— Давайте обойдемся без ненужных подробностей, — перебиваю его, — я знаю, что ей нужно дорогостоящее лечение, вы рекомендовали ее дочери центр в столице. — Простите, а кем вы, собственно, приходитесь пациентке? — Я знакомый ее дочери, но это к делу отношения не имеет, меня интересует, что нужно для того, чтобы как можно скорее перевезти пациентку отсюда в центр и насколько компетентны специалисты в этой клинике. Мужчина некоторое время сверлит меня все тем же подозрительным взглядом, а потом вздохнув, откидывается на спину стула и сдается. — Организовать ее транспортировку я могу в течение нескольких часов, дело только в материальной стороне вопроса. Один из ведущих специалистов этой клиники мой бывший однокурсник, за его компетентность я ручаюсь головой, они готовы принять Ирину Николаевну, но не могут, пока деньги не поступят на счет. К сожалению, квот не хватает и… — Деньги не проблема, но меня интересует, не лучше ли организовать лечение за границей? Германия, Израиль? — Я бы не рекомендовал, — мужчина делает паузу, словно подбирая слова, — понимаете, лечение за границей требует определенных затрат, прежде всего времени, которое потребуется на сбор документов, их перевод, потом нужно ждать подтверждение, виза опять же, сопровождение. Это может затянуться на несколько недель. Да и у нас уже давно не девяностые, мы успешно лечим онкологические заболевания, в нашем отделении пока нет подходящих условий, но в столице они есть. И организовать мы сможем все в разы быстрее. — Вы уверенны? В случае чего ответственность ляжет на вас и спрашивать я буду тоже с вас. — Побойтесь Бога, молодой человек, — он подбирается, хмурит седые брови, — я тридцать пять лет отдал своей профессии и работал только за зарплату, ваши намеки неуместны. Если вас интересует, получаю ли я долю, нет не получаю. Я вполне доволен тем, что у меня есть, если бы нужно было больше, я бы не работал здесь больше четверти века. Я киваю и усмехаюсь про себя. Надо же, а я ведь даже не делал открытых намеков. — Если вы действительно собираетесь помочь, то на вашем месте я бы не медлил, — заключает он под конец. — Хорошо, — киваю, — сейчас вы расскажете моим людям все подробности, свяжетесь с клиникой, в общем сделаете все, что нужно от вас, а я бы, с вашего позволения, хотел поговорить непосредственно с Ириной Николаевной. Не подскажите, где ее палата? — Она лежит этажом выше, по лестнице и налево по коридору, крайняя дверь справа, но женщина не очень общительна, будьте к этому готовы, — предупреждает доктор. Я снова киваю и поднимаюсь со своего места. — Сделаете все, что скажет Борис Антонович, — обращаюсь к своей охране, и снова оборачиваюсь к врачу, — сколько потребуется времени, чтобы утрясти формальности, при условии, что я плачу по двойному тарифу, за срочность? — Несколько часов, я думаю. — Значит я могу быть уверен, что завтра ее будут ждать в клинике? Он медлит некоторое время, а потом кивает. Прощаюсь и делаю шаг в сторону двери, когда передо мной вырастает Паша. — Босс, вы… — Я буду этажом выше, — обрываю его на полуслове. — Аид меня прикончит, босс, я с вами пойду, — упорствует он. Я, порой, удивляюсь даже и в очередной раз задаюсь вопросом: кто тут главный? — Там в палате больная женщина, как ты думаешь она отреагирует на появление двух незнакомых мужчин? Ничего со мной за двадцать минут не случится, здесь не облажайтесь. Он больше не возражает, но явно недоволен, боится. Я бы на его месте тоже боялся. Когда тебе потенциально светит встреча на ринге с ходячей машиной смерти. — Не сдам я вас, Паш, — произношу и иду к выходу. Палату женщины я нахожу быстро. К моему удивлению, она одноместная, и в очередной раз у меня в груди неприятно колет. Вряд ли она здесь по доброте персонала, значит Василиса постаралась. Тут же вспоминаю, как выставил ее за дверь. Тогда мне казалось, что мои выводы верны и решения, следующие за ними — тоже. Я и сейчас не уверен, что был не прав, но по после ознакомления с полученной информацией засомневался. Будет у нас время все обсудить. В палату вхожу без стука, чем пугаю сидящую на кровати женщину. Она вздрагивает и поднимает на меня взгляд. — Вы кто? — срывается с ее губ. — Я друг вашей дочери, — никому ведь не будет хуже, если я немного совру, — добрый день. — Лиса? Что с ней? Я ведь говорила, знала… — Ирина Николаевна, — прерываю женщину, — успокойтесь, с вашей дочерью все хорошо. Я здесь по другому поводу. Я прохожу дальше, беру стул и сажусь напротив женщины. Выглядит она замученной и уставшей. Женщина смотрит на меня непонимающе, а я, тем временем, продолжаю: — Я здесь, чтобы обеспечить ваше дальнейшее лечение. Вы, наверняка, обсуждали с вашим врачом лечение в столичной клинике, завтра вас будут там ждать. Брови женщины лезут наверх, глаза расширяются, она открывает рот, двигает губами, но все никак не может подобрать слова. Вполне нормальная реакция для человека, который ждет приговора, а ему говорят, что последний откладывается. Так я думаю ровно до следующей секунды. — У нас нет таких денег, как бы там ни было, даже работа в столице не обеспечила бы Лисе такой заработок. И просто так такие деньги тоже никто не дает. Что вам нужно от моей дочери? — признаться, она застает меня врасплох. Я даже не сразу нахожусь, что ответить. — Вас не должны волновать причины моего поступка, от вас требуются только согласие и подпись, — мне кажется, я говорю достаточно твердо, чтобы понять: спорить со мной не нужно. Обычно одного раза достаточно, но это не тот случай. — Нет, — в очередной раз удивляет меня женщина. — Нам ничего не нужно, оставьте мою дочь в покое, я не стану ничего подписывать и никуда не поеду. Серьезно? Я знаю, что такое каждый день ждать смерти, смириться с ней практически, сам прошел через это, и, если бы не Аид, может уже и утащила бы меня старуха. Я полгода овощем пролежал, а он меня с ложечки кормил, жить заставлял, собой рисковал. Я выжил, на упрямстве и желании отомстить. Но несмотря на свое прошлое, сейчас я чувствую, как по убывающей, постепенно заканчивается мое терпение. Я молча смотрю на женщину, пытаясь ее понять. — У вас ведь есть квартира, — вспоминаю, прокручивая в голове личное дело Василисы. — Почему вы не продали ее, когда понадобились деньги? — задаю вполне закономерный вопрос. Женщина снова вперяется в меня взглядом, в нем всплывает сначала удивление, а потом злость. — Я не собираюсь оставлять свою единственную дочь без крыши над головой, и вас, молодой человек, это никак не касается. В ее словах есть логика, если бы не одно «но». — То есть вас не смущает, что ваша дочь хватается за любую работу, чтобы обеспечить вам лечение, в то время как вы всеми силами ему противитесь? — Да как вы смеете, — женщина возмущенно вскидывает руки и подается ближе. — Я столько раз просила ее перестать, начать жить для себя, — она всхлипывает, по щекам катятся слезы, но меня они не трогают, — эта операция и лечение не гарантируют мне выздоровление, я не хочу, чтобы моя дочь оказалась на улице. — Вы прекрасно знаете, что она не остановится, но продолжаете гнуть свою линию, — говорю, пожалуй, слишком жестко и, наверное, это даже жестоко по отношению к больному человеку, но такая вещь как совесть, давно перестала меня беспокоить. — Ваше упрямство могло вылиться в огромную ошибку, которую ваша дочь бы непременно совершила, и все еще может совершить, если я не вмешаюсь. — Что…— женщина прикрывает рот рукой, смотрит на меня наполненным ужасом взглядом, а я продолжаю: — Вы сделаете все, что от вас потребуется, с завтрашнего дня вы начнете лечение, — я поднимаюсь со своего стула, заканчивая разговор. — Вы… — Если нет, то я позволю вашей дочери продать свою свободу и заключить весьма сомнительную сделку. Свою помощь я предлагаю один раз, у вас будет несколько часов, чтобы принять решение. Ответа не дожидаюсь, разворачиваюсь и выхожу из палаты, под ошарашенный взгляд женщины. Захлопываю дверь, оставляя ее одну, будучи уверенным в том, что она сделает правильный выбор. Люди всегда его делают, если подтолкнуть в нужном направлении. Настоящее время — Ты с ней чересчур суров, брат, — Аид подходит как раз в тот момент, когда я выхожу из палаты Березиной. Оставляю мать и дочь наедине, давая возможность поговорить и осознать. — Она должна научиться мыслить хладнокровно и держать эмоции в узде. В этот раз мы успели, в следующий ей может не повезти. — Она всего лишь девочка, у которой болеет мать, — напоминает друг, а я и сам прекрасно помню. Как помню другую, ту, что точно также пошла на поводу у страхов и эмоций, ту, за которой следом пошел я, и мы оба жестоко расплатились за необдуманный порыв. Теперь она лежит в сырой земле, в могиле, на кладбище, куда я порой прихожу и почти вою от той остаточной боли, что все еще терзает мою давно почерневшую душу. Там, под могильной плитой, глубоко в земле я похоронил и себя, прошлого себя. — И это не освобождает ее от ответственности за собственные поступки, мне ли тебе объяснять, куда это все может привести. — Все же это было жестоко, — не соглашается он. — Ты мог просто с ней поговорить, а не пугать до смерти и натравливать Рэми. — Я не натравливал на нее пса, и ты не хуже меня это знаешь, к чему это мозгое…— торможу себя, понимая, что перехожу черту. Вздыхаю, позволяя себе успокоиться. — Не кипятись, — Аид примирительно поднимает руки, — и перестань на нее давить, ты пугаешь ее, в этот раз ты перешел черту. Не нужно ее ломать. — Может сам воспользуешься своим советом? — не выдерживаю, а не хотел ведь, не мое это дело. — Не хочешь объяснить, что в твоей квартире делает подружка Лисы? — Откуда… — Считаешь я слепой? Или, может, глухой? Карим? — делаю ударение на его имени, которым, кроме моей сестренки, его давно уже никто не зовет. Я прекрасно слышал девочку в тот злополучный день, хоть и отошел на приличное расстояние. Она явно не обозналась, она его узнала. — Это не имеет отношения к делу, — он начинает злиться. — Как и мои методы. Я не всегда буду рядом, Лиса должна научиться думать головой, а не бросаться во все тяжкие. Я и сам понимаю, что перегнул. Понял в тот момент, когда увидел блестящие в свете фонарей, полные слез глаза и выражение дичайшего ужаса, застывшее на лице девушки, когда нес ее, вцепившуюся мертвой хваткой в лацканы моего пиджака. Я не ставил перед собой цель сломать девочку, лишь хотел преподать урок. Ее неумение сдерживать эмоции, и пагубная привычка бросаться в омут с головой, однажды могут сыграть с ней злую шутку. Побег мог бы закончиться трагедией, не знай я наперед каждый шаг. Нужно быть слишком наивным, чтобы полагать, что девчонка успокоится. Аид не одобрял моих методов, как и камеры в комнате. Конечно, я слукавил, в моем доме видеонаблюдение ведется круглосуточно и отовсюду, но ей это знать необязательно. В конце концов это для ее же пользы. — Только от тебя зависит, будешь ли ты рядом. — Не говори ерунды, — пресекаю очередной намек. — Однажды тебе придется перестать жить прошлым…