Глава 8 Агата так злилась, что даже лечь не могла. Ходила по спальне. Туда-сюда, туда-сюда. Гостья была готова просто растерзать хозяина дома, если он явится — при полном параде, разве что ордена не нацепив, — и сообщит, что шум из ее спальни мешает их баронству спать! Эльза, забравшись к ней на постель, посматривала насмешливо, словно хотела спросить: «Так и будешь туда-сюда бегать?» Потом все же стало неловко. Так себя вести. В чужом доме. Агата выключила свет, легла в кровать и крепко заснула, стоило лишь закрыть глаза. Ей ничего не снилось, просто было тепло. Особенно ногам. Даже чуточку жарко. И кто-то сопел — негромко и размеренно. Уютно. Сладко. Эльза… * * * — Апчхирррр-пф-пф-рррр! — Эльза чихнула, почувствовав, как солнечный зайчик щекочет нос. Жизнерадостный утренний лучик с трудом протиснулся сквозь плотные, добротные, немного старомодные гардины. В этом доме все было таким — сделанным на совесть, с легким привкусом старины. Агата проснулась рано. Еще до того, как на лестнице послышались шаги хозяина дома. Посмотрела на чихающую Эльзу. Улыбнулась. Быстро оделась и, кутаясь в шаль для храбрости, вышла из спальни. Обнаружив господина барона на кухне, женщина слегка зажмурилась и быстро проговорила ему в спину: — Извините. Я не знаю, что на меня нашло. Он развернулся, держа поднос с завтраком. Улыбнулся. И важно, словно зачитывая проект какого-нибудь закона, провозгласил: — Я придумал, кем будет ваша героиня. — Поставил поднос на стол. — Кем же? — Я долго думал, как сделать так, чтобы… чтобы можно было говорить об уважительном отношении к ней. — И? — Писательница еще плотнее закуталась в шаль, стараясь не выдать своего волнения. Эрик фон Гиндельберг аккуратно выкладывал ягоды. И только после того, как вокруг белоснежной горки творога образовался идеальный круг, ответил: — Она могла быть связной. Работать со своим мужем-разведчиком. Их раскрыли. И он… — Он ее не выдал? — Глаза Агаты горели, пальцы теребили бахрому шали. — И поэтому она осталась в живых? Бывший канцлер только печально покачал головой. Ему отчего-то не хотелось огорчать молодую женщину, которая верила в сказки и отказывалась верить в пытки. — Его просто не захватили живым, — вздохнул он. — Не дался. Только так. Иначе… — Это же… реальная история? Да? — неожиданно спросила писательница. — Да. Только случилась она с точностью до наоборот. Мой заместитель ушел из Оклера. А его жена погибла. Франц вышел купить молока к завтраку — с вечера забыли. Они с женой еще смеялись и спорили… Кому идти. — За молоком… Агата резко отвернулась, отошла к окну. Шаль сползла с плеч, но она ее не поправила. Собаки, которым со своего места были видны блеснувшие в глазах гостьи слезы, посмотрели на хозяина недовольно. — Простите, — тихо сказал он. — Мне не следовало… — Ничего-ничего, это… это вы меня простите, сейчас. Буквально минуту… Сделать глубокий вдох, изо всех сил стараясь максимально расслабиться на выдохе. Так учил ее муж. Помогает. Муж… Ком снова подкатил к горлу, в носу защипало. Так не пойдет, надо держать себя в руках, иначе барон решит, что она истеричная, несдержанная особа… «Наверное, это правильно, что над судьбой Франца и Матильды кто-то прольет слезу… Жаль, что я не могу…» — бились мысли в голове канцлера. — Скажите, а… Я могу использовать эту информацию в своей книге? — спросила Агата. — Думаю, да. Никакого особого секрета в этом нет, и потом, если бы это было не так, зачем мне вам рассказывать? Эрик фон Гиндельберг постоял еще минуту, борясь с собой. Ему хотелось подойти ближе. Обнять эту трогательную, хрупкую женщину, прижать к себе, сделать так, чтобы огорчений в ее жизни было как можно меньше. Вместо этого он вздохнул, шагнул вперед, Агата почему-то в этот же самый момент резко развернулась — и они почти столкнулись. Но мужчина плавным, отточенным движением вовремя ушел в сторону. Повисла неловкая пауза, однако барон быстро справился с собой, улыбнулся, слегка кашлянул и весело проговорил: — А теперь — никаких расстройств. И — завтрак! «Ну и зря!» — прочитал он в глазах Грона. Эльза фыркнула. И отвернулась. — Так, — приказал он низерцвейгам. — Идите-ка, погуляйте лучше. И непременно навестите госпиталь! Вас ждут. Барон решительно выпроводил собак, взял поднос и направился в столовую. — А вы? — спросила Агата. — Я к вам присоединюсь. Давно ему не было так легко, уютно и тепло. Пожалуй, что и никогда. Сначала, до войны — вечно всем недовольный отец отравлял жизнь не только ему, но и матери. Не говоря уже о себе самом. Эрик никогда не понимал, почему мама — красивая, умная женщина — никогда не пыталась что-то изменить. Они с отцом не любили друг друга, это было… слишком очевидно. Ее покорность судьбе чем-то питалась, подобно тому, как питает кристаллы кровь артефактора. Баронесса фон Гиндельберг была несчастна. Но иногда… Иногда он чувствовал, что ее счастье просто спряталось. Притаилось где-то глубоко внутри и всегда выглядывало, пусть и осторожно, в те редкие моменты, когда они оставались вдвоем. Потом армия. Как ни странно, там Эрику было все же лучше, чем дома. Война. Когда и дома-то не было. Была целая страна, которую надо было защищать. А дом… Его, канцлера, называли всемогущим. Даже не так. Его называли «самым»: самым влиятельным, самым богатым… Свой дом появился лишь после того, как король отправил канцлера в отставку. Нельзя же всерьез считать «своими» покои во дворце. Или огромный отцовский особняк в столице, который все эти годы открывали раз в сезон — канцлеру было положено принимать гостей на зимние праздники. А этот дом был удивительно похож на него самого. Хмурый. Нелюдимый. Вздыхающий скрипом отполированных половиц. Его дом прятал серые тени в тайных полутемных уголках и доверял царапающим старый лак собачьим когтям больше, чем громким голосам редких посетителей. Конечно, можно было сделать ремонт. Дом перебрали бы по бревнышку. Или вовсе снесли — отстроили на его месте новенький особняк. Эрик фон Гиндельберг не хотел этого. Он сроднился со старыми стенами, каким-то непостижимым образом научился дышать с ними в одном ритме. — Я все съела, — доложила Агата, с преувеличенной серьезностью сложив руки на коленях. Господин барон рассмеялся. — А вот вы — нет, — заметила женщина. Она с тревогой подумала, что хозяин дома осунулся за последние сутки. Ни кровинки в лице, ясные серые глаза потускнели, лишь выправка оставалась прежней. Безукоризненной. — Доедайте! — потребовала Агата. — Хорошо-хорошо. — В голосе Эрика фон Гиндельберга было наигранное недовольство, но Агата не обратила на это внимания. Она смотрела канцлеру в глаза, которые улыбались. Искренне и как-то удивительно по-доброму. — Вам стоило бы выпить гранатового сока, — задумчиво проговорила она. — Знаете, меня в детстве мама поила. Я была бледненькая, и ее это очень огорчало. — Гранаты? — отвлекся мужчина от методичного накалывания ягодки на вилку. — Надо заказать. Фульд что-то говорил про то, что мне их есть необходимо. Особенно после работы с артефактами и потери крови. — Потери крови? — За все надо платить, моя дорогая госпожа Агата, — усмехнулся барон. — Артефактор платит кровью. Своей или чужой. На выбор. Агата задумалась. Вдруг ей стало очень холодно. Даже под теплой шалью. — Я готовился к нашей вылазке, — объявил господин барон после того, как они перебрались в гостиную и хозяин дома усадил ее в кресло около затопленного уже камина. — Вам не дует? — Нет, все хорошо. Женщина утонула в мягком кресле. Пылающий камин согревал и успокаивал, но, к сожалению, не избавлял от любопытства. Барон, заметив, как подрагивает от нетерпения кончик ее носа, решил не томить — показать личины и кулон. — Одну минуту.