Благодаря Жану я больше не хочу умереть. Я хочу жить вопреки всему, жить так, как не жила никогда. Своим ударом он словно разбил невидимую прозрачную скорлупу, внутри которой я жила до сих пор, преподал мне урок, который я никогда не забуду. Поэтому сейчас я просто не могу оскорбить его отказом. Да и не хочу, если честно. Сейчас я уже другими глазами смотрю на этого угрюмого, замкнутого, нелюдимого человека. Неважно как ты выглядишь и каким воспринимают тебя окружающие. Важно кто ты внутри, что скрывается под маской, которую носим все мы без исключения — настоящий человек, или смердящая гниль, достойная лишь презрения. Брюнет умело строил из себя воплощение благородства и изысканности, а оказался настоящим мерзавцем. А Жан, совершенно не располагающий при первом знакомстве, спас первую встречную просто так, ничего не требуя взамен, лишь потому, что он не может иначе. В очередной раз надо признать, что я совершенно не разбираюсь в людях. Жан кладет чемодан в багажник, мы садимся в машину — и через несколько секунд она уже летит по почти безлюдным улицам города, который готовится ко сну, словно огромное живое существо с множеством горящих глаз, похожих на окна. Спасибо тебе, Париж, за твою нереальную красоту, ласкающую душу, и за твои жестокие уроки, порой рвущие ее на части. Я никогда не забуду тебя, город любви и предательства, нежности и коварства. Завтра я улечу отсюда, оставив в воспоминаниях твои старинные здания, прекрасные скульптуры, потрясающие картины — и свою прежнюю жизнь, которая, словно хрупкая ваза, разбилась о твои каменные мостовые. Я очень постараюсь склеить из этих осколков что-то новое и прекрасное, и искренне надеюсь, что у меня получится. Жан берет телефон, набирает номер. — Андрэ, приготовь свободный люкс и организуй туда ужин номер шесть на двоих. Через десять минут. И, не дожидаясь ответа, отключается. Похоже, обслуживающий персонал отеля вышколен у него по-военному, и приказы командира исполняет чётко, как солдаты в армии. Не могу удержаться от вопроса: — А что значит «ужин номер шесть»? — Это моя система, которую я сам разработал, — отвечает Жан. — Конечно у нас есть обычное меню, но согласитесь, что в каждом ресторане есть свои сильные блюда, к которым лучше подавать определенные закуски и напитки. Сейчас вы не в том состоянии, чтобы выбирать, поэтому я взял на себя смелось заказать тот ужин, который наверняка вам понравится. Хотя, конечно, всё можно заказать и посредством обычного меню, если вы сомневаетесь в подобного рода ресторанных нововведениях… — Нет-нет, пусть будет ужин номер шесть, — слабо улыбаюсь я. Хорошо, что у меня еще остались силы улыбаться, потому что копаться в меню я точно не способна. Да и есть, если честно, не особенно хочется, но обидеть Жана отказом я тоже не могу. Сейчас я сама не знаю, чего хочу — да и хочу ли? Слезы кончились, чувства и желания просто исчезли, словно цветы, вырванные из клумбы пронесшимся ураганом. Я просто еду по чужому городу, в чужой машине, туда, где меня ждет чужой отель с ужином, пронумерованным словно номерки в гардеробе. Эйфория от решительного поступка Жана уже прошла, и я вновь отдаю себе отчет, что он, как и Брюнет, может оказаться на самом деле ни разу не благородным рыцарем, которого я себе нарисовала в воображении. Просто два волка подрались за самку, и сейчас победитель везет ее в свое логово, чтобы поступить с ней так, как ему захочется. Пусть. Мне все равно. Я уже устала ошибаться в людях, поэтому пускай они делают со мной что угодно. От жизни я тоже устала, поэтому если эта ночь станет для меня последней, значит так тому и быть. Машина останавливается возле того же здания, от которого мы отъехали менее часа назад. Жан ведет меня ко входу со стеклянными дверями, похожими на те, что были в отеле, из которого мы только что уехали. Хоть мне и безразлично, что со мной будет дальше, но все равно я внутренне напрягаюсь — когда ты видишь, что тебя ведут в ловушку, очень похожую на ту, из которой ты только что вырвалась, тело автоматически начинает сопротивляться. Но я не подаю вида. Вполне возможно, что двери в рай и в ад выглядят одинаково. Главное не они, а то, что за ними. Вестибюль отеля строг и лаконичен, дизайном отделки чем-то напоминая армейскую казарму, которую я однажды видела на картинке в каком-то журнале. Я бы не удивилась, если б плечистый, подтянутый афропарижанин, стоящий за стойкой ресепшена, отдал честь хозяину отеля, увидев его. Но обошлось без военных приветствий. Жан берет ключ-карту, и мы поднимаемся на третий этаж, отделанный скромно, но со вкусом. Ничего лишнего, всё хорошо продумано и функционально. Наверняка в этом отеле отлично работает вай-фай, идеально убираются номера, а завтраки, обеды и ужины в ресторане вкусные, обильные и сытные, как у солдат Французского легиона, которые всегда должны быть готовы к боевым действиям. Правда, вопреки моим ожиданиям, номер люкс, который Жан зарезервировал по телефону, оказывается действительно роскошным. Видимо, политика отеля такова, что в нем каждый постоялец найдет себе тот номер, какой ему хочется найти. Признаться, увидев огромное помещение с окнами чуть ли не во всю стену и несколькими комнатами, обставленными дорогой резной мебелью, я всерьез испугалась на предмет хватит ли мне денег чтобы оплатить такой номер… Словно угадав мои мысли, Жан говорит, ставя мой чемодан на пол: — О деньгах не думайте. Сегодня вы позволили мне немного восстановить равновесие в этом мире, полном грязи и лжи, вспомнить прошлое, когда я только этим и занимался. Поэтому мое приглашение расценивайте, пожалуйста, как жест признательности. Благодаря вам я сегодня вновь почувствовал себя тем, кем мне уже никогда не стать. — И вам спасибо за то, что вы сделали, — говорю я. — Если б таких людей как вы в мире было немного больше, грязь и ложь исчезли бы из него навсегда. Жан усмехается. — А теперь после того, как выяснилось, что мы с вами единственные идеальные люди во вселенной, похожей на городскую помойку, давайте просто поужинаем. После того, как я совершу благородный поступок, мне обычно хочется есть так, словно я голодал неделю. Ему не откажешь в самоиронии. Всегда уважала тех, кто способен посмеяться над собой. Большинство людей любят хихикать в адрес окружающих, а шутки в свою сторону воспринимают как оскорбление. Жану же, похоже, всё равно что о нем думают другие. Он просто делает то, что считает нужным, и мнение посторонних людей о его действиях его волнует не больше, чем позавчерашний дождь. Даже страшно представить что было с теми, кто рисковал становиться у него на пути. Кстати, он обмолвился о том, что пишет книги. Интересно было бы ознакомиться с его творчеством, наверняка основанном на собственной биографии, ибо вряд ли такой человек станет писать романтические стихи или романы о любви. Мы проходим в столовую номера, где уже сервирован стол на двоих. На нем помимо тарелок, приборов и бокалов стоит огромное блюдо с разнообразными закусками, мармит на прозрачной подставке, внутри которой горят свечи, подогревающие содержимое ёмкости, а также бутылка без какого-либо намека на фирменную наклейку. Когда мы садимся, Жан с видом волшебника, открывающего тайный сосуд с магическими предметами, снимает крышку с мармита — и по столовой разносится аромат, сотканный из множества аппетитных запахов, в котором я смогла распознать лишь тонкую сырную нотку. — Пахнет аппетитно, не правда ли? — говорит Жан, извлекая из мармита два керамических горшочка с изогнутыми ручками по бокам. Желтая «жульенная» корочка поверх блюда вызывает во мне недавние воспоминания. — Луковый суп? — Угадали, — улыбается Жан. — Приготовлен по моему личному рецепту. — Вы сами составляете рецепты блюд? — удивляюсь я. — Вы же не повар. — Научился готовить это блюдо во Французском легионе, — отвечает Жан, откупоривая бутылку и разливая вино по бокалам. — Любой военный человек должен уметь не только убивать врага, но и накормить себя и боевых товарищей тем, что есть под рукой. Причем сделать это так, чтоб они ели да нахваливали, ибо голодный боец — плохой боец, который думает не о победе, а об обеде. Жизнь учит многому, и часто ее уроки оказываются полезнее тех, что предлагают учебные заведения. Виноделию меня, кстати, тоже никто не учил. Просто когда я приехал в Париж, то заодно купил виноградник в долине Луары, и теперь выращиваю там сорт каберне-фран, из которого произвожу вино исключительно для гостей моего отеля. Приходится ездить туда несколько раз в году, но это скорее удовольствие, чем работа, ибо долина Луары славится не только своими виноградниками, но и прекрасными замками, а также радующими глаз пейзажами, к которым хочется возвращаться снова и снова. Ну что, поднимем бокалы за знакомство? Я ничего не имела против. Вино на вкус оказалось просто потрясающим — могу признаться, что я никогда не пила ничего вкуснее. Хотя, конечно, на мои впечатления от него наверняка оказал влияние стресс, а также необычный переплет судьбы, в который я угодила. Такие моменты усиливают ощущения от всего, обостряют их нереально, но, тем не менее, факт остается фактом — вино показалось мне просто фантастическим. Как и луковый суп. Честно говоря, после обеда с Брюнетом я осталась невысокого мнения об этом блюде. Но то, что предложил мне Жан, заслуживало всяческих похвал. О чем я и сказала. — Мне доводилось уже в Париже пробовать луковый суп, и, честно говоря, он меня не впечатлил. Но это блюдо просто восхитительно! — Не стоит судить о блюдах и людях по первому впечатлению, — говорит Жан, глядя на меня. — Оно может быть обманчиво. К тому же вкус блюда во многом зависит от того, кто вас им угощает. Подозреваю, что вам просто не особенно нравился тот человек, который вас им кормил. Он всё понял насчет меня и Брюнета, этот много повидавший в своей жизни опытный воин, однажды решивший изменить свою жизнь. Понял — но не подал вида. Это было не его дело. И когда Жан решал мою проблему, я была для него никем, просто незнакомой женщиной, которой требовалась помощь. Но сейчас его взгляд изменился. В стальных глазах Жана я заметила искорку заинтересованности, которую он усиленно пытался скрыть. Но это сложно сделать, сидя напротив друг друга, и один раз я даже заметила, как его взгляд против воли скользнул по моей груди, отчего у меня всё сжалось внутри. Женщина всегда чувствует, когда нравится мужчине, и сейчас я всем телом ощущала, как тонкая нить интереса, возникшая у Жана, становится всё крепче, превращаясь в неистовое желание, с которым ему становится все сложнее справляться. — Ну, что ж, я пойду, пожалуй, — произносит он, спрятав взгляд в пустую чашку из-под супа. — Вы устали, вам надо отдохнуть… — Останьтесь. Это слово вырывается из меня помимо моей воли, но звучит слишком горячо для того, чтобы быть неискренним. Я чувствую, как во мне одна за другой рушатся все преграды, которые я старательно воздвигала всю жизнь — скромность, боязнь всего нового, верность мужу, который оказался неверен мне… Всё это сметает сейчас волна горячего, неистового желания, похожая на огненное цунами, стремительно разливающееся сейчас по моему телу. Я поднимаюсь из-за стола и подхожу к Жану, который смотрит на меня взглядом полным удивления — и интереса одновременно. Похоже, он не ожидал от меня столь решительной атаки. — Однажды мне сказали, что французский мужчина как луковый суп — чтобы полюбить это блюдо, нужно распробовать его как следует, — говорю я. — И чем глубже опускаешься на дно, тем будет вкуснее… Слова даются мне с трудом, нервный спазм перехватывает горло. К тому же по мере того, как я приближаюсь к Жану, моя решительность понемногу улетучивается. Вдруг я ошиблась, и на самом деле совершенно не нравлюсь ему? Но тут взгляд Жана меняется, и теперь я вижу в нем не просто интерес. Если раньше цвет его глаз напоминал тихий залив в пасмурный день, то теперь там бушует темный, бурный океан, буквально затягивающий меня в свою бездну… И я поддаюсь этому властному зову, оставив на берегу благоразумия всё, что могло бы помешать моему страстному порыву. Теперь в моей голове больше нет мыслей, а в сердце не осталось места для боли и печали — всё вытеснило обжигающее желание почувствовать на себе эти сильные руки, что сейчас осторожно касаются моего тела, к сожалению, пока что прикрытого одеждой. Слишком осторожно! Сейчас мне уже недостаточно этих бережных прикосновений, потому что я страстно хочу большего! Мы всё еще стоим возле стола. Приглушенное сияние люстры, висящей над нами, создает глубокие тени на его лице, которое сейчас находится так близко к моему. Я вижу губы Жана, до этого момента казавшиеся жесткими, словно у каменной статуи, но сейчас я мечтаю только о том, чтобы он поцеловал меня. Одной рукой Жан мягко, но настойчиво притягивает меня к себе, другую осторожно запускает в мои волосы, слегка оттягивая их книзу. В мои уши изнутри колотится бешенный стук моего сердца — а может и не только моего, ибо наши тела сейчас очень плотно прижаты друг к другу. Но я еще сильнее прижимаюсь к Жану, словно пытаясь слиться с ним в одно целое, чтобы еще сильнее почувствовать на моем лице его горячее дыхание, что вырывается из груди, где также в безумном ритме колотится и его сердце. Но он не торопится, наслаждаясь каждой секундой происходящего, и это сводит меня с ума. Ждать больше нет сил, и я притягиваю его голову к себе. Он не сопротивляется. Поцелуй получается горячим, требовательным, наши языки сплетаются в страстном танце. Я чувствую, как стремительно разгорается страсть в этом мужчине, что еще несколько часов назад казался мне каменной статуей, не способной испытывать ничего подобного. Руками я беспорядочно глажу его по плечам, по спине, чувствуя, как под рубашкой перекатываются тугие мышцы. Ткань не просто раздражает, а уже бесит, мешая мне ощутить ладонями горячую кожу Жана, и я непослушными пальцами пытаюсь расстегнуть его рубашку. Получается не очень. Не так быстро, как хотелось, поэтому я, не в силах более ждать, резким рывком устраняю последнее препятствие, слыша как трещит материя, и с сухим гороховым стуком сыплются на пол пуговицы. Страсть настолько сильно затопила меня, что я не заметила, как укусила Жана за нижнюю губу. Чувствую привкус крови на своем языке, и некое подобие полузатопленной страстью мысли в голове, нечто типа «что же я наделала?»… которая немедленно гасится его звериным рычанием. Кажется, я разбудила в нем животное. Теперь он целует меня так, словно хочет сожрать — жадно, дерзко, задвинув к стене, прижав к ней и упиваясь моим беспомощным положением. Его обжигающие поцелуи везде — на моих губах, шее, в вырезе платья… Теперь Жану тоже мешает моя одежда, и в следующий момент он одним рывком расстегивает молнию на моем платье, срывает его с меня — и оно летит в сторону. Следом за ним отправляется мое кружевное белье… И вот я остаюсь перед этим неистовым мужчиной абсолютно голой, не испытывая при этом ни малейшего желания чем-нибудь прикрыться. Наоборот — я хочу, чтобы он смотрел на меня, чтобы я видела в его глазах гремучую смесь неистового желания и неподдельного восхищения! Да, именно так смотрит мужчина на женщину, когда ему нравится в ней абсолютно всё, когда инстинкты берут верх над разумом, условностями, приличиями, и в нем просыпается первобытная, животная похоть. И — чего уж тут скрывать — я смотрю на него точно таким же взглядом самки, внутри которой пылает неистовый огонь. И потушить его можно лишь одним способом. Жан подхватывает меня на руки и несет в спальню. При этом он умудряется сохранять остатки самообладания, и не бросает, а очень бережно кладет меня на огромную двуспальную кровать, после чего начинает неторопливо снимать с себя остальную одежду. Проклятый садист, находящий удовольствие в предвкушении того, что сейчас должно произойти! Ненавижу его за это — и в то же время жадно смотрю на сильное мужское тело, освещенное тусклым сиянием огней ночного Парижа и серебристой Луны, который свободно проникают в комнату из большого панорамного окна. Нам обоим некуда торопиться, и я понимаю, что сейчас мы можем себе позволить эту сладкую пытку. Секунды, растянувшиеся в вечность, и бесят, и заводят одновременно, но я усилием воли держу себя в руках. Не думала, что можно получать наслаждение не только от процесса, но и от предвкушения тоже, когда тело просит — нет, требует того, что оно так хочет получить, а ты оттягиваешь этот момент, ощущая, как внутри тебя сладко сокращается всё — и горячие, влажные мышцы, готовые плотно обхватить твердую мужскую плоть, и сердце, колотящееся в бешеном ритме, и сознание, которое вот-вот покинет тебя, не выдержав испытания ожиданием. Оставшись совсем без одежды, Жан на мгновение выпрямляется в полный рост, и теперь я могу рассмотреть его полностью. Он отлично сложен, его тело гармонично и пропорционально, и даже несколько старых шрамов ничуть не портят его, добавляя брутальности к образу. Видно, что покинув прежнюю жизнь, Жан продолжает держать себя в хорошей спортивной форме, не позволяя расслабиться. И это правильно. Ведь настоящий мужчина — как акула, смысл жизни которой в движении. И если этот грозный хищник остановится, то умрет, безвольным мешком из мяса и костей опустившись на обманчиво мягкое илистое дно. Меня поражает то, как Жан владеет собой, ибо я прекрасно вижу, насколько сильно он хочет меня. Но мне льстит, что он не набрасывается на меня, как голодный зверь на кусок мяса. Даже испытывая такое сильное желание, он находит в себе силы сдерживаться, чтобы ожиданием довести наши чувства до высшей точки кипения. Мысль, что передо мной стоит опытный любовник, который умеет по-настоящему доставить женщине удовольствие, наводит на меня новую горячую волну возбуждения. Из моей груди вырывается тихий стон, который Жан правильно расценивает как призыв — и вот он наконец опускается на кровать рядом со мной. Его рука начинает скользить по моему телу, словно изучая его. Грубые, и одновременно нежные пальцы скользят по моему подбородку, шее, ласкают грудь, живот, опускаются ниже… Это неописуемо! Когда ты сама ласкаешь себя, это одно удовольствие, привычное, как вкусная пища, которой ты балуешь себя почти ежедневно. Но когда это делает мужчина, то ощущения можно сравнить с изысканным деликатесом, совершенно отличающимся от того, что ты потребляешь постоянно. Это блюдо гораздо более острое, обжигающее, бьющее в голову сильнее самого крепкого вина, дурманящее голову, заставляющее тело биться, сжиматься в судорогах… Кажется Жан знает что-то, недоступное большинству мужчин, какие-то потайные секреты женского тела, так как его настойчивые прикосновения сводят меня с ума. Из моих легких вырываются звериные стоны, а сведенные судорогой пальцы мнут простыни с такой силой, что не понять — трещит ли это рвущаяся материя, или ломаются ногти. Наконец я понимаю, что больше не могу это терпеть. Я устала балансировать на границе сознания и темной бездны безумия, поэтому я настойчиво притягиваю голову Жана к себе и впиваюсь в его губы горячим поцелуем. Он отвечает мне тем же, наши языки и губы ласкают друг друга, а руки блуждают по влажным телам, напряженным и горячим, измученным этой возбуждающей игрой в ожидание. Я настолько сильно распалилась, что мое тело, уставшее ждать, похоже, начинает действовать против моей воли. Решительным движением, неожиданным для Жана, я опрокидываю его на спину и оказываюсь верхом на нем.