так и надо, совершенно не мучаясь угрызениями совести. Я замолкаю. Больше рассказывать не о чем. Да и не смогу я. Всё, на что я теперь способна, это плакать, уронив голову в ладони. Жан молчит, не пытаясь меня успокаивать. Спасибо ему за это. От слез нам, женщинам, становится легче. Мужчинам тяжелее. Многие из них просто не способны плакать, и тяжкий груз их нервного напряжения навсегда остается с ними, разъедая израненные души изнутри. Наконец слезы заканчиваются, плакать больше нечем. Я промакиваю глаза салфеткой, на которой остаются черные разводы потекшей туши. Плевать. Сейчас вся моя жизнь как эта белая салфетка — смятая, грязная, и соленая от слез. По сравнению с этим имеет ли значение то, как я сейчас выгляжу? — Это неправильно, — говорит Жан, который все это время сидел, уставившись в одному ему видимую точку на белоснежном столе. — Что именно? — всхлипнув, выдавливаю я из себя. — Пойдемте. — Куда? Почему-то мне всегда казалось, что в таких случаях мужчины предлагают даме свежую салфетку вместе со словами сочувствия. Ведь когда слез больше нет, нам так необходимо и то, и другое. Но, видимо, Жан не из таких. — Нужно забрать ваши вещи из того отеля. Вы ведь все равно не хотите в нем больше жить, а ключ-карта, как я понял из вашего рассказа, утеряна. Боюсь, сейчас вы не в том состоянии, чтобы беседовать с администрацией гостиницы, поэтому позвольте мне помочь. — Зачем вам это? Почему вы хотите мне помочь? Жан пожимает плечами. — Не часто в Париже встретишь человека, родившегося в том же городе, что и ты, причем с похожей судьбой. Я тоже однажды всё потерял, и это было очень больно. Но я мужчина, существо, созданное для решения проблем, поэтому мне было проще. Я вижу, как вам сейчас тяжело. К сожалению, я не могу вернуть вам прежнюю жизнь, но позвольте мне помочь решить хотя бы одну вашу проблему. Всю жизнь я спасал людей. Это было моей профессией, по которой я сильно скучаю. Своим согласием вы поможете мне хоть немного почувствовать себя тем, кто я есть на самом деле. В его словах я слышу искренность, которую невозможно подделать. Теперь, невольно сравнивая Жана и Брюнета, я понимаю: этот человек — настоящий. Прямой и жесткий, как его винтовка, оставшаяся в прошлом. А Брюнет с его изысканной речью изначально был насквозь фальшивым, словно поддельная денежная купюра, нарисованная начинающим преступником. И как я раньше этого не заметила? Видимо, чтобы отличить настоящее от подделки, нужно просто сравнить одно с другим. Тем не менее, я все равно не уверена сейчас, что поступаю правильно — но как понять в этой жизни, что верно, а что нет? Да никак. Только на собственном опыте. И я, понимая, что, возможно, вновь совершаю ошибку, соглашаюсь. Машина Жана — бюджетный зеленый кроссовер — припаркована возле входа в отель. Почему-то мне всегда казалось, что богатые люди должны ездить на дорогих машинах. Видимо, это всего лишь мой личный стереотип. Жан перехватывает мой взгляд. — Удивлены? — Нет, — соврала я. На самом деле мне сейчас совершенно всё равно какая машина у моего нового знакомого. Более того, наплевать куда он меня на ней повезет. Даже если это маньяк, совравший про то, что он владелец целого здания — без разницы. Сейчас у меня именно то душевное состояние, когда нет большого значения что происходит вокруг меня. Лишь бы происходило. Потому, что в таких случаях намного хуже окружающая тебя размеренная обыденность, похожая на застойное болото, которое медленно засасывает твое убитое горем тело. Лучше уж пусть будет боль, чужая злоба, пусть даже моя кровь, хлещущая из ран — лучше это, чем страшная пустота внутри меня, которую хочется вырезать из себя собственными руками. — Для меня главное, чтоб было удобно и функционально, — говорит Жан, заводя автомобиль и плавно трогаясь с места. — Привык к этому, и всё никак не могу отвыкнуть. Мне часто говорят, что я живу не по статусу, а мне сложно даже представить себе, что это такое. Для меня статус, престиж, этикет — просто понятия, создающие неудобство в жизни. Не по мне это: есть то, что надо, а не то, что хочется, носить неудобную одежду, говорить не то, что думаешь. Ну не могу я жить фальшивой жизнью. Такое впечатление, будто меня обязывают тащить на себе неподъемный груз, отравляя себе жизнь за свои же деньги. — Понимаю вас, — киваю я. То, что говорит Жан, мне очень близко и понятно. Сейчас он несколькими словами выразил мои взгляды на светскую жизнь, которые я всё никак не могла чётко сформулировать. — Мне кажется, вы очень одиноки, — говорю я. — Не без того, — невесело усмехается он. — Одиночкам никогда не стать стаей. Да им это и не нужно. Они живут по своим правилам, и их это вполне устраивает. Внезапно я буквально кожей ощутила флюиды страшной тоски, исходящей от того человека. А ведь то, что снаружи — эта решительность, жесткий взгляд, уверенные движения — лишь непробиваемая с виду оболочка. Там, внутри, под ней живет глубоко несчастный человек, выдернутый из своей привычной среды обитания. Вся эта спокойная, мирная жизнь для него словно клетка для вольной птицы, которая сквозь стальные прутья смотрит вверх, на более недоступное для нее чистое небо. Кормушка, набитая едой, автоматическая поилка и теплая батарея под боком — это всё не ее. Не сто̀ит этот комфорт той утраченной свободы, на которую его поменяли. Не удержавшись, задаю вопрос, который вертится у меня на языке: — Скажите — зачем вы здесь? Ведь всё это — Париж, деньги, размеренное существование — это не ваша жизнь. Вы словно променяли себя настоящего на кого-то другого, и теперь жалеете об этом. Жан криво усмехается. — У каждого человека есть мечта. Верно говорят: бойтесь своих желаний, ведь они могут сбыться. Моё вот сбылось. И сейчас я порой думаю, что, наверно, просто не способен правильно мечтать, за что и расплачиваюсь. Как говорится, не умеешь — не берись, иначе получится плохо и неправильно. Впрочем, это только моя проблема, которую уже поздно решать. Поэтому давайте лучше решим вашу. Мы приехали. Оказывается, отель, в котором я остановилась, находится совсем неподалеку. Что ж, оно и к лучшему, а то чувствую, что я своей болтовней доставляю Жану нешуточную боль. Впредь постараюсь держать язык за зубами. Надеюсь, у меня это получится — сначала подумать о том, как этот непростой, израненный жизнью человек отреагирует на мои слова, а потом уже высказываться. Портье на ресепшене провожает нас взглядом. Наверно думает — ну вот, вышла с одним мужиком, возвращается с другим. Впрочем, на его лице нет ни капли удивления, просто отметил для себя свершившийся факт. Париж — город любви, и уверена, что за годы работы портье видел многое и похлеще этого. Поднимаемся на мой этаж, идем знакомым коридором. И чем ближе подходим к моему номеру, тем мне становится неприятнее. Эти стены, этот потолок, ковровая дорожка на полу — всё раздражает, напоминает о том, что в настоящее время отель принадлежит стриженой брюнетке, которая выкупила его на время своей свадьбы. Понимаю, что она не при чем, всё это проделки Вик, хорошо продумавшей коварный и жестокий план. И уж тем более ни в чем не виновато старинное здание. Но я ничего не могу с собой поделать. Единственное чего я хочу, так это забрать свои вещи, и как можно быстрее уйти отсюда. Странно, но дверь моего номера приоткрыта, хотя я хорошо помню, что закрывала ее перед уходом, о чем и говорю Жану… Внезапно его лицо преображается. Глаза становятся цепкими, как у волкодава, заприметившего вышедшего из леса волка. Больше нет в них тоски, глубокой и темной, словно морская бездна. Этот человек за долю секунды вдруг преобразился, стал самим собой. Кем? Понятия не имею. Может демоном-убийцей, а может ангелом, творящим справедливость. Часто это одно и то же, всё зависит лишь от точки зрения. Жан резко толкает дверь… и я вижу Брюнета, который сидит на кровати с большим перочинным ножом, приставленным к замку моего чемодана. Рядом с Брюнетом на кровати лежит мое нижнее белье, которое я перед тем, как принять душ, постирала в раковине и повесила сушиться в ванной. Что он с ним делал? Почему оно так аккуратно разложено на одеяле? И что он собрался делать с моим чемоданом? Пока я стою словно статуя, оцепенев от шока, Жан входит в номер, делает два быстрых шага. Брюнету не откажешь в мгновенной реакции. Он быстро поднимается на ноги, замахивается ножом… А дальше я лишь вижу, как смазанной от скорости молнией промелькнула рука Жана… Его сжатый кулак врезался в подбородок Брюнета, и этот взрослый, сильный, уверенный в себе мужчина отлетает в другой угол номера, по пути снеся своим телом отельный телефон, стоящий на прикроватной тумбочке. Брюнет падает на пол — и остается там лежать без движения, словно большая сломанная кукла. Похоже, он потерял сознание. А еще я вижу его перочинный нож, вонзившийся в изголовье кровати. И осознаю, что если б Жан не был так быстр, этот довольно большой клинок запросто мог бы перерезать ему горло — Брюнет замахивался довольно энергично, явно собираясь не попугать, а ударить. Внизу моего живота словно просыпаются бабочки. Мне одновременно и ужасно страшно, и приятно. Животный инстинкт самки, из-за которой подрались два самца, мурчит во мне и трется своей нежной спинкой, лаская меня изнутри, отчего в промежности становится горячо. Ничего себе меня тряхануло! Совершенно неожиданно для себя я настолько возбудилась от увиденного, что вынуждена без сил прислониться к дверному косяку. Иногда организм творит с нами странные вещи. Как сейчас, например, когда эмоциональный удар, который я перенесла, он пытается компенсировать таким вот странным образом. Чудны дела твои, природа-матушка… Жан же, бросив на меня взгляд, расценил моё состояние по-своему. — Не бойтесь, всё позади. Ваш чемодан я заберу с вашего позволения, а вот с этим комплектом белья рекомендую вам расстаться. Неизвестно что этот извращенец с ним делал. Честно говоря, сейчас бы мне не помешал свежий комплект белья, но всё не настолько плохо, чтобы искать душ — да и не время. Я понимаю, что у Жана могут быть неприятности из-за того, что произошло в номере, потому киваю. — Конечно. Идемте. … Взгляд портье за стойкой возле выхода из отеля выражает недоумение. На его лице прям написано: «что-то вы быстро управились, ребята». Если бы он знал, как мало женщине надо для того, чтобы получить оргазм — всего лишь увидеть, как благородный рыцарь бьет негодяя по физиономии. Возле машины Жан останавливается. — Сейчас вам некуда идти, — говорит он. — Вряд ли в такое позднее время вы найдете номер для того, чтобы переночевать. Могу предложить услуги моего отеля, где вам будет предложены ужин, вполне приличные апартаменты, а также достаточно времени для того, чтобы выспаться и решить, что вы будете делать дальше. Конечно, если вы уже определились, я могу отвезти вас прямо в аэропорт, но могу сказать по моему опыту, что подобные решения лучше принимать не сгоряча, а на свежую голову, хорошенько все обдумав. Что скажете? — Скажу, что принимаю ваше предложение, — говорю я. Сцена, когда этот решительный человек одним ударом решает проблему с Брюнетом снова и снова прокручивается у меня в голове, и сейчас я искренне благодарна Жану. Причем не только за это. Сильное эмоциональное потрясение, пережитое только что, отодвинуло мои переживания по поводу Вик и моего мужа от той черты, за которой притаились всепоглощающее безумие и вечный холод небытия, сулящий быстрое избавление от душевных страданий. Видимо, всё, что нужно человеку в такие моменты — это хорошая встряска, благодаря которой он поймет: мы живы до тех пор, пока сами не решим, что умерли. А до этого нужно бороться во что бы то ни стало, и даже если целый мир повернулся к тебе спиной, это не повод расстаться с ним навсегда. Нужно просто силой своей воли развернуть его обратно, посмотреть ему в глаза, сказать все, что ты о нем думаешь — а если надо, то как следует вмазать по челюсти, чтоб он знал, как с тобой связываться.