Наверное, никогда в жизни я так резво не неслась к машине, а потом, проклиная каждый встречавшийся по пути светофор, практически сгрызла ногти на руках. Никогда еще дорога не казалась такой долгой и бесконечной. Каждая минута ожидания продлевала мою агонию, рвала на куски душу. Я только и могла, что нервно следить за дорогой, надеясь наконец увидеть знакомые очертания онкологического центра. И когда машина останавливается, я, позабыв, о безопасности и обо всем на свете, выскакиваю и сорвавшись с места, несусь ко входу, словно от скорости сейчас зависит моя жизнь. Кто-то что-то кричит позади, но я не слушаю, не думаю даже оборачиваться и только когда кто-то резко хватает меня за руку, вынуждая притормозить, останавливаюсь и по инерции влетаю в мощную грудную клетку. — С ума сошла? Куда ты понеслась, ненормальная, — голос Азазеля эхом отлетает от стен. — Я… Я не знаю, что ответить, даже не понимаю, как Рустам оказался здесь. Я не помню, чтобы он был среди сопровождающих, хотя…после слов Графа я мало что соображала. — Как ты здесь оказался? Я думала… — Я твоя тень, Лиса, привыкай, где ты, там теперь и я, работа у меня такая. — Что? — мои брови взмывают вверх. Это поэтому? Поэтому он так спокойно мог находиться рядом со мной? — Я думала, что ты по своей воле…— произношу разочаровано, потому что понимаю, что вся моя жизнь в последнее время — простая иллюзия. У меня ничего нет, больше ничего. Мама в коме, человек, которого я полюбила по собственной глупости, настолько далек, что мои чувства к нему — беспросветная тупость. И даже тот, кого я по наивности своей считала другом, оказался всего лишь марионеткой. Нет, он никогда не шел против приказов Графа, он такой же цепной пес, как и все остальные, просто цепной пес, лично сторожащий игрушку хозяина, по его приказу, а не вопреки. — Отпусти меня, мне нужно к матери. — Лиса, — его тон из нарочито спокойного, переходит в давящий, настораживающий, — прекрати истерику. — Ты просто врал, глядя мне в глаза врал, пытаясь выслужиться перед НИМ, зарабатывая очки в моих глазах, не такой как все, бесстрашный Азазель. Ты такой же цепной пес и сделаешь все, чтобы он был доволен. — Это не так, моя работа — мой выбор. Я принял его предложение, когда увидел тебя, принял на своих условиях. Я тебе не враг, Лиса, и между твоим желанием и его приказами, я выберу первое. Но в одном я с ним согласен… — В чем? — Твоя безопасность — на первом месте. Я не знаю, что на это ответить, к счастью, мне и не приходится. В коридоре собственной персоной появляется Граф. Молчаливо и равнодушно оглядев нас, он просто идет вперед. И я в очередной раз убеждаюсь — мои чувства к нему безответны. Чем ближе мы подбираемся к месту, где сейчас — такая одинокая и беззащитная — лежит моя мама, тем сильнее деревянеют ноги. И когда вышедший навстречу врач молча кивает и провожает нас к ней, я, не сумев сдержать эмоций, всхлипываю громко и прикрываю рот ладошкой. Вокруг пикают какие-то странные приборы, а мама… она словно неживая вовсе. Изо рта ее тянется трубка, и глядя на которую я понимаю: мама не дышит сама, не может просто, и только эта машина продолжает поддерживать в ней жизнь. Что внутри меня обрывается, я просто стою, смотрю, не в силах отвести взгляд от бледного лица, от неподвижных рук, у меня даже нет сил на то, чтобы подойти ближе. Где-то глубоко внутри я понимаю, что дела обстоят намного хуже, чем я могла себе предположить. И я стараюсь гнать от себя эти мысли, уговаривая себя верить в лучшее, но не выходит, просто не получается, потому что то, что я вижу…Так не выглядят те, у кого есть шансы на выздоровление. Не знаю, сколько вот так стою и в какой момент оказываюсь рядом с постелью. Прикасаюсь к мертвенно бледной, холодной руке и перестаю дышать. Не хочу просто. Не хочу без мамы. Я была уверенна, что теперь она будет в порядке, теперь, когда она оказалась в этом центре, когда согласилась лечиться. Я, черт возьми, была уверенна. Моя мамочка, моя сильная мамочка, как же так, ведь мы так близко, мы были так близко. Все должно быть не так, почему, ну почему, Господи, одним достается все, а другие должны раз за разом проходить через эти круги ада, стеная от мучений, кусочек за кусочком теряя свою душу, теряя себя. Все должно быть иначе, она должна быть здорова, быть рядом. Я уже потеряла отца, а теперь…теперь он забирает и мать. И что останется у меня в этой жизни? — Лиса, — голос позади заставляет меня вздрогнуть. Я оборачиваюсь, на пороге стоит Граф. — Нужно поговорить, — он произносит, глядя сквозь меня. Его холодный тон и прозрачный взгляд не сулят ничего хорошего. И когда, оставив маму, выхожу за дверь, я понимаю, что все, что последует дальше, не принесет ничего хорошего. Доктор, встретивший нас сегодня, с серьезным видом стоит напротив меня, словно собираясь с мыслями и готовясь произнести то, что я и так уже знаю. Чувствую. Но не уверенна, что готова услышать. — Василиса, — начинает он, периодически посматривая то на Азазеля, то на Графа. — Она не придет в сознание, да? — спрашиваю с трудом. — Боюсь, что нет. Вчера вечером мы пришли к заключению. У вашей мамы констатирована смерть мозга, системы органов отказывают одна за другой, я сожалею… — Как это произошло? Как такое вообще могло произойти? Не здесь ли уверяли, что за дело берутся только профессионалы с многолетним опытом, не вас ли мне так рекомендовали… — К сожалению, — он произносит виновато, — мы не Боги, Василиса, и не можем предусмотреть все. Операция прошла успешно, но случились осложнения… — И вы не предусмотрели такое развитие событий? — Боюсь, такие вещи не всегда можно предусмотреть, в случае вашей… Он говорит еще что-то о антикоагуляционой терапии, о профилактике, о проблемах тромбоза у онкологических больных и говорил, наверное, вещи правильные, вот только я была не в состоянии слушать. Я понимаю, что мне просто дали время попрощаться, моего согласия на отключение от аппаратов не требуется. — Ты сказал, — я оборачиваюсь к Графу, — ты сказал, что она в коме, ты солгал…Как ты мог…Ты… У меня просто не осталось сил, я ничего не хотела, даже кричать сил не было и слезы разом закончились. Все закончилось и моя жизнь. Я не попрощалась даже, меня не было рядом. Я просто смирилась с тем, что меня к ней не пускают, пока она была одна, пока умирала. — Где здесь уборная? — выдавливаю с трудом и получив ответ, взглядом останавливаю Азазеля, уже собравшегося меня сопровождать. — Я не стану делать глупостей… Уже в туалетной комнате, склонившись над раковиной, мое тело окончательно сходит с ума. Захлебываясь рыданиями, и даже не пытаясь сдерживать рвотные порывы, я выворачиваю скудное содержимое своего желудка. Еще и еще. Не в состоянии остановиться, пока дверь позади не хлопает и в отражении зеркала я не замечаю молоденькую девушку в медицинской форме. Она стоит, смотрит на меня опасливо, озирается по сторонам, словно не решаясь начать разговор. — Вы что-то хотели? — произношу глухо. Вместо ответа она быстро преодолевает расстояние, вытаскивает что-то из кармана и сует мне в руку. — Вам просили передать, — начинает тараторить прежде, чем я успеваю понять, что в моей руке находится маленький, кнопочный телефон, я таких лет сто не видела. — Вы меня с кем-то путаете, — отвечаю и протягиваю ей гаджет. Девушка снова опасливо озирается. — Нет-нет, я долго ждала, пока они вас привезут, я вас помню, послушайте, я ничего не знаю, просто спрячьте, вам позвонят, только не говорите никому обо мне, пожалуйста, мне сказали, что вам грозит опасность, просто не спрашивайте ничего, — протараторила она и, не дождавшись от меня ответа, она быстро скрылась в одной из кабинок. Глава 21 Глава 21 Лиса Смерть мамы стала для меня сильнейшим ударом. Мне не хотелось есть, пить, двигаться. Я часами пялилась в одну точку, не реагируя на внешние раздражители. Мне просто стало плевать. Я не попрощалась с ней даже, как такое можно простить? Как можно простить себя за то, что оставила ее там, что не настояла. И теперь, стоя у глубокой могилы, в которую прямо на моих глазах погружают гроб с мамой, я проклинаю себя за собственную слабость. Похоронами я не занималась, вся подготовка, все расходы легли на плечи людей Графа. Мы не говорили с того самого момента, как я узнала о том, что моя мама больше никогда не откроет глаза. Я не могла просто, даже слова из себя выдавить не сумела. — Прости меня, — шепчу, устремив взгляд на черный деревянный гроб. — Лиса, — внезапно раздается знакомый голос и обернувшись, я встречаюсь взглядом с Олей. Как такое возможно? Помедлив и покосившись на стоящего рядом с ней Аида, он срывается с места и бросается ко мне. — Мне так жаль, — произносит подруга, заключив меня в свои объятия. Какое-то время мы стоим неподвижно, и меня словно прорывает, слезы катятся из глаз, всхлипы становятся все сильнее. Мы обе плачем и сейчас мне это нужно, очень. — Как ты? — наконец спрашивает она. Я только взгляд отвожу. — Прости меня, глупый вопрос, — опомнившись, тараторит Оля. — Как в Аду, — чудом мне удается выдавить из себя слова. Мне действительно кажется, что я в Аду, в своем личном, из которого невозможно вырваться. Ад, отныне поселившийся в моей душе и понимание того, что все было зря, все мои старания, все усилия, медленно разъедали меня изнутри. За то время, что мама болела, мы даже не виделись толком. Я жила мыслью, что она поправится, что здоровый цвет лица однажды вновь возьмет верх на мертвенной бледностью, что она снова будет улыбаться так, как улыбалась раньше. Я теряла время в погоне за фантомами, за фантазиями вместо того, чтобы проводить время с ней. Она даже умирала одна, а где в это время была я? — Ты должна держаться, слышишь? — Оля хватает меня за плечи, видимо, разглядев что-то в моем померкшем взгляде, так сильно теперь походившем на взгляд Графа. Потухший, безжизненный. Все вокруг стало серым и пустым, ничего незначащим. Ничего не ответив, я возвращаюсь к могиле, которую уже начали забрасывать землей. Еще немного и все, что останется у меня от мамы — это небольшой холмик и стальной крест. В какой-то момент меня одолевает легкое головокружение, ноги подкашиваются, слабеют и, пошатнувшись, я просто падаю на колени, прямо на холодную землю. Рядом со мной тут же оказываются двое мужчин, теплые руки обхватывают предплечья. — Я сам, — слышу голос Графа и второй отходит в сторону. Вместо того, чтобы поставить меня на ноги, Леша садится рядом, наплевав на целостность своего, наверное, недешевого костюма, обнимает меня и прижимает к себе. Мне хочется выть от боли, от давящего чувства вины и неожиданно для себя я понимаю, что не хочу больше находиться в неведении. Я слишком долго вела себя правильно, не провоцировала, ни на чем не настаивала и во что это вылилось? Мне даже попрощаться не дали. — Я хочу, чтобы ты мне все рассказал, — произношу так, чтобы слышал только он. В общем-то это не важно, вокруг нет никого кроме людей Графа. Некому было хоронить маму. У нее была только я. — Зачем я тебе? Зачем все это? — моя истерика наверняка неуместна, но так…так хотя бы не больно, а я больше не могу утопать в этой боли. — Лиса, сейчас не время об этом говорить, — он все также спокоен, словно его совершенно ничего не трогает. Словно каждый день кого-то хоронит. Хотя. Это ведь не его мать сейчас закапывают в глубокой яме. — Расскажи, — повторяю. — Лиса, ты сейчас не в том состоянии, чтобы внимать моим словам. — Тогда отпусти меня, — выдавливаю я с трудом, сама не веря в то, что произнесла. — Отпусти, зачем я тебе, все кончено, мамы больше нет, я не нужна тебе, ты ясно дал мне понять, а меня больше ничего рядом с тобой не держит. — Лиса… Он не успевает договорить, потому что в этот момент пространство разрезает противный визг шин и звуки моторов, а дальше я теряюсь в происходящем. Кто-то придавливает меня своим телом, вынуждая распластаться по земле. Громкие выстрелы и чьи-то крики больно режут по слуху. — Ложись, — слышится где-то вдалеке. — Уведи ее отсюда, быстро, — я не успеваю понять, в какой момент меня поднимают на ноги и уводят куда-то вглубь кладбища, позади все еще раздаются выстрелы, рычание моторов, глухие стоны. Мне хочется остановиться, обернуться…