— Хорошо, — я больше не спорю. Мои вещи оказываются собранными и ожидают меня в приготовленной заранее машине. Слава не произносит ни слова, лишь изредка отвечая на вопросы Рустама. А я…я просто хочу верить словам Аида. Правда, когда мы приземляемся в Праге и спустя практически час, выходим из здания аэропорта, у меня возникает какое-то странное, тревожное ощущение. — Он не приедет, да? — срывается с уст. Я оборачиваюсь, встречаюсь взглядом с Рустамом, а тот отводит свой, словно что-то знает. — Чего я не знаю? — я бросаюсь на Рустама. — Что он задумал? Скажи мне! Я ведь сделала, сделала так, как вы просили. — Лиса он… — Нет, — я качаю головой, из глаз брызжут слезы, от понимания, что он может не выбраться. Но ведь Аид дал слово. Солгал значит? — Зачем… — Чтобы ты была в безопасности. Глава 27 Глава 27 Несколько месяцев спустя Прошло несколько долгих месяцев с тех пор, как самолет приземлился в аэропорту одного из старейших городов Центральной Европы. Сначала было сложно: чужой город, чужой язык, чужой менталитет — пусть и слышалась тут то и дело русская речь, в основном, конечно, в центре, по которому мне полюбилось прогуливаться, несмотря на толпы туристов. Сейчас их стало еще больше, в преддверии праздников народ повалил на улицы, пестрящие яркими огнями, напоминающими о скором приближении Рождества. Аромат пряностей, витающий над длинными торговыми рядами с поражающим воображение многообразием товаров, будоражит сознание, а моем случае еще кое-что будоражит. Спустя полтора месяца после нашего приезда в Прагу, я узнала о своем интересном положении. Именно в тот момент я дала себе слово, что начну жизнь с чистого листа. Именно в тот момент я вычеркнула из жизни прошлое. Было больно, душа рвалась на части. Мне пришлось пережить смерть мамы вдали от родных мест, пришлось смириться с выбором Леши и простить Аида за так огульно брошенные слова, за обещание, которое он, увы, выполнить не сумел или не стал. О Графе я с тех пор ничего не слышала, только просыпалась по ночам в холодном поту, проживая во сне один и тот же кошмар. Все прекратилось в тот день, когда я узнала о своей беременности, о маленьком комочке, живущем внутри меня. Мозг словно переключился и мои собственные страдания и боль отошли на второй план. Помню, как вышла от гинеколога, ошарашенная новостью. А ведь нечему было удивляться, я хорошо запомнила ту единственно, первую и последнюю ночь, оставившую не только счастливые, несмотря ни на что, воспоминания, но и подарившую новую жизнь. И эта жизнь — самое важное, что у меня есть. Пусть и шалит он, не давая мамочке передохнуть. Вот уже пару недель меня мучает дичайший токсикоз, любой мало-мальски выраженный запах, заставляет мой желудок выворачивать свое содержимое наружу. Я часто смеюсь над тем, что мне впервые довелось увидеть рождественские праздники в Европе, а все самое интересное, включая знаменитые ярмарки, проходит мимо меня. А все мой безобразник. Я отчего-то уверена, что это мальчик. Такой же голубоглазый, как и папа. О судьбе Леши я не интересовалась. Не потому, что мне наплевать, а потому что не хочу знать. Не хочу знать, если с ним что-то случилось. Не хочу знать, что он пострадал. Мне хочется верить, что с ним все в порядке и он просто сделал свой выбор. И если это так, то я его совсем не осуждаю, мне лишь хочется знать, что он счастлив. Азазель все также стережет меня, яростно отгоняя даже случайных прохожих. Иногда мне хочется сбежать от этого цербера ненормального. Впрочем, именно это я и сделала, когда Рустам и Барский окончательно допекли меня своей опекой, я потребовала отдельное жилье. Бесконечные споры и долгие дебаты наконец закончились капитуляцией со стороны мужчин, правда, поселили меня в квартире по соседству, что совершенно случайно, конечно, оказалась пустующей. Спорить я не стала, как говорится: лучше синица в руках, чем журавль в небе. О возвращении домой пока речи не заходило, Рустам говорит, что это небезопасно и какое-то время нам еще придется пробыть за пределами родной страны. Каждый раз он словно ждет, что я спрошу его о Леше, а я не спрашиваю, упорно не поднимая эту тему. Потому что не хочу возвращаться к той боли, к той непроглядной тьме, в которой жила первые полтора месяца после отъезда из дома. Я до сих пор не знаю, как отразилось мое состояние на малыше, и каждый раз опасаюсь за его здоровье. Нет, я просто не имею права. Узнав о моей беременности, Рустам не удивился, словно заранее знал, а Слава лишь плечами пожал. — Как ты? — в очередной, наверное, уже двадцатый раз за утро, интересуется Рустам, пока мы едем в машине к врачу. Я не знаю, зачем было поднимать такой шум и истерику, у меня всего лишь закружилась голова, такое бывает — это нормально. Но Рустам и Слава не были бы самими собой. Будь их воля, они бы и при осмотре присутствовал. Но тут я была непреклонна. Еще не хватало. Ладно Барский — этот хотя бы мужем по документам числится, а Рустам…На нашу троицу и так уже заинтересованные взгляды бросают. И это называется: мы не должны привлекать внимание. — Со мной все хорошо, я беременна, а не больна. — Поэтому ты выворачиваешь завтрак в унитаз? — справедливо замечает Слава, сидящий на переднем сидении. — Да, представь себе, такое бывает, — стону от абсурда ситуации и откидываюсь на спинку кресла. Мой гинеколог только подтверждает мои слова, но необходимые анализы мне все же приходится сдать. Лучше перестраховаться. Своих мужчин я заранее отправляю ждать в холе, потому что достали, честное слово. Они, конечно, упираются, но я стою на своем. Ничего со мной не случится за это время. Пусть выпьют кофе. Поблагодарив врача и попрощавшись, я выхожу из кабинета и направляюсь к лифтам. Уже у самых дверей слышу чьи-то шаги за спиной. Волосы на загривке отчего-то встают дыбом, словно в ожидании опасности. — Ну здравствую, племяшка, — раздается голос позади, после чего меня резко хватают за талию, и я чувствую, как что-то острое упирается мне в спину. Я оглядываюсь, в поисках хоть кого-нибудь, но тщетно, коридор пуст. — Даже не думай орать, иначе я тебя порежу, сама не сдохнешь, а вот выродок твой…ты меня поняла? Я киваю в ответ, в то время как тело леденеет от ужаса. Дура, Господи, ну какая же дура. — Сейчас мы с тобой спустимся по лестнице и выйдем через черный ход, поняла? Пикнешь и пожалеешь. Не бойся, пока тебя никто убивать не собирается, будешь хорошей девочкой, может, и останешься цела. Глава 28 Глава 28 Граф — Я приказал глаз с нее не спускать, мать твою, — схватив Ниязова за грудки, я прибиваю его к стене. Упустили, так глупо, совершенно по-идиотски, расслабились. Я ведь предупреждал ни на шаг от нее не отходить, предупреждал беречь как зеницу ока. — Я тебе, млядь, самое дорогое доверил! — Самое дорогое? — он вырывается из моей хватки, поправляя пиджак. — Тогда, где ты был все это время, где ты был, пока она ночами ревела в подушку? — Ты прекрасно осведомлен об обстоятельствах, не вали с больной головы на здоровую! — я ору так, что стены дрожат. Мне хочется убивать, собственными руками рвать на части всех, кто хоть косвенно причастен к ее похищению. — С больной головы? С больной головы блядь? — Ниязов тоже переходит на крик, мы оба на пределе, оба облажались. — Ты два гребанных месяца не выходил на связь, ты знал, что ублюдок ее ищет и не предупредил. Я вздыхаю шумно и врезаю кулак в стену, оставляя на ней следы. Боль отрезвляет, запускает мыслительный процесс. Я действительно не предупредил, будучи уверенным в том, что она в безопасности, что днем и ночью от нее ни на шаг не отходят. Тогда, несколько месяцев назад, когда я отпустил ее, когда оставил, вынудив покинуть страну, я надеялся, что теперь ей ничего не угрожает. Я сделал все, чтобы ее и след простыл, чтобы ни одна тварь, ни одна сволочь не нашла мою девочку, я готов был пожертвовать всем: деньгами, статусов, жизнью, — всем, лишь бы она была вдали от того дерьма, в которое вляпалась задолго до своего решения выйти замуж за Барского, задолго до нашей с ней встречи. Все было бы проще, гораздо проще, не будь вовсе этого проклятого наследства, но оно было и даже отказ от него не гарантировал бы ей свободу. Ее бы не оставили в покое, пока жива — она угроза, а от угрозы лучше избавляться в зародыше. Я считал, что играю на опережение, и я играл, рискуя собой, влезая в то, во что лезть не стоило, ради нее, ради того, чтобы у нее была жизнь. Счастливая и спокойная жизнь, такая, какую она заслуживает. И облажался, когда упустил Барского старшего с родственничком Лисы. Трусливые шакалы мгновенно поняли, что пахнет жаренным, учуяли и ретировались прежде, чем я успел до них добраться. Мне потребовалось много времени и сил, чтобы «договориться», а тех, с кем договориться не получилось, убрали. Я не собирался делить территорию, мне она в принципе была не нужна, мне нужен был покой и система, которая бесперебойно работала два года. Меня боялись, не уважали, нет, именно боялись, потому что не знали, с чем имеют дело — новый игрок на арене. Непредсказуемый, не следующий правилам, нарушающий придуманные ими законы. Где-то я был не прав, но так уж жизнь моя сложилась, не существовало для меня границ и хозяев, не существовало правил, которым бы я подчинялся. Многим такое положение дел не нравилось, только возможности не представлялось убрать меня с шахматной доски ровно до тех пор, пока я в Лису не вляпался, пока не потерял бдительность, осторожность, забыв о том, что моя личность и мое лицо должны оставаться тайной. Кто-то мирился с моим положением, а кто-то выжидал и дождался. Повод я дал, когда нанес оскорбление присутствующим на свадьбе гостям. Многие тогда согласились, что я перешел черту. Одно дело месть, о которой ходили самые разные слухи, но все они сходились в одном — Граф сводил счеты, и совсем другое мое вмешательство на той проклятой свадьбе. И нет, я не жалею, я бы поступил так снова, если бы пришлось повторить, даже не задумался бы, но точно был бы умнее. Я мог не выйти живым из той войны, меня спасло лишь благоразумие Аида, потому что мое слепое желание всеми правдами и неправдами уберечь Лису от того дерьма, в котором она могла бы погрязнуть, сыграло со мной злую шутку. Тогда я готов был идти в самое пекло, творить безумные вещи, уничтожать все на своем пути, рискуя быть уничтоженным. Я не хотел слушать доводы рассудка, когда решил убрать всех одним махом, и плевать, что и себя бы похоронил там, на заброшенном складе, почти три месяца назад. И хвала небесам, что Аид оказался умнее меня, что в отличие от меня, он сохранил трезвость ума там, где не сохранил я. Он действовал за моей спиной, но сделал так, что одному мне справляться не пришлось, вовремя обратившись за помощью. То, что задумал я, было самоубийством чистой воды. Это был глупый план, собрать всех недовольных в одном месте и сделать так, чтобы из этого места не вышел никто, включая меня. И я бы не вышел, потому что тогда в игру вступили не только мелкие шавки, но и фигуры покрупнее, те, кто обычно держался в тени, наблюдая со стороны и не вмешиваясь, пока ситуация окончательно не выйдет из-под контроля. И она вышла. Это я понял в тот момент, когда мой джип слетел с обрыва, когда нескольких моих ребят тяжело ранили. Видно, кому-то на том свете очень нужно было, чтобы я продолжал жить. Очнулся тогда в какой-то палате испытывая сильнейшее чувство дежавю, и первое, на что наткнулся — лицо зятя. Сначала не поверил даже, думал воображение разыгралось, но галлюцинация никуда не девалась, сколько не моргал и не пытался избавиться от этого видения. И только когда он заговорил, я окончательно убедился, что это не игры моего воспаленного мозга и Авдеев действительно стоял передо мной собственной персоной. Лицо, исказившееся яростью, надолго врезалось в мою память. — Как долго ты еще будешь играть в свои нелепые игры, Мы же предупреждали, просили, тебе, сука, гордость не позволяет попросить помощи или религия, — он не повышал голос, говорил как-то устало и словно сдерживался. — Это касается только меня. — Ты дебил или хорошо претворяешься? — он и раньше не церемонился, и меня не особо жаловал, это у нас взаимно. Но за помощью я к нему не пришел далеко не из-за гордости, нет. Я не хотел вмешивать в это людей, которые и так сделали для меня больше, чем кто-либо. В прошлый раз все обошлось, в этот могло закончиться плохо. Тогда, из-а моей глупости, чуть не пострадала сестра, чудом оставшаяся целой и невредимой. Я не мог больше подвергать опасности близких, а вся эта шайка Авдеевы-Громовы-Демины — близкие. — Катя знает? — Что ее брат дебил? — Не паясничай. — Не знает и не надо.