Не прошло и трех часов, как я собралась. Начерно. Зная себя, я еще раз двадцать залезу в чемодан, чтобы что-то выкинуть оттуда, доложить, переложить… Но сейчас я немного подустала, и спать хочу больше чем есть, а есть больше, чем никуда не ехать. Это нервное, которое в моем случае после перекуса должно притупиться. Кстати, я совсем забыла позавтракать, а у меня на голодный желудок паника всегда намного сильнее, чем на сытый. Проверено. В холодильнике нахожу грустное напоминание о вчерашнем неудавшемся семейно-домашнем ужине, которому, увы, уже не состояться. Ладно, что не делается — к лучшему, всё равно нужно как-то убить время до вечера. Стейки шкворчат на сковородке, источая немыслимый запах. Я мысленно злорадствую — вот чего Он лишился вчера, променяв действительно вкусный вечер на кислую, пресную, а местами и тошнотворную встречу в ресторане. Открываю бутылку вина, наливаю себе полбокала. Надо же выпить за удачный полет. Поскольку чокаться больше не с кем, тихонько звякаю бокалом об бутылку. Кто-то когда-то говорил, что это называется «чокаться с тренером». Забавное сравнение. И двусмысленное, кстати. Некоторые люди и правда сходят с ума, спиваясь в одиночестве. Тоже выход, когда другого просто нет — или когда не умеешь пробивать его в сплошной стене чужого безразличия и непонимания. Свой стейк съедаю, Его — заворачиваю в фольгу. Вернется с работы, будет чем поужинать. Кстати, надо напомнить, что меня нужно отвезти. Звоню. Он долго не берет трубку. Наконец отвечает: — Привет, Зая, что случилось? — Привет. Ты же сегодня отвезешь меня в аэропорт? Секундная заминка. — Знаешь, у меня через полчаса встреча с теми же персонажами, которая может затянуться. Вчерашние посиделки дали свои плоды, и партнеры хотят обсудить детали. Не обижайся пожалуйста, это очень важно. Я закажу тебе такси и сто процентов буду в аэропорту с цветами, когда ты прилетишь обратно. Молчу. Он говорит что-то еще, но я не слушаю. Вернее, слушаю, но не слышу. Просто это незачем. Лишние слова, на которые положено отвечать «да, да, конечно, я всё понимаю». Или закатывать скандал. Говорить не хочется, скандалить — тем более. Просто как-то пусто внутри, как в бокале, что стоит на столе с рубиновой капелькой, оставшейся на донышке. Наконец он выдыхается. И молчит. Ждет ответной реакции. Причем я слышу, как кто-то зовет его. Ну да, он на работе, зарабатывает деньги, а я тут лезу к нему со всякими глупостями. — Конечно, милый. Без проблем. Люблю тебя. Такси я закажу сама, не беспокойся. — У нас всё хорошо? В его голосе слышны тревожные нотки. — У нас всё отлично, — говорю я, и нажимаю кнопку отбоя. Когда говорить не о чем, это лучший вариант развития событий, причем для обоих. Лучший антистресс — это душ. Залезаю под жесткие струи и начинаю переключать кран с холодной воды на горячую, вышибая из головы накопившееся. Человек — загадочное существо. Чтобы избавиться от психологических страданий, ему зачастую надо окунуться в страдания физические. Мое тело то колотится от холода, то дергается от кипятка, но я всё равно продолжаю эту пытку, которая сейчас мне просто необходима. Наконец я чувствую, что всё, отпустило… Делаю воду нейтральной, и расслабленно опускаю руку вниз, туда, где словно испуганный зверек затаилось нереализованное желание. Ему много не надо, чтобы вырваться наружу — несколько движений тренированными пальцами достаточно, чтобы по моему телу пробежала судорога наслаждения, и мои ноги стали ватными. Сползаю вниз по стенке душевой кабины… И тут меня прорывает. Я начинаю плакать. Реветь в голос. Всё то, что я считала благополучно похороненным внутри при помощи контрастного душа, теперь гейзером концентрированной обиды бьет из меня. Тело сотрясается в рыданиях, будто здание при землетрясении, которое вот-вот развалится на части. Возможно поэтому я обхватываю себя руками. Так легче сохранить себя, сжавшись в комочек на полу душевой кабины… Наконец слезы кончаются, рыдания превращаются в всхлипывания. Струи душа больше не жесткие, словно плети. Сейчас они ласково смывают слезы с моего лица и противную дрожь с моего тела. Мне легче. Гораздо легче. Спасибо матушке-природе, заложившей в нас такой вот простой механизм освобождения от проблем. Мужчинам сложнее. Они хоронят в себе все переживания, трупный яд которых отравляет их души и тела. Возможно, именно поэтому и умирают они раньше женщин. Выхожу из душевой кабины, растираюсь жестким полотенцем, так, чтобы тело горело. У меня на специальной полочке всегда два банных полотенца — мягкое, и жесткое. Первое использую когда хочется неги, умиротворения, расслабленности. Второе — когда нужно настроиться на боевой лад, вытереть из себя женскую сопливость, разозлиться на весь мир и, стиснув зубы, идти вперед. Одеваюсь, застегиваю чемодан. Всё, пора заказывать такси. Достаю телефон, выбиваю пальцами дробь на экране. Будет через девять минут. Присаживаюсь на пуфик в коридоре, окидываю взглядом квартиру. Перед разлукой со своей привычной норкой ощущаю приступ легкой тоски. Будто она, как живое, близкое существо, не хочет отпускать меня надолго. Да и я не хочу — надолго. Как я буду там, без привычных стен, пропитанных знакомыми запахами, без родной, мягкой кровати, без ощущения защищенности от окружающего мира, которое дарит твое жилище? Но часы тикают, отсчитывая секунды, и слово «надо» становится не просто словом, а вполне себе осязаемой причиной подняться с пуфика, открыть дверь, и выйти на лестничную площадку, волоча за собой чемодан — так самоубийца тянет за собой камень, который поможет ему побыстрее опуститься на дно. — Так, хватит себя накручивать! Не на казнь идешь, а в командировку летишь на неделю всего! — строго говорю сама себе, запирая квартиру и нажимая кнопку лифта. — Вернешься, и всё будет по-старому. Ты просто боишься, и это нормально. Это пройдет. Наверно… Спускаюсь. Таксист предупредительно забирает чемодан. Сажусь сзади, по диагонали с водителем. Муж говорит, что так положено по этикету. Не знаю как там насчет этикета, но я не люблю разговаривать с незнакомыми людьми — и иногда заднее сиденье спасает от навязчивых разговоров с шоферами, которые таким образом развлекают себя, искренне считая, что беседа с ними доставляет удовольствие пассажиру. Но не в этот раз. В зеркале заднего вида ловлю внимательный взгляд. Зря я это, надо было смотреть в окно. А так контакт глазами можно расценить как желание клиента потрепаться. Именно так он и расценивается. — Куда летите, если не секрет? — В Париж. — А почему не с мужем? — У него работа. Взгляд в зеркале становится вопросительно-недобрым. Если водитель сейчас спросит «к любовнику собрались?», попрошу остановить машину и выйду. Но нет, следующий вопрос поставлен по-другому: — Попробую предположить. В гости к друзьям? — Нет. Тоже по работе. Взгляд в зеркале становится злым и одновременно тоскливым, как у собаки, которую избили и бросили на дороге. — Эх… Моя вот тоже съездила. По работе… Там и осталась, с каким-то придурком. Извините, просто нахлынуло. — Ничего. Понимаю. Мне становится немного жалко этого мужика, которому жизнь сначала подарила любовь, а потом отняла ее, жестоко и равнодушно. Конечно, можно много говорить на тему, что «так судьба сложилась», «в разрыве виноваты оба» и так далее, и тому подобное. Но это всё для самоуспокоения. Когда люди расстаются, одному из них всегда больнее. Тому, для кого эти отношения были более важными и нужными. В машине, нагретой солнцем за утро, пахнет пластиком, обивкой сидений, хорошим ароматизатором. И еще чем-то тяжелым, гнетущим, если подобное слово можно применить к запаху. Дезодорант вроде и глушит его, но нотка всё равно остается, как если бы недобросовестный повар попытался залить не очень свежие овощи каким-нибудь причудливым соусом. Возможно, так пахнет застарелая тоска, пропитавшая всё пространство этой машины, которая уже очень давно возит своего хозяина и успела стать частью него. Наверно он тоже не любит выходить из нее надолго, как я из своей квартиры. Давнее горе тоже может стать привычной атмосферой, которую не хочется покидать. Мы неторопливо едем по городу, улицы которого, словно артерии огромного организма, забиты пробками. Мегаполис болен этими фырчащими тромбами, вылечить которые крайне сложно. Для этого нужно строить много новых дорог, и это делается потихоньку, но напоминает реанимацию умирающего. Без толку всё. Сколько себя помню, по утрам лучше сидеть дома, или ехать на метро, иначе непременно попадешь вот в такую медленно движущуюся затхлую реку из металлических, нагретых солнцем коробок с людьми, запечатанными внутри. Наконец машина подъезжает к зданию аэропорта. Выхожу, расплачиваюсь с таксистом, и вместе с такими же, обремененными чемоданами пассажирами втягиваюсь внутрь огромного стеклянного здания, где начинается процедура просеивания багажа и человеческого материала через специальные устройства, предназначенные для поиска запрещенных предметов. Психологически не особо приятная. Чувствуешь себя не кем-то, а чем-то, неким предметом на конвейере, который тщательно исследуют на предмет возможных изъянов. Хочется надеяться, что когда-нибудь изобретут некий коридор, чтоб люди спокойно шли по нему, ни о чем не подозревая, а в это время их вместе с багажом просматривали бы невидимыми лучами. А еще лучше, чтоб настало когда-нибудь такое время, когда все люди на планете начнут просто доверять друг другу, вылечив нашу маленькую планету от терроризма, злобы, зависти, и человеческой глупости, порождающей все вышеупомянутые недуги. Понимаю, что утопия это, так, несбыточные мечты… Но что еще делать, как не мечтать, стоя в очереди перед проходом через рамку, просвечивающую тебя насквозь? Наконец этот театр недоверия заканчивается, и я прохожу в зону беспошлинной торговли — странное место, где по идее цены должны быть намного ниже тех, что вне здания аэропорта, но на самом деле всё наоборот. Говорят, раньше да, в «дьюти фри» все товары были дешевле, но это время осталось в далеком прошлом. Какой тогда смысл в этих магазинчиках с конскими ценами? Не понимаю. Впрочем, я сюда не понимать пришла, а дожидаться своего рейса, до посадки на который осталось не так уж много времени. Гулять по магазинам, в которых никогда ничего не куплю, я всегда считала бесполезным времяпровождением. Лучше уж посидеть где-нибудь, попить кофе, потупить в телефон или фотоаппарат. И чтоб народу было поменьше. Именно для этих случаев Он однажды подарил мне банковскую карту, открывающую доступ в лаунж-зоны аэропортов — и не только. Там еще было много чего, что я не запомнила, а что запомнила, тут же забыла за ненадобностью. Но сейчас, после того, как меня на досмотре заставили вывернуться наизнанку, а потом снова свернуться в свою привычную одёжно-вещевую оболочку, мне хотелось уединения. Думаю, это несбыточная мечта в аэропорту с его морем людей, снующих туда-сюда, но хоть приблизиться к ней уже за счастье. В лаунже и правда было немного народу, что меня порадовало. Женатая пара с двумя послушными детьми, смирно сидевшими на диване, уткнувшись в детские книжки на немецком языке. Лысеющий мужчина с щекастым лицом человека, не привыкшего себе ни в чем отказывать, который увлеченно читал бизнес-вестник, уплетая при этом кусок шоколадного торта. Дама преклонных лет с внимательным взглядом бизнес-леди, способной по туфлям безошибочно определить содержимое твоего банковского счета. И никого больше. Идеальное место для убийства времени, оставшегося до посадки. Стоически выдержав сканирующий взгляд старушки, беру кофе и ухожу в самый дальний угол, где предупредительно поставлены диван и столик для таких, как я, оберегающих свой внутренний мир от излишнего чужого внимания. Достаю фотоаппарат, начинаю листать последнюю фотосессию с Вик — всё как-то не было времени посмотреть, что тогда получилось. Хотя «не было времени» это обычно всегда отговорка для того, что забыла сделать, или просто когда лень оказалась сильнее меня. Думаю, не одна я такая. Удаляю пару снимков, которые мне не нравятся, и тут слышу легкое, еле слышное фырканье. Поднимаю глаза от экрана. Ну да. В лаунж зашел парень. Брюнет, подтянутый, в костюме, рубашка под которым расстегнута на одну лишнюю пуговицу, что, конечно, не могло не вызвать недовольства у престарелой дамы. Хотя, думаю, дело не в пуговице, а в подспудном осознании, что вряд ли когда этот молодой человек расстегнет ради нее остальные. Некоторые люди болезненно воспринимают собственное увядание, сожалея о том, что их время безвозвратно уходит, и завидуя молодым. Зря, по-моему. В каждом возрасте есть свои плюсы и минусы. Ближе к старости минусов, понятное дело, становится больше. Но тогда, наверно, нужно просто меньше обращать на них внимания, и больше радоваться плюсам. Жизнь слишком коротка для того, чтобы тратить ее на негатив — даже тогда, когда негатива в ней становится всё больше и больше… Непроизвольно мой взгляд цепляется за эту непристойную пуговицу, поднимается выше. Потом опускается ниже, до ботинок, начищенных до блеска. Всегда уважала мужчин с ухоженной обувью — обычно тот, кто следит за ней, следит за собой в целом. И не только за внешностью, но и за своими поступками, которые тоже старается поддерживать в чистоте. Одергиваю себя, отвожу глаза. Этот сканирующий взгляд заложен в каждой женщине изначально. Как у охотника, оценивающего добычу — надо оно мне, не надо… Вик как-то в шутку сказала, что девушки, даже будучи замужем, всё равно замуж хотят. Но это точно не про меня. В моем случае мне точно никто не нужен, Его достаточно вполне. Но против природы не попрешь. Поэтому и приходится иногда осаживать себя — в таких случаях, как сейчас, например. Но мимолетный первичный вывод уже сделан. Мордашка, рост, стиль одежды, осанка — всё на уровне. При этом на лице нет неприступно-надменного выражения, свойственного красивым мужикам — мол, вот он я, любите меня все безоговорочно, а кто с этим не согласен, может засунуть себе свое мнение туда, куда не заглядывает солнце. Что, несомненно, парню в плюс. Краем глаза отмечаю, что он берет чашку кофе и садится неподалеку от меня, через один столик. Видимо, тоже любит уединение. Думаю, если б не я, он сел бы на мое место. С некоторых пор я чувствую людей своей породы, старающихся как можно меньше контактировать с представителями своего вида. Может, конечно, всё это я себе придумала. Но как приятно порой убедить себя в том, что ты не одна такая на свете, что есть помимо тебя еще мотыльки, предпочитающие второй раз не подлетать к горящей лампе, чтобы не обжечь крылья. Мой палец механически листает фото, но мысли уже далеко от них. Почему? Наверно потому, что я чувствую — парень тоже смотрит на меня. Не сказать, чтобы заинтересованно, просто в данный момент я несколько интереснее фикуса, стоящего справа от меня, а поле зрения менять неохота. Многие мужчины, увидев обручальное кольцо на пальце девушки, теряют к ней интерес. Другие наоборот, начинают разглядывать внимательнее — «ну ка, ну ка, посмотрим, что ж он в ней такого нашел?». А некоторые смотрят просто потому, что взгляду больше не за что зацепиться. Забавно. Почему ж мне сейчас интересно, какой из этих трех случаев — его? Полагаю, потому, что мне просто больше нечего делать. Почти уверена в этом. Поэтому когда я чувствую, что он отвел взгляд, в свою очередь, рискую еще раз глянуть в его сторону. При этом рука отрывается от фотоаппарата и автоматически поправляет волосы. Ну вот. Отмечаю с легкой досадой: стоило симпатичному мужчине посмотреть на меня, как тело автоматически реагирует, прихорашивается. Рефлексы, не зависящие от нас, порой выводят из себя. Впрочем, думаю, этот парень привык к таким непроизвольным жестам представительниц противоположного пола, поэтому не сочтет его за приглашение подсесть за мой столик и начать непринужденную беседу. Кстати, он действительно симпатичный. Второй взгляд выявил детали. Темные волосы красиво подстрижены. На левой брови небольшой шрам, которые, как известно, украшают мужчину. Глаза цвета молочного шоколада. Морщинки в их уголках, свойственные людям, которые много смеются. Волевой подбородок. Широкие плечи, но при этом чувственные пальцы музыканта, которыми он рассеянно поглаживает экран телефона — наверно, тоже листает старые фото или новостную ленту, думая при этом о чем-то своем. Здесь, в лаунже, у всех появляется время подумать. Время, совершенно свободное от обычной, повседневной жизни, которая осталась там, за границей государства, которое ты уже покинул. Время между регистрацией и посадкой на борт целиком принадлежит только тебе, и больше никому. Нет расписания важных дел, некуда бежать, не к чему стремиться. Ты словно попадаешь в некий вакуум, где есть только ты — и твое по-настоящему свободное время. Нет, конечно, какой-то трудоголик с железными нервами, возможно, даже здесь уткнется в свой ноутбук и продолжит зарабатывать деньги, нажимая на кнопки клавиатуры. Я бы так не смогла. Перед полетом я чувствую легкую нервозность, замешанную на отрешенности. Странное состояние. Ведь каждый человек перед тем, как подняться в воздух, так или иначе думает о том, что самолеты имеют свойство иногда падать… И каждый старается не думать об этом. Не нужно это. Ведь и автомобильные аварии случаются, и кирпичи с крыш порой падают, так что ж теперь в машины не садиться и по улицам не ходить? Глупо, верно? А всё равно думается… Потому наверно я сейчас листаю фото, не видя фотографий, и тем же самым занимается тот красивый парень по соседству. И все остальные люди в лаунже. Отвлекаются. Стараются не думать… Но тут механический женский голос в динамиках объявляет начало посадки. И тут же лаунж приходит в движение. Люди собираются, поднимаются из-за столиков, идут к выходу. Брюнет с волевым подбородком — в их числе. Ну и отлично. Посижу в одиночестве. Странно, почему после объявления на посадку люди идут к своим воротам и становятся в очередь? Раньше ли ты сядешь на свое место в самолете, позже ли — какая разница? Зачем стоять, дыша в чей-то затылок, когда можно спокойно ближе к окончанию посадки без всяких очередей пройти через ворота и занять свое место? В лаунже пусто. Вместе с людьми ушла их тревога, витавшая в воздухе все это время. Теперь здесь пустота. Гнетущая, как вопросительный взгляд бармена из-за стойки — мол, все ушли, а эта чего здесь торчит? Даже не знаю, что хуже — то невидимое звенящее беспокойство, или вот это почти осязаемое ничто, давящее на плечи и стесняющее дыхание…